А Кассандра всё исчезает, уступая место циклично повторяющемуся аду, и именно в эти моменты он ненавидит их первую встречу. Ведь он всю жизнь провел в темноте, холоде и одиночестве, содрогаясь при любом неодобряющем взгляде, которых, к слову, было тысячи. И он привык. Это был его маленький пустой мир, что заполнялся разве что работой и непоседливым маленьким енотом, что как-то странно был знаком мальчику. А потому он всей душой желал никогда не чувствовать её тепла, её света, счастья, принесенного любым её небрежным словом. Так зачем она вообще ворвалась в его мир? Чтобы заставить почувствовать всё это на пару мгновений, а потом бесследно пропасть, забирая с собой и тепло, и свет, и счастье? А ведь теперь, когда он согрелся в её руках, привык к мягкому мерцанию своей драгоценной звезды, заполнил каким-то ранее недостающим кусочком брешь в душе, она всё это отбирает. И холод становиться ещё ледянее, тьма ещё страшнее, одиночество ещё более пожирающим, а единственное светлое чувство в душе слишком болезненно и небрежно вырвано, из-за чего края раны расходятся новыми трещинами, разрастаясь и переплетаясь.
Метель всё усиливается. Он действительно верил, что сломанное однажды невозможно сломать вновь. Однако это правило, вероятно, не распространяется на его мир. Ведь он снова, и снова, и снова разбивается и осыпается острыми осколками, с каждым разом всё более чернеющими и опасно поблескивающими, ужасающими, ненавистными… А янтарь как был центром этого хаоса, центром ломающегося мира, так и остался им, своими нерушимыми ветвями разбивая окружающую их реальность и заставляя всё неисправимо обваливаться ещё быстрее.
Мальчик вновь вглядывается в знакомо-незнакомое лицо мужчины, сидя перед полупрозрачным камнем и ожидая, когда же кошмар вновь кончится. И приближаясь к концу он не предполагал, что что-то изменится.
Периферийным зрением он заметил нечто темное в камне и опустил голову. На янтарной гладкой поверхности отражался сам Вэриан, сидящий по другую сторону в совершенно такой же позе. Но это не было обычным зеркальным отражением. Нет. Это был абсолютно черный силуэт, словно тень, слегка подрагивающий и не имеющий четких очертаний. Единственное, что было в нем постоянно и нерушимо, так это озлобленно, но в тоже время печально опущенные уголки губ, и стекающие с лица столь же черные капли, похожие и на слезы и на чернила одновременно.
Вэриан не знал что и думать. Всех в своем сне — кроме, разве что, заточенного в камне — он видел какими-либо силуэтами, но то, что его собственное отражение стол грязно и ужасно… Неужели он настолько жалок и отвратителен? Мальчик коснулся изображения рукой, с сожалением всматриваясь в падшее существо перед ним, а отражение, как и должно было, повторило данное действие. И вот уже спустя пару секунд протянутую руку начал обвивать янтарь, испачканный в черной ненависти и ярости. Алхимик с ужасом пытался освободиться, но то было бесполезно. Ветви добрались до ребер, обвивая и сжимая их с кошмарной силой, при этом медленно направляясь к шее. Боль казалась самой что ни на есть настоящей, и это пугало ещё больше. В какой-то момент он понял, что теперь его голова раскалывается не только от рева борьбы снаружи, но и от янтарных ветвей, что уже оплели его каменной сетью, сжимая грудную клетку и шею, при этом полностью перекрывая кислород. Помнится, он думал, что это сон. Но теперь, когда он по-настоящему задыхается в разрушенном мире, а его сознание плывёт в головной боли, вызванной кислородным голоданием, он уже не столь уверен, ненастоящая ли это боль или он всё же умирает? Мальчик барахтался и извивался изо всех сил, но терпеть эту агонию сил уже не было. Легкие горели от нехватки воздуха, что отдавалось нещадной болью в черепе. Он вновь умирал в одиночестве…
Вэриан очнулся от пугающего контраста температуры собственного тела. Его голова пылала в чьих-то горячих ладонях, а спина и руки лежали на чём-то ровном, холодном и мокром. Он чувствовал глухую боль и жжение в районе лба, а также в костяшках пальцев: было такое впечатление, словно он часами молотил кулаками каменную стену. Что же произошло? Где он сейчас? Почему так больно? И чей голос он слышит так близко?
