Вечером Сёрэн едва не оказался приглашен на прогулку вместе с госпожой Лизбет и господином Майерсом, но господин Йорн снова воспротивился. Он понимал, что ребенку нужно дышать воздухом, но пока не оплачена наладка системы Аль Хорезми, ребенку придется постоять, подышать продуктами жизнедеятельности домашнего фикуса. А тратить средства видеоинформационной защиты на выгуливание собаки – неоправданная расточительность. Посему Сёрэн остался опять один на один с Одиссеем и продолжил испытывать необъяснимое, почти физическое блаженство оттого, что сидит в тишине и полутьме, разрезанной одним лишь желтым пятном света от настольной лампы. За всю свою жизнь он ни разу не имел возможности провести время в уединении, и не опасаться вопроса от Наставника, чем это он занимается, застряв на одном месте, уже который час подряд. Доселе неведомые пространства собственного сознания открывало перед ним многочасовое сосредоточение на умственной деятельности. Он уже лучше понимал текст и не лез в энциклопедию, чтобы выяснить, за каким чертом греческие воины совали мечи свои во «влагалища».
Около десяти госпожа Лизбет вернулась с Майерсом возмущенная и расстроенная. Сёрэн слышал, как она рассказывала Йорну в спальне, что опять за ней увязались подростки на «стеклопорошке». Он не расслышал, что господин Йорн ответил, но внезапно тирада Лизбет прервалась, и какое-то время было совсем тихо. Только Господин Майерс стоял в дверном проеме, ведшем на кухню, и сверлил Сёрэна суровыми блестящими глазами. Потом лестница заскрипела, Лизбет спустилась со второго этажа, немного повеселевшая, подошла к Сёрэну. Он хотел, было, встать, как полагается по протоколу, но госпожа махнула на него рукой, и сама села на подлокотник кресла, которое Сёрэн облюбовал с первого своего вечера в доме на Рассел Сквер. Госпожа Лизбет спросила, что ребенок хочет на ужин. Потом задала еще несколько вопросов про его успехи в правописании и борьбе с кашлем. Обратила внимание на гематомы, образовавшиеся после нового столкновения мальчика с чудовищем, - на этот раз они темнели на правом запястье. Лиз попросила показать также огромные синяки на левом боку, оставленные кастетом почти неделю назад. Сёрэн задрал майку с затаенной мальчишеской гордостью, а госпожа покачала головой и поцокала языком: три пятна на ребрах величиною больше ладони вступили в фиолетово-коричневый период. Абстракцией в стиле Марка Ротко с нежными цветовыми переходами и размытыми сфумато контуров, вне всякого сомнения, заинтересовались бы ценители из службы соцзащиты. Затем госпожа Лизбет вдруг задержала проницательный взгляд на лице Сёрэна, так что он невольно по привычке стушевался и отвел глаза. Госпожа сжала слегка его пальцы, выпустила и, ничего более не говоря, ушла готовить салат, который попросил мальчик, оставив Сёрэна с необъяснимо участившимся сердцебиением.
Сёрэн почувствовал себя до чрезвычайности необычно, когда господин Йорн его крепко обнял и похлопал по лопаткам.
- Улыбнись сейчас мне, а потом ему, - еле слышно шепнул на ухо хрипловатый голос господина, чрезвычайно похожий на голос любимого Сёрэнова рассказчика из Би-Би-Си 15. – Постарайся не фальшивить, - Йорн выпустил его из объятий и отступил на шаг, но тут же взял за плечи и как бы внимательно осмотрел. – Ну, что? У нас все хорошо? – произнес он с заметной ненатуральной нотой.
- Да, сэр, - согласился Сёрэн.
- Тогда иди сюда, еще раз обнимемся для закрепления, - Сёрэн был снова притянут к широкой груди господина Йорна и с крайне неловким ощущением тоже положил ладони ему на спину, отчего Йорн заметно вздрогнул. – Лобзаться троекратно не будем, - перед лицом Сёрэна оскалились красивые хищные клыки, которые вызывали у мальчика каждый раз, когда он их видел, тень давнишней затупившейся обиды.
Сёрэн никому в этом не признавался, но, когда он вернулся без четырех зубов после планового визита к штатному стоматологу, самым большим его желанием было разбить китайскую вазу в холле, про которую говорили, будто она стоит больше двухмоторного самолета. Ваза напоминала ему только что потерянные клыки глянцевитым перламутрово-белым сиянием каолина в просветах густого кружевного узора. Он даже ушел подальше в комнаты, чтобы на нее не смотреть – понимал, что его натурально убьют и «пустят на костную муку» за такие выходки, как говорил Наставник в моменты особой свирепости. Сёрэн готов был согласиться с тем, что видоизменять домашних питомцев и удалять им различные части тела– это обычная практика, но он никак не мог понять, почему брата сделали еще красивее, а его изуродовали. К счастью, когда поставили импланты, он стал меньше походить на обезьяну с огромными прорехами между резцами и коренными.
