Никки уже обдолбан, это видно.

— Про Дьявола тебе священники поют, — он говорит негромко, но зло, и даже музыка, играющая в кафе, его тон не скрывает. — Пошел вон.

— Джо, — Билл поворачивается к ней. — Ты знакома с этим клоуном?

Никки подлетает, как чертова русская ракета, о которых твердят в новостях. Хватает Билла за рубашку. Тот оказывается не лыком шит, бьет Сикса в переносицу лбом, но Никки, несмотря на наркотики, гуляющие в крови, успевает уклониться, и лоб Билла прилетает ему под глаз.

Джо вскакивает.

Сикс свирепеет, коленом ударяет Билла по яйцам, а тот, оседая, тянет Никки за собой. Они катаются по полу; Джо подбегает к ним, но разнять Никки с кем-то, с кем он решил подраться, нет никаких шансов. Как дворовый приблудный кот, он вцепляется раз и навсегда, и треплет, пока противник не начинает молить о пощаде.

Их разнимает охрана кафешки. У Билла кровоточит нос, у Никки под глазом стремительно наливается синяк.

— Долбаный кретин, — шипит Сикс, как рассерженный кот. — Мне завтра на фотосессию!

Джо понимает, что ей бы кинуться к Биллу, он ведь вроде как её парень — наверное, — но она обхватывает Никки, тянет его назад, лицом утыкается в его плечо, выше ведь не дотягивается, и обнимает, обнимает, чувствуя, как её жизнь снова летит к собачьим чертям.

Она никогда не избавится от Никки Сикса.

1985

Раззла больше нет. Раззл умер, погиб, а Винс в клинике, и, возможно, отправится в тюрьму, а Сиксу плевать. Под утро он вваливается к Джо в квартиру, и с него слетает лоск короля мира, с которым он таскается по Лос-Анджелесу в компании Hanoi Rocks, они занюхивают кокаин и открывают для себя героин, а Джо больно, больно, больно. Больно, когда Никки утыкается головой в её колени и просто спит, развалившись на полу. Больно видеть его пустые глаза, больно знать, что он больше не может играть и сочинять. Он разбивает свою бас-гитару об пол, когда в редкую минуту трезвости понимает, что написал он полное дерьмо. Джо сжимает его в объятиях так крепко, как только может, а потом Никки снова её оставляет.

В день, когда Винс возвращается из клиники, Джо сидит в студии, забравшись с ногами на диван, и едва удерживает себя, чтобы сходу не обнять Нила: он выглядит разбитым, растоптанным и очень несчастным. Но Никки смотрит на него так, будто в дверях студии появилась его бывшая жена; Томми отводит взгляд, а Марс просто молчит, и это так тяжело, так чертовски тяжело, что Джо не выдерживает и уходит курить. Она давится горьким дымом, стоя на балконе, а на плечах у неё, будто у Атланта, лежит весь мир.

Никки обнимает её сзади, кладет на плечо подбородок.

— Лучше бы он не возвращался.

Джо не согласна — и не только потому, что Винс её друг. Она тушит сигарету в пепельнице и поворачивает голову, чтобы встретиться взглядом с Сиксом. Для разнообразия, сегодня он не обдолбан, однако точно пьян. Как и последние годы. У него теперь достаточно денег, чтобы погрязать в этом дерьме глубже и глубже, а Джо плачет ночами, не зная, как вытащить его из этой дряни. Ей бы уйти от него, но Джо — его друг, Джо всегда была с ним и всегда будет, как и обещала когда-то. Это, к черту, было так давно…

От «Home Sweet Home» у неё сжимается сердце. Несмотря на пьянки и наркоту, Никки смог написать что-то… особенное, и мягкая мелодия, начинающаяся с клавишных, возвращает Джо в дни, когда Сикс ночевал в её полуподвальчике и рассказывал о своих мечтах; когда они занимались — любовью, сексом? — и он щекотал её, заставляя бить голыми пятками по постели, а потом снова тянул к себе и целовал. Они и тогда не встречались, но всё равно их, наверное, считали парой, или друзьями с привилегиями, какая разница? Им было хорошо вместе, даже если на двоих у них был один сендвич и одна бутылка дешевого алкоголя.

