Вовка озадаченно посмотрел на Васю, подумал и ответил:

  - Не знаю, что-то вроде того. Характер у меня... В общем, я никому ничего не прощал.

  - Дрался?

  - Дрался. Да и другие глупости делал. Теперь думаю, зря всё это.

  - Хочешь сказать, война тебя изменила, - произнёс Вася.

  - По-моему, она всех изменила. За эти полгода я узнал настоящих врагов. Да и вокруг столько беды. На её фоне все мои детские обиды - такие пустяки, что мне не по себе. Уж сейчас-то я понял, что следует прощать, а что нет.

  - Ты прав, - вздохнул Вася. - Теперь и я во многом разобрался: уяснил, кого и за что нужно жалеть, а кого - ненавидеть. Слушай, а почему ты приехал именно в Ленинград? Ведь с самого начала было ясно, что город в очень опасном положении.

  - Мы этого не знали, - признался Вовка. - К тому же прошлым летом тётя гостила у нас и приглашала к себе. Помню, что ни увидит, тут же давай сравнивать: "А вот у нас в городе..." Всего каких-то две недели пожила в деревне и говорит: "У вас тут, конечно, чудная природа, но я без Ленинграда уже не могу. Понимаете, когда я возвращаюсь в свой город, я чувствую, как он обнимает меня, окутывает всю своими тёплыми разноцветными огнями, автомобильным шумом, музыкой, запахами. И тогда, наконец, постигаю: я - дома". Всё, о чём она говорила, было так заманчиво, что я соблазнился.

  - Ну, и как твои личные впечатления? - спросил Вася.

  Вовка хмыкнул.

  - Пока не разобрался. Люди здесь хорошие. А город?.. Нынче в его объятиях запросто околеть можно.

  - Это точно, - согласился Вася. - Они сейчас прямо-таки ледяные. Мне кажется, что я промёрз уже до костей.

  Мальчишки замолчали. Крышка на чайнике задребезжала. Вовка вынул из мешочка шуршащую веточку смородины, сунул её в чайник и переставил его на табурет. Он взял два куска мешковины, завернул в них по горячему кирпичу, один подал Васе.

  - Грейся.

  Тот положил его на грудь, блаженно зажмурился. Вовка тоже крепко прижал к себе свой кирпич, задумался.

  Когда чай был разлит по кружкам, Вова принёс с подоконника накрытое салфеткой блюдечко и поставил его на стол. В нём лежали приготовленные для него тётей два бутерброда с салом. Он сдёрнул с блюдечка салфетку. Один из бутербродов положил перед Васей, другой взял себе. И хоть кусочки были чуть толще блина, но впечатление производили умопомрачительное.

  Вася некоторое время ошеломлённо смотрел на бутерброд, потом сглотнул слюну и вопросительно взглянул на Вовку.

  - Ешь, не стесняйся, - сказал Вовка. - Он твой. Это тётя откармливает меня после болезни.

  - Не надо, - нерешительно возразил Вася.

  - А твои ведра я за тебя буду тащить? Ешь. Будем живы, после войны меня угостишь. По рукам?

  - По рукам, - повеселел гость. И потянулся за бутербродом.

  Через полчаса они простились. Вася пошёл домой, а Вовка направился в мастерскую.

  Глава 22. Галя и Володя

  На улице жемчужные сумерки. Галя Хачёва взволнованна. Её робкая радость просится наружу. Хочется с кем-то поделиться ею. Но с кем? Она достаёт из тумбочки чистую канцелярскую книгу, открывает её на первой странице. И слева на полях химическим карандашом ставит дату: "27 мая 1942 года". Затем ненадолго задумывается и начинает писать.

  "Удивительно, но нам с мамой всё же как-то удалось дожить до белых ночей. И вроде бы это не круглая дата, чтобы уж особенно торжествовать, но только не для нас. Ведь в Новогоднюю ночь мы загадывали дожить именно до этого дня. И вот наше заветное желание сбылось. Даже не верится.

  За эти пять месяцев произошло многое. В ночь с первого на второе января замёрзла баба Сима. На термометре тогда было минус двадцать пять по Цельсию. Она стояла в очереди за хлебом, но ей, как и многим другим, в тот раз его не хватило. Ждали привоза хлеба до самого закрытия магазина. Потом кто-то пустил слух, что к утру потеплеет, и человек восемь осталось на ночь у магазина. Но к утру температура понизилась ещё на два градуса, а обещанное потепление началось лишь пятого числа.

  Второго января была моя очередь стоять за хлебом, и я в самую рань пришла сменить бабу Симу. Но те, кто оставались на ночь, стояли не в общей, а в отдельной очереди, у стены, плотно прижавшись друг к другу. Они были мертвы. С тех пор все очереди стали моими.

  А с конца марта и до середины апреля мы с мамой попеременно в числе тысяч горожан работали на санитарной очистке Ленинграда. Убирали трупы из подвалов, квартир; свозили их на кладбища, а там команды мужчин-инвалидов хоронили их. Кроме этого очищали от грязи, нечистот и битого стекла улицы, дворы, канализационные колодцы. С середины апреля по самым важным маршрутам пошли трамваи. А это для ослабевших горожан очень важно.

  Как только потеплело, все поголовно приступили к весенним работам. Каждый в меру сил и возможностей старался вскопать клочок земли и что-нибудь посадить на нём. На грядках сажали морковь, свёклу, картофель, на клумбах - цветы. Маме на работе выдали несколько пакетиков различных семян и кулёк резаной картошки с ростками. Мы сделали три грядки и всё это посадили. Сейчас мы рвём крапиву, лебеду, кислицу, варим из них супы, делаем лепёшки. В Весёлом то там, то здесь цветут уцелевшие кустики сирени и редкие фруктовые деревья. После тяжёлой мрачной зимы всё это умиляет до слёз. Хочется верить, что позади не только бесконечные ночи, но и наши самые чёрные дни".

  Прошло ещё три недели. И всем стало известно, что по дну Ладожского озера провели нефтепровод. Город это сразу почувствовал. Понемногу стали оживать заводы и фабрики, в нижние этажи домов подали воду. Ещё недавно пустые улицы начали заполняться народом: худенькими, точно подростки, взрослыми и крохотными детьми, горбатенькими от подложенных под одежду подушечек на случай обстрела. Город для них стал как будто чуточку великоват. Но люди приободрились, их взгляды посветлели.