Дочь в это время училась уже на последнем курсе педагогического института в Петропавловске, приезжала домой только на короткие каникулы. Тома жила в двухкомнатной квартире одна, и, само собой, ей нужно было кому-то изливать все, что накапливалось внутри ее обгоревшей души за все часы одинокого самоистязания. Лариса, как и остальные приятельницы Тамары, спокойно выслушивала ее жалобы, кивая головой и давая понять, что да, мол, все они (мужики) гады и сволочи.

Завтра Ларисе принимать у Тамары смену, но сейчас она пожалела, что зашла. В торговом зале не было ни души, кроме семейных разговоров не могло возникнуть никакой другой темы, а Ларисе сейчас меньше всего хотелось говорить о своем. Но что сделано, то сделано, и Лариса, привычно прикрыв за собой дверь, ведущую в торговый зал, сказала:

– Привет, Томик.

Тамара вскинула глаза от учетной книги, лежащей перед ней около кассы, и радостно ответила:

– О, привет, Ларчик. Ты чего это?

– Да так. Время убиваю. Что новенького?

– Да чего тут может быть нового? – Тамара развела руками. – Все те же рожи.

– Хозяин был? – чисто машинально спросила Лариса.

– С утра был, – ответила Тамара. – Поехал на базу в город. Так что завтра тебе товар принимать.

Принимать товар – это будни. Два-три раза в неделю хозяин их магазина мотается в город на своем грузовичке за новой партией сосисок, лапши, конфет, печенья и всего-всего, чем жив человек. Только хлеб был свой, с местной пекарни. Кстати, хлеб горячий и очень вкусный.

– Ясно. – Лариса пробежала взглядом по знакомым прилавкам и полкам. – А как вообще торговля?

– Да как обычно. – Тамара испытующе посмотрела на сменщицу. – Лар, у тебя все в порядке?

– Да, нормально, – ответила та.

– Что-то ты неважно выглядишь. Где твой-то?

Это было хорошо, что она не завела вечный разговор о своих бедах. Но и о себе Лариса не очень-то хотела рассказывать.

– На рыбалку уехал, – соврала она.

– На котлеты завтра рыбки принесешь?

– Если чего поймает, – нашлась Лариса.

– Да ладно. Чтобы твой да кижуча не притащил? – сказала Тамара, и началось: – Вот бы мне такого мужика! Счастливая ты, Лариска, – не пьет, деньгу в дом тянет… И где вы таких, бабы, находите?

– На тундре, – попыталась отшутиться Лариса.

– Где? Под какой кочкой? – Тамара поддержала шутку, и это было хорошим знаком, можно легко отделаться и уйти от нудных разговоров.

– Давно бы вышла сама да поискала. Тундра большая, – поспешила закончить разговор Лариса. – Ну ладно, я пойду. Дел дома по горло.

И не дожидаясь, пока Тамара остановит ее очередными жалобами на неудавшуюся жизнь, вышла из магазина, кивнув на прощание:

– Пока. Я пошла.

Лариса остановилась около двери. Куда дальше? Какой же длинный день! Отсюда ей бьио видно, что торговцы на рынке еще не разложились до конца.

"Да и бог с ними, – подумала Лариса. – Так и так придется примерять на Танюшку все на месте. С Сергеем и дочкой в выходные придем вместе да и купим что надо".

Зайти в кафе и выпить чашку кофе? Это можно сделать и дома. Какая же скукотища! И к подругам не пойдешь – еще рано. Смотреть на их ненакрашенные, заспанные лица и перемалывать последние сельские сплетни? Все надоело. Домой! В родные стены, в тепло и уют тесных комнат, к спасителю-телевизору. Как же далеко еще до вечера!

Через пятнадцать минут Лариса уже зашла в свою квартиру, сняла плащ, скинула туфли, прошла в комнату и, взяв с журнального столика пульт, включила телевизор, сразу же окунувшись в расслабляющую мелодию очередной серии уже неизвестно сколько месяцев длящегося бразильского сериала.

Это была ее четвертая весна в жизни. И первая без матери.

