— Ты думаешь, что ты уникальна, но все, что ты из себя представляешь: милое личико и хорошая фигура. И волосы. Ты знала, что мужчины обожают рыжих? Особенно с такой копной. — Я снова будто услышала голос «дяди», неделями издевавшимся надо мной. — Я понимаю, на что клюнул мой брат. Тебе повезло унаследовать внешность своей мамы.

Его смех отдавался в ушах. Я вспомнила,

как он прикасался к волосам, и мне стало до жути противно. Стало настолько гадко, что казалось меня сейчас стошнит. Он мог бить меня столько, сколько хотел; мог оставлять на теле синяки, порезы, ссадины, но ни разу не дёрнул за волосы и не срезал длинную косу, чего он ожидал.

— Может, именно твои волосы помогут тебе сохранить внимание испанца, даже после того, как с тобой наиграюсь я. — Я никогда не видела дедушку, но именно в тот момент мне казалось, что он был таким, как его ублюдок —жестоким и беспринципным человеком.

Я посмотрела вниз, на волосы: они меня больше не радовали, они вселяли в меня страх, напоминали мне о том, о чем я хотела забыть. На какой-то безумный миг мне показалось, что если отрезать их, мне станет легче; и именно в то же мгновение ока рука будто самостоятельно потянулась за ножницами. Если меня будут любить только из-за локонов, они не нужны мне. Я хочу, чтобы любили меня, а не мою внешность или отдельную ее часть.

Прядь за прядью длинные локоны превращались в неуклюжее каре, будто обскубывали меня, специально издеваясь, но где-то на задворках сознания, я чувствовала облегчение, будто оставляла за спиной все то плохое, что произошло за последние недели.

— Бестия, — с порога ко мне бросился встревоженный Анхель, и сразу опустился возле меня на колени, и взял мои ладони в свои; нежно и осторожно забрал из моих рук ножницы, отложил в сторону, не отвлекаясь от меня и заглядывая мне в глаза, словно пытаясь что-то по моему взгляду понять.

— Бланка, родная моя, ты в безопасности, я с тобой.

— Ему нравились мои волосы, — попыталась я объяснить, почему я сделала это, из-за чего избавилась от длинных кос, оставив вместо них короткое нечто. — Он всегда относился к ним с трепетом, говорил, что из-за них ты и будешь меня терпеть. Я стану обузой.

— Я буду любить тебя даже лысой, — улыбнулся Анхель, поцеловав мои ладони и склонив свою темноволосую голову мне на колени, будто стараясь унять мою дрожь, — сейчас немного подправим твою стрижку и ты будешь ещё прекраснее, чем была. Это не главное.

— Лысая я была бы страшная.

— Я хочу уехать, Никки, — призналась я брату, после продолжительного молчания. Все сейчас были в саду, но с недавних пор компания больше трех человек душила меня, поэтому я слишком быстро ушла от всех к дубу с качелями. Как оказалось, только Ник решил последовать за мной. Мне становилось неспокойно от сочувствующих взглядов и понимающих лиц. Всем им казалось, что они понимали, через что я прошла, но никто, никто из них на самом деле не представлял себе, что значило быть похищенной обозленным дядюшкой. Мне не нужна их жалость, их сострадания, никто не понимал, что делает только хуже, продлевая мучения. Каждое их слово, каждый взгляд лелеял и укачивал самые мерзкие воспоминания. Хотелось выть волком, но это ничего не изменило бы. — Я больше не могу. Я устала.

— Куда ты хочешь уехать? — спросил брат, продолжая опираться о ствол дуба и смотреть на его листья.

— В Мадрид или Гранаду. До помолвки я побуду там. — Брат слегка нахмурился, но потом медленно кивнул. Казалось, он понял.

— Все, что угодно, Блу, — вздохнул Ник; я знала, что ему это не нравится, что он хотел бы, чтобы я была под боком, чтобы я была под его защитой; он все еще чувствовал себя виноватым, сколько бы я не пыталась его переубедить. Он был самым старшим: нес ответственность за всех нас, но я тоже была старшей сестрой. От одной мысли, что на моем месте была бы Ри, меня передергивало. Моя маленькая нежная Ри, она этого не заслуживала, — смена обстановки должна помочь тебе, но мне не нравится, ты будешь там одна.