Ей безрассудно кажется, что песня эта — о ней, и тяжесть, сжимающая грудь, ненадолго отпускает, сменяясь нежностью. Хочется броситься Сиксу на шею, но группа не поймет. Зато они все понимают, что Никки написал что-то настоящее, что-то шедевральное, и это на пару минут их всех объединяет. Они будто становятся теми бродягами без гроша в кармане, ищущими свой дом, и это ощущение витает в воздухе, Джо может ощущать его всей кожей.

На миг Никки встречается с ней взглядом и ухмыляется, подмигивает, как раньше.

— Моя Джо, — двигаются его губы почти беззвучно.

После сессии — они умудряются записать два дубля для песни, но остаются дико ими недовольны, и Винс уходит, шарахнув об косяк дверью, — Никки садится у ног Джо, как и раньше, и откидывается затылком ей на колени.

— К черту бы это всё, — бормочет он, — я хочу вернуться в те годы, когда мы все были гребаными бродягами без гроша, и штаны Нилу покупала его тёлка…

И Раззл был жив. И всего этого не было. Он не говорит об этом, но и так ясно.

Джо ерошит его волосы. Губы Никки трогает слабая улыбка.

— Я по утрам одеваться сам не могу, — признается он. — В штаны ногами не попадаю. И завтра я снова буду объебан.

Джо это знает. Она наклоняется и утыкается носом в его макушку.

— Я знаю, — отвечает она. — И я буду рядом с тобой.

Джо отпивает виски снова и думает: она и была. Все эти годы была рядом с ним, даже когда после нескольких передозировок он попал в рехаб. Да они все там были, вся группа, кроме Мика — этот вылечился от своих зависимостей самостоятельно; он и бухал-то куда больше, чем принимал наркоту. Джо приходит к Сиксу каждый раз, когда у неё свободный день, и он жалуется, что его ломает, корежит и тошнит, что всё тело выкручивает, как в мясорубке, и он бросается на стены, царапает двери, собственные руки, кричит и воет, но врачи непреклонны. Джо обнимает его и шепчет, что всё будет хорошо, хотя её сердце обливается за него кровью. Она в него верит, как всегда верила.

А потом Никки выбирается из клиники и встречает её.

Брэнди мать её Брандт.

Ей двадцать один, она уже становилась моделью месяца в Плейбое, и у Никки при встрече с ней капитально крыша едет. Джо больно, очень больно, и она вяло удивляется, что у неё в копне черных волос ещё не появились седые пряди. Никки добивается Брэнди, которая вовсе не уверена ни в себе, ни в нём, таскает её на репетиции, а Томми, Винс и Мик отмалчиваются, хотя знают, что Джо это как лезвием по живому. В конце концов, она прекращает приходить к ним, и вряд ли кто-то её винит.

Кроме Никки.

Он зол, обижен и периодически ищет с ней встречи, но Джо с мясом пытается вырвать его из сердца. Подушка не просыхает от слёз, она чувствует себя пятнадцатилетней школьницей, расставшейся со своей первой любовью, и, кто знает, может быть, такая она в свои двадцать с приличным «хвостиком» и есть. Может быть, она просто не выросла. Может быть, она принимать и строить настоящие отношения не умеет, и дорога ей только в Ад, через который они с Никки десять лет проходили. Может быть, она просто не заслуживает… его? Любви? Отношений? Счастья?

А потом — приглашение, и хочется то ли вены себе вскрыть, то ли Сикса вскрыть сразу, как русалочка в детской сказке. Чтоб раз и навсегда. И, естественно, она не собиралась идти, Никки хоть обосраться мог. Они были друзьями, но ещё и любовниками, и Джо любила его и любит, и она не хочет, Господи, она не хочет смотреть, как он женится на другой.

Джо пьет, и постепенно воспоминания подергиваются дымкой, путаются в голове. Её мутит так, что ей кажется, она готова выблевать собственный желудок прямо на пол. Голова кружится, вместе с ней кружится и комната, как на аттракционе, а в груди спирает дыхание.

Бутылка виски катится по полу, ударяется в стену. Шатаясь, Джо поднимается, чтобы добраться до ванной.

Её накрывает блэкаутом. Джо падает, падает, падает в бездну и с готовностью ныряет во тьму, потому что она несёт с собой освобождение.

…Писк. Мерзкий, отвратительный писк.

Джо открывает глаза.

Она лежит на кровати, но не дома, и белый потолок слишком высок для её небольшой съемной студии. Пошевелить руками трудно. Скосив глаза, Джо замечает капельницу, воткнутую в её правую руку.