— Чтобы она дольше надо мной смеялась? Спасибо, но нет.

— С вами одна головная боль, — недовольство его оказалось слишком уж притворным, он не продержался и двадцати секунд и улыбнулся. Ему нравилась эта самая головная боль, и вряд ли бы он променял ее на что-то.

— Но ты нас любишь, — с лукавой улыбкой проговорила я, как раз в тот самый момент, когда к нам подошел Анхель. Он был невероятно красивым, и мне тут же захотелось поцеловать его, даже учитывая, что зал был полон людей; но с недавних пор, после случая на балконе, Ник решил присматривать за нами. Вот и пришлось ограничиваться одним только взглядом.

— Ты уверена? — наклонившись к моему уху, спросил испанец.

— И ты туда же?

— Ты не обязана этого делать. Ты не должна кому-то что-то доказывать.

— Ты знаешь свою сестру? Нет, поздно отказываться. Не хочу, чтобы кто-то решил, что я трусиха, — а я была ею. Не всегда, но слишком уж часто.

— Ты не трусиха, — уверенно заявил испанец, все еще не оставив попыток отговорить меня.

— Мне страшно, — я посмотрела на него снизу-вверх, он в ответ ухмыльнулся, — но я хочу станцевать этот танец сегодня и сейчас.

— Тогда пошли, — Анхель выставил передо мной свою ладонь и вызывающе посмотрел на меня. Проверяя, правда ли я так решительно настроена или нет. Я отстегнула верхнюю юбку и с молчаливой просьбой посмотрела на брата, Ник лишь покачал головой, но забрал юбку и, вложив свою ладонь в ладонь Анхеля, я направилась к центру зала, оставшись в коротком платье искрящимся голубым светом.

Анхель дал знак музыкантам, которые заранее были предупреждены, и зазвучала одна из чувственных испанских баллад, просто идеально подходящая для нашего танца. Девушки удивленно стали оборачиваться на нас; и я знала, что скоро нашу шалость увидят наши семьи, но я слишком быстро утонула в ощущении близости испанца, его рук на моих предплечьях, руках, талии, спине, бедрах. Его запах смешанный с ароматом, который создала для него его сестра, а, значит, совершенно уникальным (единственным уж точно) обещал стать моим любимым. Хотя почему обещал? Уже стал им. Он кружил голову не хуже любого спиртного.

Одно па сменялось другим, и я все больше погружалась в нашу непонятную другим игру. Он был самим собой — парнем, способным одним только взглядом очаровать любую девушку, но еще и моим близким другом, который всегда проявляет трепетную заботу, а с недавних пор — и любимым. Любимым? Меня немного встрепенула мысль о любви к этому мальчику-мужчине. Но затем я глупо улыбнулась (как раз тогда, когда Анхель склонил черноволосую голову к моему плечу на несколько коротких мгновений) хоть мысль все еще пугала. Да, я люблю его. Я же сейчас на удивление тоже была собой, в некоторой степени той Бланкой, которую знали друзья, но еще больше я была именно той, которую знал только Анхель, и мне не было ни страшно, ни неловко. Это было слишком замечательно, чтобы портить его чем-то вроде сожаления.

Девушки, друзья, родные, музыка, свет — все слилось в один невзрачный фон и отошло на задний фон, я видела перед собой только одного Анхеля и чувствовала его руки. Этот танец не предназначен для королевских бальных залов, но именно это подогревало эмоции от него. После первых па, все это перестало быть простым спором, а стало чем-то большим.

— Если я тебя поцелую?.. — прошептал над моим ухом испанец, во время очередного па, когда я оказалась тесно прижатой спиной к его груди.

— Я отвечу, — как и было задумано, он развернул меня к себе, но вместо того, чтобы затем с равнодушным видом уйти, как мы планировали, он поцеловал меня, на глазах у всех присутствующих людей. Это было просто невероятно. Его губы казались еще горячее, чем обычно и уж точно слаще. Его одна рука все еще лежала на талии, а второй он словно боялся прикоснуться ко мне и не успел он дотронутся ею к моей спине, как рядом с нами мелькнула светлая голова папы. Он ничего не сказал, но был рассержен, а девушки тем временем решили осыпать нас аплодисментами, словно это было забавное представление.

— Мне кажется: у нас проблемы, — прошептал мне на ухо Анхель, выпуская из объятий.

— Тебе не кажется, — хмыкнула я, и мы смешались с толпой, пытаясь отстрочить разговор с моим папой.

