Она подумала, что ты хотел сказать мне? Что всё кончается? Жизнь. Твоя жизнь!

Элизабет встала под душ.

Закрыла глаза.

Ей стало почти спокойно.

Захотелось глоток шампанского.

Она вновь подумала о Бальтазаре. Он предпочёл думать, что его высосала любовь, а не человек…

Он вернулся домой, Анджолино, он сказал ей «Я не умею, не хочу, не могу с тобой расставаться!». И она сказала ему:

– Я тоже, мальчик мой, я тоже!

Лино прикоснулся к её щеке, заулыбался.

– Доброй ночи, моя зеленоглазая любовь!

– «Ночи»?

– Уже ночь. Видишь, как ярко светят звёзды? Как осколки хрусталя! Скоро будет звучать Иша9.

Элизабет посмотрела на небо.

– Они рассыпали хрусталь для нас, Лино?

Посмотрела на него сияющими глазами, с лукавой улыбкой.

– Только для нас, Элизабет!

Он ласково обнял её за плечи, прижал к себе.

– Когда любишь кого-то взаимной любовью, всё кажется словно для нас, словно из Вечности!

– Словно мы сами вечны? – Поняла его она.

– «Господин Хун Цзычэн в юные годы мечтал о суетной славе, а на склоне лет занялся созерцанием пустоты»10…

Лино нежно сжал её плечо.

– С тобой мне не хочется «заниматься созерцанием пустоты»!

Они улыбнулись друг другу.

– Как Алина и Рик?

– Хорошо, а ты?

– Я?

Элизабет смущённо рассмеялась.

– Помнишь Дарси Джейн Остин? Я тоже купалась в бассейне!

Лино засмеялся, откинул голову назад, и засмеялся.

А потом:

– Ты волновалась?

– Я переживала!

– Из-за чего?

– Она красивая.

– Да? А я не заметил…

Она засмеялась.

– Ты как Талейран; хитёр, но благороден!

Он посмотрел на неё с нежностью.

– Я же почти священник как он, хотя и врач!

Элизабет заулыбалась.

А потом:

– Она довольна?

– Да.

– Это хорошо, хорошо для вашей семьи, Лино!

– И для нашей.

Лино настойчиво заглянул ей в глаза.

– Спасибо! Ты права; «Худой мир лучше доброй войны»11!

Он посмотрел на неё задумчиво.

– Откуда в тебе это?

– Желание мира? – Продолжила за него Элизабет.

– Да.

Лино кивнул ей.

– Я хочу… владеть собой, Лино. Когда ссоришься с кем-то, не владеешь собой.

Она вновь посмотрела на небо.

– Чтобы быть спокойными как эти звёзды, нужно знать, что мы сделали всё, всё, что было в наших силах, чтобы сохранить мир!

Он вдруг сказал ей:

– Поедем в Сен-Шарль?

– «В Сен-Шарль»?

Элизабет удивилась.

Поняла.

– Что-то случилось с Жаном12, да?

Странно Лино посмотрел на неё – с некой грустью.

– Кое-что. Сам он помощи не попросит.

Она вновь удивилась.

– Он просто не умеет, Элизабет…

Усмешка на его алых губах.

– Никогда, не умел!

Элизабет захотелось спросить Лино:

– Тебе его жаль?

Он посмотрел на неё с удивлением.

– Он мой друг. Мне не жаль, я просто хочу ему помочь. Помогать это значит; быть рядом.

– Даже если тебя прогоняют?

– Тем более, если прогоняют!

Она смутилась до боли в сердце.

– Почему «тем более»?

– Потому, что иногда мучительно стыдно принять помощь, потому, что… боишься потерять друзей!

Элизабет поняла.

– Он никогда тебя не потеряет, да?

– Даже если предаст.

Она изумлённо посмотрела на него.

– Знаешь, почему люди предают? Они думают, что то ради чего они предают, того стоит (стоило). Но не стоит, ничто не стоит потери уважения, потери любви.

Лино посмотрел на неё весело, с лаской.

– Когда меня предают, я просто перестаю уважать этого человека, разговаривать с ним. Я не перестаю участвовать в его жизни, но общаться с ним больше не хочу.

Элизабет задумалась.

А потом:

– Ты сказал «иногда мучительно стыдно принять помощь, потому, что… боишься потерять друзей». Если боишься, то, это же не друзья!?

– Не друзья.

