========== Моралите ==========
На два дня в доме воцарилась странная тишина. Сёрэн сначала чувствовал себя неуютно, но потом понял, что причина не в ноже. Про нож помнил, кажется, только Господин Майерс, отчего дипломатические отношения с Главным были подорваны – пес не только не впускал пришельца на кухню, но и пытался развязать открытое вооруженное столкновение. Впрочем, домашней собаке не перехитрить автоматизмы дикого зверя рапакса, поэтому зубам Господина Майерса не суждено было сомкнуться на щиколотке Сёрэна – он ловко уворачивался и отпрыгивал сразу на несколько метров, чем, вне всякого сомнения, пугал и удивлял пса.
Тишина наступила оттого, что господин Йорн в день происшествия сделался вдруг после ланча совсем неразговорчив, а потом и вовсе исчез на втором этаже в спальне. Госпоже Лизбет для работы в студии тоже понадобилось уединение, и она мягко попросила Сёрэна, занимавшегося выведением букв на большом листе коричневой бумаги, найти себе место в гостиной или в саду. В разговор немедля вклинился из соседней комнаты охрипший и больной голос господина Йорна, который приказал в саду сидеть только под крышей перголы, а то полицейские дроны сканируют территорию с воздуха каждые два часа. В последующие сутки Сёрэн видел господина от силы пару раз, причем утром следующего дня хозяин дома с трудом мог говорить. Он лишь кивнул в ответ на приветствие, принял какие-то таблетки, и ушел, слегка хлопнув Сёрэна по плечу. Когда господин запивал лекарство, было заметно, что у него дрожат руки. Еще один раз Йорн выходил из спальни под вечер и вел с кем-то разговор по мобильному – однако в руках у него был не тот аппарат, на который обычно поступали звонки.
– Это не обсуждается, - говорил Йорн холодным, напряженным голосом. – От меня не зависит… Я сказал, что так не выйду. Нет, я не буду рисковать… С этим разберусь. Как решу – свяжусь.
После этих слов разговор был закончен, и хозяин дома убрал в карман телефон с необычным, тяжелым и грубым на вид корпусом. Несколько секунд он о чем-то раздумывал, барабаня пальцами по столу, и Сёрэн заметил, каким опять нехорошим сделался взгляд господина Йорна. Он смотрел из-под полуопущенных угольных ресниц, болезненно щурясь на светильник в кухне, но взор его словно весь обратился внутрь, к каким-то тревожным и гнетущим мыслям. Сёрэн, забравшись с ногами на кресло в гостиной, украдкой следил за игрой эмоций на каменном красивом лице господина, застывшего по ту сторону разделявшей их водянистой преграды. В чем Сёрэн был мастер, так это в подмечании деталей, только искусство свое он был вынужден практиковать тайком, ибо шпионить за господами и их деятельностью считалось бестактным вторжением в священное личное пространство. Однажды он всего лишь случайно выдал свою осведомленность о том, что не горит индикатор у камеры наблюдения в общем зале, и был немедля наказан четырьмя днями сенсорной депривации. Есть ему все это время тоже не давали, лишь иногда подходили, вынимали кляп изо рта и позволяли выпить воды. Еще трогали неласково, с издевкой, и придушивали накинутой поверх ошейника цепочкой, затянув ее под самой челюстью.
Сёрэн испытывал неизъяснимое внутреннее клокотание, сидя четверо суток в углу зала на цепи. Прежде всего, ему было душераздирающе скучно ничего не делать, не видеть, не слышать и почти ничего не ощущать кожей из-за стянувшего тело костюма. Но к жесточайшему информационному голоданию подмешивалось еще и это гадкое чувство – та же самая подзапретная эмоция, что была у брата постоянным источником неприятностей. Сёрэн знал это нервическое, разъедающее чувство, но лучше Арена умел маскироваться. Впрочем, обмануть господ было непросто – Наставник видел Сёрэна насквозь и называл «ебаным тихушником». Ему подумалось, кстати, что надо бы спросить у господина, что значит «ебаный», поскольку Йорн это слово тоже пару раз употреблял. Одно понятно и дураку: ничего хорошего Наставник этим сказать не хотел. Сёрэна вообще, кажется, не слишком-то жаловали. Арен – темноволосый, клыкастый, с красивой модифицированной кожей – был старше и импозантнее. Именно поэтому Сёрэн почувствовал поначалу огромное воодушевление, когда Хозяин выбрал его, а не брата для удовольствий в поездке. Это был шанс побыть ближе к Хозяину, проявить себя. Почему-то сейчас схемки, которые Сёрэн тогда прокручивал в голове, казались ему жалкими и бестолковыми, по-детски наивными.