Алхимик с усилием постарался поднять, казалось, свинцовые веки, и, жмурясь от слабого подрагивающего света единственной в тёмной комнате свечи, открыл глаза. Первым, что он увидел, было до жути взволнованное и искренне напуганное лицо Кассандры. Она продолжала громко звать его, в безвыходи бормоча себе под нос что-то невразумительное, словно утешая саму себя. Девушка аккуратно придерживала его голову, чтобы она более не касалась холодного, твердого пола и поглаживала его щеки, стараясь стереть с них образовавшиеся потоки слёз. Вэриан только сейчас понял, что весь тот ужас, что он испытал на себе ещё несколько минут назад, кончился, ведь если это кошмар, что тут делает Кассандра, которая была для алхимика ничем иным, как эталоном и, собственно, источником любви, тепла и счастья? Разве всё это могло быть в страшном сне?
Алхимик, увидев фрейлину, радостно улыбнулся, насколько позволяли ему измотанные и онемевшие мышцы. Как же он был рад её видеть!
— Кэсси… – тихо, устало, но всё же нежно и тепло прошептал парень.
Девушка мигом обернулась и уставилась на него своими прекрасными травянистыми глазами, в которых застыли едва заметные соленые капли, что уже готовы были пролиться, с удивлением, беспокойством и радостью одновременно. После она, похоже, не веря, что её любимое чудо всё же живо, улыбнувшись как десятилетняя именинница, заключила тяжело дышащего Вэриана в свои крепкие объятья. Не сказать, что он был не рад видеть её, как раз наоборот — алхимик был просто счастлив, что фрейлина оказалась рядом, но эти «обнимашки» от дочери капитана Королевской Гвардии просто душили его и без того вымотанную грудную клетку. Но алхимик, смело выдержав долгую и любвиобильную порцию объятий, всё же смог вдохнуть жизненно необходимый кислород, когда Кассандра наконец отстранилась.
— О, Вэриан! Как же ты меня напугал! – едва выговаривает она, но вдруг улыбка сползает с её лица, что заставляет парня с недоумением взглянуть на неё.
Девушка пробегает взглядом по его усталому лицу, щекам, на которых всё ещё видны потоки слёз, лбу, где уже образовался немаленький кровоточащий синяк после падения и, слегка покрасневшим глазам, в которых всё ещё видны нотки ужаса и страха. Вэриан, не выдерживая столь пронзительного и обеспокоенного взгляда, отворачивается и находит в себе силы подняться и сесть на пол. А Кэсс продолжает прожигать его взглядом, словно намереваясь таким способом образовать в голове парня дыру.
— Вэриан, что произошло? – наконец сумела выговорить фрейлина после долгих минут молчания, за которые алхимик успел уже тысячу раз проклясть себя за то, что Кэсси так переволновалась из-за его глупого кошмара. – Я как раз шла к тебе, как это делала обычно по вечерам, но вдруг услышала странные звуки, которые доносились из-за твоей двери. Я открыла дверь и… – Кассандра запнулась на полуслове, то-ли стараясь вспомнить что-то, то-ли не желая продолжать. – Ты сидел за своим столом и, размахивая руками, что-то кричал… Я стала звать тебя, но ты, словно и не слышал меня. Потом ты вскрикнул и упал на пол… Я… я не знала, что делать… Ты был, кажется, так… напуган… – После девушка тяжело вздохнула, словно подавляя в себе что-то невыносимое, что-то, что так и рвалось наружу.
А Вэриан тем временем старательно избегал взгляда её «лесных» всевидящих глаз, опуская собственные на грязный, пыльный пол, на котором он сидел, и которому уж точно не помешала бы небольшая очистка. Но и это не помогало, ведь фрейлина прекрасно умела «читать» его даже тогда, когда не видела бегущих строк в его глазах. Он не хотел втягивать её в это. Кассандра ведь так много сделала для него, а теперь ещё и вынуждена вскакивать от любого его чиха и бросаться на помощь, хоть его вовсе и не от чего спасать. Как же это жалко… Вэриан всё чаще чувствует себя лишь беззащитным, требующим слишком много внимания ребёнком, от которого больше проблем, чем пользы. И он боится, что в какой-то момент Кассандра тоже может так подумать. Поэтому ему стыдно. Стыдно, что он так и не сделал ничего по-настоящему особенного для той, кто построила всю его развалившуюся на кусочки, забытую жизнь заново, дала ему второй шанс. Алхимик старался, как только мог, делая то, что умел: изобретал и открывал. Но даже тогда, когда он получал в ответ на свои старания восторженную, гордую улыбку, ему всё равно казалось это недостаточным, ведь все эти мелочи не стоили всего сделанного для него фрейлиной. И чем больше она делала, тем сильнее становилось чувство, что в какой-то момент он просто не сможет ей заплатить за всё это, и она оставит его одного. Почему-то из головы не выходила навязчивая мысль о том, что за всё в этой жизни приходится платить, даже за любовь.