— Что за представление вы устроили? — буквально буравя нас с Анхелем взглядом начал отец, при этом сохраняя удивительное спокойствие внешне. Я знала, что, когда папа стоит ровно, как натянутая струна, жди беды.

— Папа, я, мы… Мы ведь не сделали ничего плохого, — начало было я оправдываться, от растерянности запутавшись в своих словах. Я боялась отца, когда он злился или еще хуже — пребывал в ярости. Он тогда смотрел на меня разочарованный взглядом, словно я его подвела, а это было хуже, чем он на меня накричал бы или (что почти невозможно представить) ударил бы. Папа — не дедушка. Мой дедушка, бывший король, был извергом. От нас, конечно, это пытались скрыть. Не знаю: ради бабушки или нас самих, но однажды, сразу после отъезда Анхеля на Восток, я не вовремя заглянула в родительскую спальню (очень не вовремя), увидела я немного, но на целую тайну больше, чем мне положено знать.

Отец стоял ко мне спиной и что-то увлеченно объяснял маме, лежащей на кровати. Вся бы ничего, если бы отец не был обнаженным, не считая полотенца, обернутого вокруг его бедер. Его спина была вся испещрена старыми грубыми шрамами, словно с него сдирали кожу живьем. Я тогда вскрикнула и испуганно отскочила к стене, больно ударившись головой о рельефный выступ на ней и начиная сползать в низ. Родителям понадобилось всего несколько мгновений, чтобы прийти в себя. Отец подхватил меня, не дав бесформенной лужей растектись по полу, а мама, набросив на себя пеньюар, поспешила закрыть дверь.

Я боялась, что меня ждет наказание, или как минимум очень серьезный разговор (который все-таки был, но не так серьезен, как я ожидала), но все оказалось не так, как я думала. Дав мне стакан воды, папа первым делом накинул на себя халат, а затем они с мамой объяснили мне все. Никогда они не были со мной так откровенны, как в тот раз, но я не знаю до сих пор было ли это хорошо. Дед издевался над отцом годами, и поэтому отец поклялся, что никогда нас и пальцем не тронет. Он не позволит нам почувствовать то, что было для него привычным. Я не рассказывала об этом никому, даже Ник не знал, каким был на самом деле король Кларксон и надеюсь не узнает. К моему огромному счастью, отец не был таким.

— Что это за выходка, Бланка? Разве так ведут себя принцессы? — отец прав, так принцессы себя не ведут, но это просто танец.

— Дядя Максон, это просто шутка, — тут же встал на мою защиту Анхель.

— Шутка? Анхель, ты взрослый парень, ты знаешь, как на такое отреагирует народ? У нас порядки все же строже, чем в Испании.

— Дядя Максон, это моя идея, — откуда не возьмись — появилась Хулия, а на другом конце зала Гавриил во всю старался отвлечь все внимание девушек на себя, надеюсь, удачно.

— Не защищай своего брата, Хулия. Эта шалость может навредить Бланке, а ее положение сейчас и так незавидное.

— Успокойся, Максон, — тут же вмешалась тетя Николетта, и я очень обрадовалась, что она тут, — не утрируй и не кричи на свою дочь, ты ее пугаешь.

— Я не кричу, но она быть осторожнее.

— Это ведь просто танец, папа, — я улыбнулась папе, и, кажется, он перестал меньше хмурится. — Ты зря завелся.

— Совсем не зря, но лучше не попадайтесь мне сегодня на глаза вместе, — отозвался папа; и я лишний раз порадовалась тому, что он совсем не похож на своего отца, — А с тобой, Анхель, мы еще поговорим.

— Хороший мальчик, — я погладила Гермеса по смоляной гриве, и жеребец довольно фыркнул. Что бы там ни говорили папа и Ник, жеребец вовсе не вредный и неуправляемый, он просто предпочитает общество женщин и ревниво относится к мужчинам.

— Ты балуешь его, уделяя больше внимания Гермесу, чем мне, — рассмеялся Анхель, останавливая своего вороного, которого еще маленьким своенравным жеребенком мы с Ником назвали Аидом. Было что-то в нем темное и таинственное. Он стал прекрасным к Гермесу и Ириде. Они с Анхелем составляли невероятный дует. Черные волосы испанца словно оттеняли черную гладкую шерсть жеребца и его блестящую, словно атлас, гриву. Они оба были ослепительными.