– А кто твои родители? – спросила я как-то, качаясь на качелях рядом с Катриной.
– Моя мама – графиня Эндельборн, кто отец – она не говорит. Знаю только, что это какой-то ее любовник, – просто ответила девочка, прищуривая глаза от яркого солнца, которое играло на ее светлых волосах.
– Сама графиня, – восхищенно пролепетала тогда я, ведь для меня, дочери простой портнихи, звучание титула было подобно какому-то волшебному слову.
– Да, графиня. Но я бы предпочла, чтобы моя мать была простой крестьянкой, – усмехнулась Катрина.
– Почему? – удивилась я.
– Потому что тогда бы я росла подле нее. А не проводила все детство среди чужих мне людей практически взаперти в этом чертовом пансионе, – она с неприязнью окинула взглядом особняк.
– А почему она тебя не заберет? Она же графиня, – развела я руками, с наивностью полагая, что раз уж у женщины есть такой титул, то она всесильна.
– Потому, что я незаконнорожденная, – проговорила Катрина. – У матери есть муж, он старше намного нее. Вот она когда-то и завела себе любовника, потом забеременела, родила, но оставить меня подле себя ей не разрешили. Поэтому и отдала она меня сюда, – девочка говорила обо всем так спокойно, что даже мне стало тогда не по себе от того, как она, десятилетняя на тот момент девчонка, могла так спокойно рассуждать о матери и ее жизни.
– А моя мама вот и забыла уже, что у нее есть дочь, – я с грустью откинула голову назад и посмотрела на небо.
На тот момент я уже не плакала, нет. За два года, проведенных в стенах пансиона, я выплакала, наверное, все глаза, как недовольно говорила мадам Дизар, найдя меня в очередном укромном уголке пансиона с напрочь промокшим подолом платья, которым я вытирала льющиеся слезы. К восьми же годам я уже даже практически смирилась с тем, что так, скорее всего, и не увижу больше маму. О ее былом присутствии в моей жизни напоминал лишь старенький одноглазый мишка, которого я регулярно доставала по вечерам из-под подушки и укладывала с собой рядом, как немое напоминание мне о том, что я хотя бы знала, кто мои родители в отличие от других воспитанниц, таких же незаконнорожденных девочек, которые в отличие от Катрины и меня, и знать не знали, кто платит за их содержание в пансионе.
Однажды, на какой-то праздник я и другие девочки, одетые в свои нарядные платья темно-синего цвета с белыми рюшами по краям, вышли из пансиона и направились в близлежащую церковь, весело щебеча и радуясь этакой вылазке за пределы нашего скучного мирка. Около одного из красивых особняков, мимо которого мы проходили, я увидела дорогой экипаж, из которого выходила красивая молодая женщина в просто невероятном платье. Залюбовавшись ее одеянием, я приостановилась и переведя взгляд на ее лицо застыла в немом недоумении, ведь передо мной была моя мама. Нет, не та мама, одетая в простое голубое муслиновое платье, в котором я видела ее в последний раз. Не та мама, волосы которой были собраны в незатейливую прическу, локоны которой небрежно падали на ее точеные плечи. Не та мама, от которой пахло дешевенькой душистой водой с запахом ванили. Передо мной была разодетая в дорогие шелка красавица с прекрасной прической, над которой явно не один час трудилась служанка. Передо мной была напудренная, благоухающая умопомрачительными духами, до жути прекрасная дама с надменно приподнятой бровью над затянутыми томной поволокой красивыми глазами изумрудного цвета.
– Мама, – прошептала я себе под нос, с неуверенностью сделав шаг в сторону женщины. – Мама, – громко закричала я и рванула к ней.
– Селена, вернись! – оронула вслед мадам Дизар, но меня мало это волновало.
Подбежав к матери, я ухватила ее за руку, на которой была надета перчатка из тончайшего шелка.
– Мамочка, мамочка! – по моим щекам текли слезы, и я ничего кроме этих слов произнести не могла.
Женщина испуганно посмотрела на меня и застыла в немом недоумении разглядывая меня.
– Азалия, кто это? – нахмурившись спросил стоящий около нее немолодой мужчина в не менее дорогом костюме, чем платье моей матери. Был он, скорее всего, фэйри, поскольку такой небесной голубизны оттенок глаз встречался только у них.
– Не знаю, Джорах, – мать растерянно улыбнулась ему и перевела на меня взгляд, – ты ошиблась, милая, – она осторожно выдернула свою руку из моей ладони. – Я не твоя мама.