Едучи в аэропорт рядом с Господином, лениво поигрывавшим пристегнутой к ошейнику цепью, Сёрэн разрабатывал план. Он имел намерение по-дружески утереть нос Арену, который гораздо меньше Сёрэна дорожил господским вниманием и парадоксальным образом получал его в заметно больших количествах. Хозяин в машине прикасался к Сёрэну чаще обыкновенного, словно впервые решил попристальнее рассмотреть питомца, хоть во взгляде и сквозила знакомая равнодушная вальяжность. Гладил он свое создание с любопытством и с ласковостью чуть ироничной, вовсе не сентиментальной. Но Сёрэна его доброта приводила в сладостный трепет. От рук Хозяина исходил необыкновенно приятный аромат косметики, который Сёрэн еще долго ощущал на себе после его касаний. Когда Господин властно трогал создание ниже пояса, в животе под латексными джинсами вспыхивал сам собою огонь и хотелось почему-то издать нечленораздельный стон, но по протоколу подобного рода расхлябанность не разрешалась. Сёрэн млел молча, стараясь ровно держать спину и не закрывать глаза, и почти позабыл о пытке, которой приходилось платить за хозяйскую ласку. Он дал себе слово, что справится с болью, с глупыми приступами беспричинного страха и с нехваткой воздуха, потому что приносить удовольствие Хозяину – это вовсе не то же самое, что быть с остальными господами. И Хозяин был точно не такой, как Наставник. Хозяин часто причинял боль и временами сильно пугал Сёрэна во время игры, но умел позже утешить и приголубить принадлежащее ему существо. Наставник же просто любил не выпускать ракшаса из Комнаты по несколько часов к ряду и слушать, как он просит прощения, всхлипывает и еле сдерживает вскрики.
Одним словом, Сёрэн пребывал в настроении приподнятом и полном светлых чаяний, смешанных со страхом опозориться. Что произошло затем, он безуспешно пытался объяснить себе вот уже шесть недель. В самолете Господин неожиданно бросил с легкой, чуть подрагивающей улыбкой, что в Америку они летят, дабы туристами отправиться в космическое путешествие. Сёрэн едва не взвизгнул от восторга, который сдетонировал, едва ракшас осознал сакральный смысл хозяйских слов. Господи, чем Арен так досадил Господину, что тот решил отдать ценнейшую из привилегий младшему? Подавив непристойное проявление охватившей его радости, Сёрэн поторопился выразить глубочайшую и искреннейшую благодарность. Он встал на одно колено и благоговейно прикоснулся губами к большим, грубовато скроенным, но весьма нежным, когда Хозяин того желал, рукам. Господин ответил, гладя его по голове и по-прежнему хитровато улыбаясь, что надо заранее начинать готовиться и сделать кое-какие инъекции. Ракшас с готовностью закатал рукав белой рубашки и с удовольствием получил от ассистента дозу какого-то важного препарата. И уснул, будто младенец. Последнее, что донеслось до его размякшего в блаженном предвкушении сознания, было несколько взрывов хохота со стороны кабины пилота – всегда было добрым знаком, если Господин пребывал в оживлении и весело смеялся.
Когда Сёрэн вновь открыл глаза, он оказался в диком, невыносимом и необъяснимом кошмаре, воспоминания о котором заставляли его временами сомневаться в собственной вменяемости. Он бы очень хотел постараться все забыть, но отсутствие удовлетворительного объяснения навязчиво возвращало Сёрэна к пережитому. Он не знал, как поступать с этим воспаленным, зловонным гнойником. Кошмар ему регулярно снился, и тревожил настолько, что Сёрэну пришла несуразная мысль, пока он скрытно наблюдал за господином Йорном: может быть… рассказать? Только он понятия не имел, зачем бы он это стал делать. Никогда не пробовал ничего подобного. Даже не знал, с чего начать и как продолжить, потому что – и это Сёрэн явственно осознал за время пребывания в доме господина Йорна – он никогда ни с кем не говорил подолгу и не рассказывал никому собственных мыслей. Сёрэн полагал, что ракшас обязан помалкивать и довольствоваться без того неумолчным внутренним диалогом. Однако господин Йорн был ракшасом в высшей мере необыкновенным и поражал в числе прочего умением часами красиво и ярко повествовать о разнообразных вещах. Рабочей теорией Сёрэна было то, что господин Йорн гениален, и поэтому он смог сам стать господином, а также ему была дана необыкновенная привилегия быть с женщиной. Вероятно, и на терзавшую Сёрэна загадку господин Йорн тоже смог бы пролить свет.