— Я не буду одна: со мной будет Анхель и Хулия. — Я прямо посмотрела на Ника. В последнее время я редко на кого-то из семьи и друзей смотрела открыто: они бы легко увидели страх и опустошение, которые разрывали мою душу и мысли. Я не хотела пугать их; не хотела, чтобы их затянуло в болото, в котором погрязла сама. Врать девушкам было легче. Они слишком легко проглатывали ложь: пару беспечных фраз, пустых картонных улыбок — и они убеждены, что все в порядке; другое дело — те, кто знает меня с пеленок. Ник не смотрел на меня, возможно, это и было к лучшему.

— Я никогда не пытался притворяться, что понимаю, как тебе. Все, чего я хочу, чтобы то, что мешает тебе жить, оставило тебя. — Ник в этот раз повернулся и посмотрел на меня, сказав: — Если так будет лучше, уезжай. Ты и так бы скоро покинула дом, как невеста. Хочешь я поговорю с родителями?

— Нет, я сама. — Это решение им не понравится, но я надеюсь, они согласятся. В конце концов я не поеду к чужим людям.

Мне не дали поговорить с Гиацинтом после того, как я успокоилась. Сколько бы я не говорила, что в этот раз я буду спокойна, мне никто не верил, и неважно, с кем я говорила: с родителями, близнецами или Вудворками; все как один отказывались мне что-то сообщать. После, наверное, двадцатой попытки, я бросила это гиблое дело — узнать, как Гиацинт (я не могла объяснить почему волнуюсь о том, что сделали с ним), поэтому я решила продолжить эксперимент и спустилась в Женскую комнату.

С недавних пор тут стало так тихо; не то, чтобы совсем тишина, но после гула тридцати пяти участниц, тут было непривычно тихо и уютно. Меня снова никто не ждал здесь. После истерики, устроенной мной, я и сама не ждала бы себя здесь как минимум пару дней, но доктор Метьюс был прав: чем больше я себя жалею, тем тяжелее мне будет выбраться из всего этого.

Я оглянулась вокруг, оценивая царящую обстановку: мама и тетя Николетты сидели на софе, и рядом с ними стояла колыбель с моим младшим братом; Хулии не было видно, как и Амалии, которая казалось подозрительно часто исчезала из поля зрения, а девушки небольшими кусками расположились в стороне. Самой спокойной среди всей пятерки казалась Женевьева, очевидно, у них с Самюэлем все пришло к нужной точке, и ее присутствие в Элите было лишь номинальным; остальные же словно прибывали в невеселой задумчивости, особенно неуверенной казалась Ариадна, мне стало жаль книгу в ее руках, которая очень даже возможно могла пострадать. Марджери усердно пыталась собрать букет, но откладывала в сторону цветы с тем же успехом, что и выбирала, даже Юник не казалась такой беззаботной, как могли предположить жители Иллеа, думая об участниках отбора.

Я выбрала самый простой из возможных путей и подошла к маме и брату, которого ещё ни разу не видела. Ему-то было все равно: он слишком маленький, а мне очень хотелось с ним познакомиться.

Меня заметили, и в этот раз только тогда, когда я подошла к колыбели, но не сделали вид, что удивлены, напротив мама мягко улыбнулась, а Николетта заговорила со мной почти сразу же, тоже улыбаясь.

— Я рада, что мой сын сделал правильный выбор. Не буду обещать тебе лёгкую жизнь в Мадриде, кортесы могут прилично подпортить все вокруг, они постоянно чем-то недовольны, но у тебя всегда будем мы. — В приступы отчаяния я боялась, что родители Анхеля, пусть и наши старые друзья, не обрадуются невестке — испорченному товару, но его мама вовсе не высказывала ни осуждения, ни отвращения, наоборот, принимала в семью, к которой я всегда мечтала принадлежать.— И конечно же я счастлива, что вы уладили с ним, вот уж, чего я не хотела бы, чтобы Прити или кто-то вроде нее стал бы моей дочерью.

Прити. Бывшее увлечение Анхеля, которое стоило нам больших неприятностей. Я совсем забыла о ней и не видела ни малейшего намека на ее присутствие. Где она? Ведь индийская принцесса явно не из тех, кто упустит свое: она попытается добиться желаемого всеми доступными способами.