- И вы довольны своим выбором? - спросил Володя.

  - Да, сын мой. Вместе с верой в Бога ко мне вернулась и вера в людей. Я понял: избегать надо не их самих, но пороков, ими творимых. Господь согрел моё сердце теплом благодати своей, и в служении ему, в отличие от журналистской практики, мне ни разу не пришлось сожалеть о чём-то сделанном или сказанном мною.

  - Анатолий, а где ты сейчас обитаешь и что у тебя за семья?- поинтересовалась Зоя.

  - Мой дом в Подгорном, служу иереем. Жена Елена. Двое парней. Живём хорошо, хотя и не без трудностей. Ну, а у вас как дела? - осторожно спросил Анатолий.

  Зоя несколько сконфузилась.

  - У меня пока всё без перемен: живу в городе, в родительском доме, работаю медсестрой. В июне мне довелось сопровождать Володю в санаторий на реабилитацию, а вот теперь - из него. В запасе у нас было несколько дней, вот мы и свернули к бабушке. Ну, хватит нам тут секретничать. Пойдёмте в дом, а то она заждалась.

  Глава 14. СОВЕТ, КОТОРОГО ОНА ЖДАЛА

  Войдя в комнату, батюшка перекрестился на образа, благословил бабушку. После обязательных в таких случаях слов приветствия и пожеланий началось чаепитие. Бабушка потчевала гостя конфетами и финиками и жаловалась, что не была в церкви по причине нездоровья уже три года. Батюшка увещевал её не роптать на судьбу и уверял, что Господь в своих милостях её не оставит. Бабушка умиротворённо слушала отца Анатолия. И вдруг он спросил Некрасова:

  - Ну, а как вы, Владимир, относитесь к вере?

  - С уважением и только, - ответил тот. - Встречая хороших людей, думаю, Бог есть. Но видя несовершенство мира, царящую в нём несправедливость, делаю вывод, что его нет.

  - Но всё-таки вы ищете веры?

  - Скорее да, чем нет. С ней ведь и жить, и умирать легче. Идеалы, к которым мы ещё недавно стремились, мне до сих пор близки. И прежняя перспектива - доведение земной жизни человечества до совершенства, при всей её неопределённости, меня устраивала. А в религии для меня всё ново. И вопросов столько, что, пожалуй, и целой жизни не хватит найти ответы на них.

  - Владимир, не вы, а лишь Господь может приоткрыть свою тайну. И чтобы уверовать в него, вам будет достаточно и одного его знака. А пока подумайте, много ли доказательств, и какие вы находите в том, что у человека есть душа и совесть?

  - В этом мне и не нужно никаких подтверждений. Я сам не раз ощущал укоры совести, когда ненамеренно обижал кого-нибудь, и сам чувствовал боль души, когда у меня на глазах гибли мои товарищи. В том, что есть совесть и душа, лично я не сомневаюсь.

  - Хорошо. Лично вы убеждены в том, что они есть. А теперь, пожалуйста, поразмыслите: можно ли убедить в этом человека, который ни разу не испытал угрызений совести и не почувствовал в себе ни единого движения души?

  - Вряд ли, - ответил Некрасов.

  - Вот так обстоит дело и с обретением веры: вы не придёте к Богу до тех пор, пока сами не будете готовы к этому.

  - Батюшка Анатолий, - бабушка умоляюще сложила ладони на груди, - вы бы что посоветовали ему? Он ведь, сердешный, и во сне покоя не знает, всё воюет.

  - Не волнуйтесь. За тем я и здесь, чтобы со всеми вами по-говорить. И спасибо вам, матушка, за хлеб-соль да за ласковое слово. - Он поднялся из-за стола.

  - И вам спасибо, батюшка, что угощением не погнушались. Вы приехали, и у меня такое просветление на душе, что плакать хочется. Храни вас Господь!

  - Оставайтесь с Богом, - осенил он её крестом и вышел из дому. Зоя и Владимир последовали за ним. Солнце только набирало силу. Розовый куст так и манил к себе. Они подошли к нему, опёрлись о забор и залюбовались им. Бледно-розовые лепестки, ещё влажные от росы, источали такой тонкий и нежный аромат, что, вдыхая его, они улыбались от радости.

  - Когда я вижу такое безукоризненное, непогрешимое творение природы, - нарушил молчание Владимир, - я не могу не думать о вопиющем несовершенстве человеческой души. Если и то и другое создано Богом... так почему же цветок тысячелетиями остаётся источником чистоты и наслаждения, а душа человека - источником всех его бед? Почему?

  - Душа подчинена воле человека. Бог, создавая его по своему подобию, оставил ему полную свободу воли. И в том, что мы не можем правильно распорядиться этой свободой, и часто используем её во зло, виноваты только мы сами. Бог здесь ни при чём.

  - Знаете, батюшка, я не могу забыть эту проклятую войну ни на один день. И почти каждую ночь мне снятся однополчане в их самые трагические минуты. Снятся и совершенно чужие мне люди: то незнакомый солдат с остановившимся взглядом и виноватой, остывающей на губах улыбкой, то наполовину придавленное бетонной плитой крохотное тельце девочки, то вытащенные из горящего дома обожжённые старики.

  И ещё мне снится, как я с Витей Мирошниченко, моим случайным знакомым, откапываю его отца, наспех похороненного знакомым чеченцем в воронке от снаряда. Это было в самом Грозном в одно из перемирий. Тут мы с Виктором и познакомились. Парень вернулся домой из Таганрога, куда увёз подальше от войны своих родных: мать, жену и двух дочерей. У них собственный дом на Советской, напротив здания суда. Приехал, а отец пропал.

  Мы поспрашивали соседей, нашли очевидцев гибели отца и, наконец, раскопали его. Его изуродованное тело было завёрнуто в одеяло и засыпано землёй прямо в воронке. Виктор попросил меня поискать в левом кармане брюк отца документы - так было условлено. Там они и оказались.

  Но похоронить отца нам ни на одном из городских кладбищ не удалось, они оказались заминированными. И тогда мы похоронили его перед кладбищем, рядом с памятником.

  Эти и другие воспоминания давят на меня, взвинчивают нервы. Иногда кажется, что от этого непрерывного, страшного своей реалистичностью ролика я сойду с ума.

  И ещё я нередко спрашиваю себя: как могут санкционировать убийства и разрушения люди нравственные? И не слишком ли часто у руководителей государств возникает необходимость в кровопролитии?