Среди работ западных исследователей безусловно наиболее значительными являются публикации канадского проф. Линн Виолы. Ей принадлежит приоритет в освещении роли руководства ОГПУ в разработке и осуществлении массовых депортаций крестьян, а также в изучении характера и последствий межведомственных конфликтов при проведении «раскулачивания» (столкновение между наркомом внутренних дел РСФСР В.Н. Толмачевым и секретарем Северного крайкома ВКП(б) С.А. Бергавиновым весной 1930 г.), места спецпоселений в системе ГУЛАГ. Она – первый зарубежный исследователь, выпустивший специальное монографическое исследование, посвященное генезису и эволюции созданной сталинским режимом системы спецпоселений, метко названной «другой Архипелаг»[52].

Последнее десятилетие отмечено интенсивным изучением крестьянской ссылки сразу по нескольким направлениям. Это ряд крупных документальных публикаций, позволивших ввести в научный оборот основной корпус директивно-нормативной и отчетной документации, связанной с реализацией политики репрессивного раскрестьянивания, ставшей базовой для последующей сталинской депортационной политики[53]. Важным вкладом в монографическую разработку проблемы стали труды В.Н. Земскова, Н.А. Ивницкого[54]. Региональный компонент представлен работами Н.М. Игнатовой, В.В. Мошкина, Е.Н. Чернолуцкой и др.[55]

Одна из центральных проблем, определяющих перспективы дальнейшего исследования темы крестьян-спецпереселенцев как части маргинальных новообразований сталинской эпохи, связана с выработкой адекватного историческим реалиям понятийного аппарата. Просталинский, основанный на тезисах о «ликвидации кулачества как класса», «трудового перевоспитания кулаков», понятийный аппарат ушел в прошлое, однако новый пока не создан. Исследователям приходится нередко пользоваться прежними терминами, закавычивая их и подчеркивая тем самым их условность: «кулак», «кулацкая ссылка», «раскулачивание» и т. д. На наш взгляд, принципиально важным следует считать введенный в научный оборот термин «раскрестьянивание» как вполне адекватно отражающий те процессы, которые ранее именовались «раскулачиванием»[56]. Вне поля исследовательских интересов остаются пока генезис идеи создания системы спецпоселений, динамика статусных характеристик крестьян-спецпереселенцев в 1930-е гг., поведение и ценностные ориентации различных групп в составе спецпереселенцев, эволюция их взаимоотношений с органами власти и местным населением, экономика принудительного труда и некоторые другие. В данной монографии (раздел «Спецпереселенцы») делается попытка трактовать некоторые из названных аспектов на основе имеющихся авторских разработок[57], нового эмпирического материала из фондов ряда федеральных и региональных архивов.

Предлагаемое читателям исследование базируется на многочисленных массовых источниках, среди которых особое место занимают публикации в периодической печати и личные дела «лишенцев», «вычищенных», спецпереселенцев. М.С. Саламатовой была сформирована база данных на основе обработки и формализации сведений, содержащихся в 2,2 тыс. личных дел лиц, лишенных избирательных прав в г. Новосибирске и трех сельских районах Новосибирского округа. Ввиду того, что личные дела заводились только на «лишенцев», подававших жалобы и ходатайства в избиркомы о восстановлении в правах, анализировалась не вся совокупность городских и сельских «лишенцев», а лишь та ее часть, которая апеллировала к власти. При обработке личных дел «лишенцев» использовалась известная и апробированная методика «унифицированной анкеты». Сведения источника при переносе в базу данных подвергались формализации и кодированию. Для дел городских «лишенцев» были выделены 20 признаков и 122 градации, для сельских – 29 признаков и 210 градаций.

Исследователями впервые широко использовался комплекс массовых источников, сформировавшихся в ходе реализации антикрестьянской государственной репрессивной политики 1930-х – начала 1950-х гг. (списки на высылку, списки на восстановление в избирательных правах спецпереселенцев, личные дела крестьян-спецпереселенцев и, наконец, реабилитационные дела 1990-х гг.). В процессе работы в государственных и ведомственных архивах авторами книги были выявлены, обработаны и подвергнуты формализации данные, содержащие сведения о 3,5 тыс. крестьянских семей, высылавшихся из районов нынешней Новосибирской обл. в 1930–1931 гг., чьи личные дела, заведенные на глав семей, хранятся в ведомственных архивах УВД Томской и Новосибирской областей. Ввиду большого объема массовых источников, привлеченных с целью определения динамики состава и облика крестьян-спецпереселенцев, проводились подсчеты на основе обработки данных 553 личных дел глав семей репрессированных крестьян, что позволило сделать определенные выводы о поведенческих стратегиях крестьян в экстремальных условиях спецпоселений.

Авторы выражают особую признательность за содействие в подготовке данного исследования и дружескую профессиональную поддержку Н.М. Анджиевской и О.А. Орловой.

Впервые избирательное право в России было введено в годы Первой русской революции законами от 6 августа и 11 декабря 1905 г., а также Положением о выборах в Государственную Думу 1906 г. Выборы не были прямыми: выбирали выборщиков, которые избирали членов Государственной Думы, для рабочих они были многоступенчатыми и проводились по куриям, голосование проходило открыто. Избирательные права предоставлялись всем оседлым гражданам, имевшим недвижимую собственность, землю, платившим налоги, состоявшим на службе в государственных и общественных учреждениях или работавшим на больших промышленных предприятиях; иными словами, «всем тем, кого легко усчитать»[58]. Для остальных были введены имущественные, налоговые и т. п. цензы. Избирательных прав не имели: женщины, граждане моложе 25 лет, учащиеся и студенты, военные, представители администрации и полиции, инородцы и иностранные подданные, опороченные и привлеченные к суду. Избирательная система царской России не была демократичной, избирательными правами обладали лишь 14 млн из 78 млн крестьян и 750 тыс. из 21 млн рабочих[59].

Радикальные изменения в российскую избирательную систему внесла Февральская революция. Положение о выборах в Учредительное собрание[60] от 23 сентября 1917 г. провозгласило всеобщее избирательное право. К участию в выборах допускались лица «без различия пола», не моложе 20 лет[61], имевшие российское гражданство. Лишались избирательных прав лишь умалишенные, глухонемые, находящиеся под опекой, осужденные, несостоятельные должники, дезертиры, члены царской семьи. Выборы были прямыми. Согласно установленному принципу равных выборов, никто не мог иметь больше одного голоса, и эти голоса были равноценны. Голосование проводилось тайно, путем подачи записок[62]. К сожалению, опыт выборов в Учредительное собрание в 1917 г. на основе демократичного избирательного права не был закреплен дальнейшей политической практикой.

Большевики изначально не скрывали, что собираются создавать пролетарское, а не демократическое государство. Поэтому, избирая, рабочие имели преимущество перед крестьянами, а представители в прошлом привилегированных классов вообще не получили права на участие в выборах. Отстранение от выборов части населения большевики рассматривали как первоочередную задачу, поскольку она непосредственно была связана с завоеванием и удержанием власти. Уже в декабре 1917 г. Комиссариат внутренних дел издал специальное обращение «Ко всем Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов», в котором рекомендовалось «не избирать в Советы крестьянских депутатов кулаков, торговцев и других эксплуататоров»[63]. Эта идея нашла отражение в Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа и в Конституции РСФСР, принятой V Всероссийским съездом Советов 10 июля 1918 г., была окончательно оформлена в виде статьи, предусматривавшей лишение избирательных прав.