– Как не моя мама?! Мама, что ты такое говоришь! Это же я, Селена Мария, мамочка! Или ты меня не узнаешь? – с отчаянием смотря в глаза матери прошептала я.
– Прости, солнышко, – мать провела рукой по моему плечу и развернувшись пошла в особняк, взяв под руку мужчину, который недовольно окинул меня взглядом.
За ней захлопнулась дверь, а я растерянно смотрела ей вслед, не понимая, то ли это я и правда могла так обознаться, то ли мама просто не узнала во мне свою дочку, которую оставила на пороге пансиона два года назад.
– Мисс Селена, – дернула меня за плечо мадам Дизар. – Вы знаете, что нельзя выходить из строя, когда мы совершаем шествие в церковь!
– Это была моя мама? – повернулась я к мадам Дизар.
Женщина отвела взгляд и недовольно поджала губы. Так и не ответив на вопрос, ухватила меня за руку и потащила к остальным девочкам, которые с любопытством наблюдали за происходящим.
– Еще раз выкинете такое, на ужин получите только розги, – строго отчеканила директриса и повернувшись повела нас в церковь.
Ступая в своих грубых башмаках по мощеной камнем дороге, я пребывала в каком-то ступоре, не понимая, как можно было так отвернуться от меня? Меня, ее маленькой дочери, которой она всего несколько лет назад читала сказки по вечерам, которой пела песни, держа на руках которую выбегала на встречу моему отцу, когда тот возвращался из очередного плавания. Нет, я точно не могла обознаться, поскольку родной образ навсегда запечатлелся в моей голове, а вот мать, как она могла не узнать меня, я не понимала.
Уже после службы, во время которой я не слышала ничего, кроме мыслей в своей голове, я взяла под руку Катрину и спросила:
– Ты же видела все? Это ведь мама моя была. Точно знаю, я не могла обознаться, – едва сдерживая слезы спросила я у своей подруги, словно ища у нее поддержки в этом вопросе.
Катрина остановилась и, подождав, пока все девочки пройдут вперед, ответила, пожав мое плечо:
– Я не знаю твою маму, но, если это она – лучше молчи об этом и скажи всем, что обозналась.
– Ты что такое говоришь? – я отдернула свою руку и волком посмотрела на Катрину.
– То и говорю, – назидательным тоном проговорила рассудительная не по годам подруга. – Эта женщина – известная на всю столицу куртизанка. А мужчина с ней рядом – граф Джорах, он фэйри. Мало того, он еще и лидер клана темных охотников, которые славятся своей жестокостью.
– А ты откуда знаешь это? – все еще не веря Катрине спросила я.
– Ну мама ведь меня забирает иногда отсюда на пару дней в поместье своей тетки за городом. А тетка эта – сплетница еще та. Однажды к ее мужу по каким-то делам приезжал этот граф, а когда уехал, то тетка и выложила всю его историю от и до, не забыв упомянуть о некоей красавице, его содержанке. Так и узнала. Так что тебе лучше молчать обо всем и если твоя мать сделала вид, что не знает тебя, значит на то были причины. Все знают ведь, что связь с фэйри – это не шутки. Если твоя мама с ним, то тебе в ее жизни места нет и для тебя так будет лучше.
– Что лучше? Кому лучше? – закричала обиженно я и бросилась бежать в пансион.
Просто взлетев на второй этаж по старым, скрипучим ступеням я забежала в комнату и, схватив своего мишку из-под подушки, тихонько дождалась, пока девочки в сопровождении мадам Дизар зайдут в столовую. Затем, оглядываясь быстро вышла на улицу и бросилась в сторону того особняка, где видела мать. Подбежав к нему, я с облегчением заметила, что экипаж находится на том же месте, а значит мама была еще в этом доме. Спрятавшись за стволом необъятного дерева, растущего около начищенной до блеска кованной ограды дома, я прислонилась к нему и, устремив взгляд на вход дома, стала ждать. Не знаю, сколько я так простояла, беспокойно смотря на двери, может около часа. Когда они открылись и на пороге показалась она, моя мама, под руку с графом, рядом с которым шел молодой мужчина двадцати – двадцати пяти лет от роду, я на мгновение застыла, пристально рассматривая ее, чтобы удостовериться в том, что это она, а не какая-то чужая женщина, которую я приняла за свою мать. Спустя минуту от сомнений моих не осталось и следа. Тот же грациозный кивок головы, та же ласковая улыбка, те же жесты и смех, именно такой я помнила ее. Как только все трое вышли за ограду и направились к экипажу, я выскочила из своего укрытия и бросилась к матери.