- Хорошо, сэр, - ответил Сёрэн вполне серьезно.
- Теперь еще с хозяйкой изобразите межвидовой симбиоз, - опять заговорщицки шепнул Йорн и передал мальчика госпоже Лизбет.
- Иди сюда, заяц, - со смехом сказала та и тоже обвила его тонкими руками, лицом еле дотягиваясь Сёрэну до ключиц. Он наклонился к ней с каким-то… благоговением что ли. Очень странно было ощущать, что ты больше и выше госпожи.
- Так, ну, что, Господин Майерс? – Йорн тем временем опустился на пол и сел по-турецки, протянул руку и слегка дернул Сёрэна за брючину. – Сёрэн, иди сюда тоже, - тот опустился по привычке на колени и сел на пятки. – Господин Майерс, я вам теперь со всей ответственностью хочу заявить в лицо – а может быть даже в морду – что ваше поведение относительно Сёрэна, - он положил жесткую ладонь парню на шею сзади, - неприемлемо! Ты ПЛОХО себя ведешь, понимаешь? Он – ХОРОШИЙ. Я на него напал, - Йорн сначала постучал себя ладонью по груди, а потом изобразил нечто вроде воинственного жеста в сторону юноши, скрючив стройные пальцы. – Он меня не трогал. А тебя он трогал? Не трогал! Так какого черта ты к нему пристаешь? Еще раз тебе повторяю: Сёрэн ХОРОШИЙ. Прекрати на него орать и пытаться укусить. Если ты его укусишь, я тебя сам укушу, ты меня постигаешь? – господин Йорн на секунду выразительно обнажил клыки и продемонстрировал Господину Майерсу плотоядный оскал, зашипел.
Сёрэн слушал разговор господина Йорна с псом, еле сдерживая смех, но хозяин дома казался вполне серьезен. Да и Майерс стоял посреди столовой напружиненный, внимательный, ловящий каждое движение и фразу. Он точно что-то обмозговывал. Сёрэн напомнил себе, что собака непростая и понимает гораздо больше обыкновенной. Йорн говорил с ним почти, как с человеком, хоть и задумывался над тем, как наиболее доходчиво выразить свою мысль, а также четко повторял, словно заклинание, слова «Сёрэн хороший», подкрепляя их театральными жестами и похлопыванием по плечу. Сёрэн, конечно, понимал, что Йорн говорит это, чтобы успокоить Господина Майерса, озабоченного безопасностью благодетелей и сохранностью пищевых припасов, но все равно было приятно такое слышать в свой адрес. Добрые слова он получал только от Хозяина, и это были самые радостные моменты в их общении, которые следовали как награда за тяжелые и по большей части приносящие много боли часы игры. Хозяин называл его тогда «маленькой сладкой шлюшкой» и нежно расплетал косу, пропускал пальцы сквозь длинные волосы, пока Сёрэн приходил в себя, положив голову на барские колени. Ему представлялось, что «шлюшка» — это какой-то пушистый зверек с заостренной мордочкой и большими карими глазами, которого очень приятно прижать к груди и водить пальцами по шерстке. Иногда, правда, боль и пульсация были столь невыносимыми, что даже утешение Господина не помогало. Тогда Сёрэн замирал, стараясь не скрежетать зубами и не слишком напрягать мышцы, потому что Хозяин делал недовольные замечания: к ракшасу становилось неприятно прикасаться, когда мускулатура его деревенела из-за стресса. Но от господина Йорна Сёрэн услышал еще одну удивительную ремарку: Йорн несколько раз повторил Лизбет, что юный ракшас не дурак. Это мнение шло категорически вразрез с представлением Сёрэна о ракшасе и его ключевых отличиях от человека, но в душе затеплилась недоверчивая надежда на то, что он не так глуп, как привык считать. Господин Йорн был, вне всякого сомнения, очень умным. Может быть даже умнее Наставника. Вообще, признаться честно, господин Йорн говорил ужасные вещи о господах, в том числе назвал Хозяина «ебаным мудаком» и бесцеремонно произносил его имя. А Сёрэн все это слушал и не знал, как себя вести.