Боно Вокс пел рядом с ними «So cruel». Он пел; мы любили друг друга

Преданно и нежно

Мы любили

Как любят только в начале, и в конце

А потом я толкнул тебя, или это ты столкнула меня вниз?

Кто, кого?

Я не знаю, милая, не знаю

Кто кого столкнул, я, тебя, или, ты, меня?

Я уже не знаю!»13

Она вспомнила, как юный Рик14 сказал ей «Я смотрю «Солярис» Тарковского… сравниваю! Он сказал: «Для человека, чтобы он мог жить, не мучая других, должен существовать идеал».

Элизабет посмотрела на Лино. Она не могла на него насмотреться!

Сен-Шарль, Франция

– «Однажды человек по фамилии Флиткрафт ушёл на обед из своей маклерской конторы в Такоме и более туда не возвращался. Не пришел он, и играть в гольф в четыре часа дня, куда сам же пригласил знакомого за полчаса до своего ухода на обед. Жена и дети больше никогда его не видели… Он исчез, как исчезает кулак, когда разжимаешь пальцы… Случилось это в 1922 году. В 1927 я работал в крупном детективном агентстве в Сиэтле. Приходит к нам миссис Флиткрафт и говорит, что в Спокане видели человека, похожего на её мужа. Я поехал туда. Это действительно оказался Флиткрафт. Он уже два года жил в Спокане под именем Чарлза Пирса. Торговал автомобилями, что приносило ему от двадцати до двадцати пяти тысяч долларов в год, имел жену, сына-малыша, дом в пригороде Спокана и в теплое время после четырех часов дня любил играть в гольф… Чувства вины Флиткрафт не испытывал. Он оставил свою первую семью хорошо обеспеченной, собственное же поведение казалось ему вполне оправданным… В тот день по дороге на обед он проходил мимо стройки. Неподалеку от него на тротуар грохнулась балка, сорвавшаяся с восьмого или девятого этажа. Балка его не задела, правда, осколком выбитого асфальта ему оцарапало лицо. Просто кожу содрало, но шрам всё-таки остался. Когда он рассказывал об этом, то любовно потирал его пальцем. Хотя он, по собственному признанию, до смерти испугался, главным всё же было потрясение, а не испуг. Он испытывал такое чувство, будто кто-то сорвал покров с жизни и показал ему её устройство. Флиткрафт был достойным гражданином, хорошим мужем и заботливым отцом не по принуждению, а из внутренней потребности жить в согласии с окружающим миром. Его так воспитали. Такими были люди вокруг него. Та жизнь, которую он знал, была ясной, упорядоченной, здравой и ответственной. Падение балки показало ему, что на самом деле жизнь совсем не такова. Его, достойного гражданина, мужа, отца, могло смахнуть с лица земли между конторой и рестораном случайно сорвавшейся балкой. Он вдруг осознал, что люди умирают по чистой случайности, а живут лишь до тех пор, пока их щадит слепой рок. И потрясла его больше всего даже не несправедливость: с ней, в конце концов, оправившись от первого шока, он смирился. Самое сильное потрясение он испытал, открыв для себя, что, упорядочивая свои дела, он отдалялся от жизни, а не приближался к ней. Он сказал, что, не успев пройти и двадцати футов от того места, где упала балка, понял, что не обретет душевного покоя, пока не приспособит себя к новому пониманию жизни. К концу обеда он уже знал, как ему приспособиться. Жизнь его может прервать случайно сорвавшаяся балка: нет уж, он сам её изменит не менее случайным образом, просто исчезнув. По его словам, он любил свою семью, как все любят, но, во-первых, он оставлял её обеспеченной, а во-вторых, он любит домочадцев не настолько, чтобы разлука с ними была для него мучительной. В тот же день он уехал в Сиэтл, а оттуда пароходом добрался до Сан-Франциско. Пару лет его носило по стране, а затем принесло на Северо-Запад, в Спокан, где он осел и снова женился. Его новая жена внешне не была похожа на прежнюю, но всё-таки между ними было много общего. Она принадлежала к тому хорошо известному типу женщин, которые любят гольф, бридж и новые рецепты салатов. Он никогда не жалел о содеянном, поскольку считал своё поведение оправданным. Я даже думаю, что не догадывался, что, как и следовало ожидать, попал в ту же самую колею, из которой выбрался в Такоме. Но именно это мне больше всего в нём и нравилось. Он приспособился к тому, что балки падают, а когда они падать перестали, он приспособился и к тому, что они больше не падают»15.