Ей было непонятно, почему мать, строя берлогу, постоянно отгоняла ее от себя. Она настойчиво пыталась вернуться, но, получив очередную порцию обидных затрещин и оплеух, уходила, унося в себе детскую обиду. Ну как понять медвежонку, что в утробе матери уже бьется другая жизнь, что все мысли медведицы уже заняты этим, еще не родившимся малышом и что она, двухгодовалая дочь, выросла и, повинуясь звериным инстинктам и урокам, преподанным матерью, должна заботиться о себе сама.

Все. Детство кончилось. Впереди неясное и жестокое будущее. Когда мать уже не поделится добычей, а дочь не полакомится, утащив из-под задницы мамаши (сделавшей вид, что она того не заметила) лосося, его жирной красной плотью; когда медведица не выведет ее на потайные богатые ягодой поля, а потом, перед долгим зимним ночлегом, не сводит на сопки, покрытые необходимым для зимовья кедровником. Теперь все надо делать самой.

Ее первая самостоятельно сделанная берлога, конечно, не была такой теплой и уютной, ее уже не грело брюхо любимой мамаши. Но инстинкт есть инстинкт, и худо-бедно первую свою взрослую зиму она пережила нормально. Очнувшись от долгой зимней спячки, подставив свои исхудавшие бока под теплые лучи весеннего солнца, она знала, что жизнь продолжается и что эти корешки и первые побеги черемши – скромная часть медвежьего рациона. Еще немного, и она спустится с сопки к морю и будет ловить в прибойной волне крупную жирную рыбу, называемую людьми чавычой. Этому учила ее мать, этому учила ее природа.

Но и здесь было не все так просто. Весной, по мере таяния снега, в местных реках и речушках поднимается вода, и, нежась в ее мутной прохладе, повинуясь стремительному течению, вниз, к морю, после зимнего нереста скатывается крупный голец. Вот к этим-то речушкам и стремятся после зимней спячки мишки, чтобы хоть немного восполнить обедневшие после долгой зимы жировые запасы, по дороге лакомясь сморщенными после лютых морозов прошлогодними плодами шиповника. Так, постепенно, вслед за рыбой, медведи вдоль этих речек сходят к устьям больших рек, куда вскоре на смену гольцу станут заходить на нерест огромные косяки лосося. Вот тут-то и начнется настоящий откорм и нагул.

Естественно, молодая медведица пошла туда, куда водила ее мать, и, выйдя на берег до боли знакомой речушки, наткнулась на свою родительницу. Первым ее желанием было броситься навстречу любимой мамаше, потереться мордой, как в детстве, о ее лохматый бок, почувствовать ее такой родной и близкий запах. Но удержалась, чувство благоразумия взяло верх. У старой медведицы между лапами путался и постоянно ныл гнусавым голоском какой-то крошечный комочек. Так вот на кого променяла ее мать! Чувство острой ревности и сильнейшей ненависти обуяло молодую медведицу. Сейчас она была готова броситься на это маленькое существо, вонзить в него свои клыки и рвать беспомощное тельце в клочья.

Мать моментально увидела непрошеную гостью и почувствовала ее настроение. Она встала на задние лапы, приняв угрожающую позу и оскалив огромные клыки. Сейчас перед ней была уже не ее дочь, а соперница и смертельная угроза для ее юного чада, которое она будет изо всех сил защищать до последней капли своей медвежьей крови. Издав предостерегающее глухое рычание, она опустилась на все четыре лапы, сделала несколько резких прыжков в сторону предполагаемого врага и, не прекращая скалиться, вновь приняла вертикальное положение, готовая в любую минуту напасть, если противница проигнорирует ее предостерегающий маневр и не уберется восвояси. Ничего не понимающий сосунок с жалобным плачем подбежал к матери и стал тереться мордашкой о ее мощные задние лапы, на которых сейчас был сконцентрирован весь вес огромного зверя. Молодая медведица, знавшая цену даже ласковой оплеухе, получаемой ею в свою бытность от матери за непослушание, смогла представить себе, каково попасться ей, разъяренной, под лапу. И чтобы понапрасну не будить лиха, сочла за благо побыстрей ретироваться, выбрав при этом самый оптимальный отход: и чтобы медведицу не злить, и чтобы голодной не остаться. Попросту бросилась в речку и переплыла на другой берег. Мамаша еще поворчала немного, но, видя, что молодая медведица не проявляет к ним никакого интереса, понемногу успокоилась. Вскоре она скрылась в лесочке, подступающем здесь почти к самой воде, уводя за собой малыша.