- Я подозревала, Дейвин, - печально кивнула Хайшен, - еще луну назад подозревала, а вчера убедилась, что знаю точно.

   - О да, - кивнул граф, - я тоже был впечатлен. Тогда я не буду тратить твое время, а перейду к тому, что я назвал культурой протеста. Ты понимаешь, наверное, что это уже сложившаяся традиция противостоять превращению человека в вещь, неизбежному при такой форме управления.

   Хайшен наклонила голову, внимательно слушая, и Дейвин продолжил:

   - В ней есть хорошее, досточтимая, в виде личной ответственности за право решать за себя, и плохое, в виде требования к другим присоединиться к новому лидеру, чтобы разрушить старую, негодную власть. Так и рождаются диктатуры, Хайшен. Диктатура, досточтимая, это в том числе замена закона на право силы, которому предлагается доверить наведение порядка. Каждый диктатор считает, что это временно, но затем входит во вкус, и противоречие становится неразрешимым. Потом он обучается видеть в людях игрушки, неживые фигурки - и его сносит очередной волной, возглавляемой следующим таким же лидером. После этого борьба властных с простыми и простых с властными начинает напоминать борьбу ночи и дня: кажется, что такой порядок был, есть и будет, пока стоит мир. Кажется, что это может продолжаться вечно. Но только кажется, потому что речь о людях. Это всегда кончается одинаково: волна поднимается - и смывает властных и простых, правых и виновных.

   - Ты хочешь сказать, что здесь, под этим небом, другой формы власти просто нет, и кто бы ни пришел сюда именем императора Аль Ас Саалан, он вынужден будет вести себя так же? И управлять этой землей иначе невозможно? - медленно и раздельно спросила Хайшен.

   - Ну, с нами именно это и произошло, - скорбно вздохнул граф. - Будет только справедливо, если после всего, что мы тут наделали, нас тут развесят на фонарях к старым богам, но умереть я не боюсь. Хайшен, мне страшно подумать, что я стал орудием этой силы. А ведь я им стал. И меня разрывает пополам, досточтимая, потому что я не знаю, как можно было сделать лучше там, где я сделал плохо. То, что я всю жизнь считал честью, стало бесчестием. Я пытался искоренить зло - и сам стал им. И те, кому я доверял и с кем вместе делал это, такие же, каким стал я. Как мне теперь смотреть в зеркало, досточтимая? Как мне смотреть в глаза матери и сестрам?

   - Серый ветер... - задумчиво произнесла настоятельница. - Опять серый ветер. Он страшнее даже старых богов, но закон и порядок здесь связывает именно он, и его ты назвал культурой протеста. Граф, я вижу только один способ обуздать его. Мы должны восстановить связь закона и порядка так, чтобы прекратить затыкать эту дыру человеческими жизнями. Знаешь, их всех надо лечить. Может быть, сайхи создадут еще один препарат, от этого поветрия. Оно ведь так похоже на то, что произошло с инородной фауной. Как люди, запачканные или укушенные оборотнями, стали подобны им по поведению, так и эти два явления, диктатура и культура протеста, разрастаются тем быстрее, чем больше чужой жизни успевают сожрать... Выход не в определении правой стороны, граф. Он за пределами этого поля боя.

   - Тогда и проблема с оборотнями решается не здесь, - осторожно возразил Дейвин.

   - Вполне возможно, - задумчиво согласилась Хайшен, - но этим мы займемся после суда. И даже после исполнения приговора.

   Она была слишком занята своими мыслями, чтобы заметить, как сильно граф удивлен. От его обычной невозмутимости не осталось и следа, он смотрел на досточтимую, как ребенок, сжав рот и распахнув глаза. Потом все же опомнился, встал, попрощался и вышел, а Хайшен осталась размышлять.

   ...Я принимал у себя гостей. Знаешь, это так странно, делать все самому - готовить и убирать, доставать и прятать на место вещи... Отсутствие сайни острее всего ощущается именно там, где их заменяют механизмы и устройства, реагирующие на нажатие кнопки, а не на слова или заклятие. Я очень скучаю по дому и по сайни вообще, никогда не думал, что такое возможно. У меня есть живой питомец, лошадь, но времени на общение с ним не хватает, поэтому о нем заботятся воспитанники Айдиша, гвардейцы и те из нас, кто свободен. А мой князь так занят, что ни разу не видел моего питомца иначе, чем из окна. Мы здесь заняты все и постоянно. Наши друзья и помощники из местных тоже заняты все время. Мы заканчиваем историю этих долгих шести лет. Нам предстоят сложные дни, сложнее всего, что было, и именно теперь я хочу тебе сказать нечто, что я понял здесь. Ты была совершенно права, выбрав воспитывать нас так, как воспитала. Здесь воспитывают так же, и у меня теперь больше друзей, чем было дома. Больше того, здесь и дружат иначе, очень близко к тому, что думаем об этом я и ты. Эта разница между нами и прочими отразилась и на наших отношениях с местными жителями. Мы наделали много больших ошибок и виновны перед людьми. Нашу вину мы привезем в столицу. Будет суд, и я предстану перед ним вместе с князем. Как бы ни сложилось, знай, что ни ты, ни сестры не виноваты и не должны отвечать за наши ошибки, даже если они будут признаны. Ты лучшая мать под двумя солнцами и под всеми тремя лунами, даже из тех, кто растил детей так же, как ты, а здесь это делают все женщины.

   Несмотря на то, что под этим небом матери сами кормят и пеленают рожденных детей и, казалось бы, не спускают с них глаз, пока они растут, многие относятся к детям, как к рабам, предназначенным выполнять их прихоти хотя бы и ценой жизни, и цена освобождения от такого рабства по местным мерками всегда оказывается непомерно дорогой. Последний раз я платил за человека выкуп всего лишь несколько дней назад, разделив сегодня цену этой свободы с Асаной да Сиалан, предложившей выкупленной дело, кров и хлеб.

   На этом пока все новости, в столице мы будем через две декады или около того.

   Я люблю тебя.

   Из письма Дейвина да Айгита матери от 17.01.2028.

   Вопросов от ребят из Сопротивления я не дождалась. Не успела. Да Айгит вызвал меня к себе и, сочувственно глядя в лицо, сказал:

   - Через десять дней здесь будет император. Я снимаю тебя с дежурств. Готовь рассказ о своей истории, с начала и до конца.

   - Что надо считать началом истории? - спросила я.

   - Твое появление у сайхов.

   И я поняла, что мне, кажется, крышка прямо сейчас и я не доживаю даже до суда. Ну не прямо сейчас, дней десять-то есть. Как раз приготовиться. "Если хочешь научиться красиво жить, давай сначала научись умирать", - некстати вспомнила я сказанное Полиной еще летом. Потом я обнаружила, что стою навытяжку в кабинете графа и смотрю на него тупым взглядом.

   - Есть подготовить объяснительную, - сказала я. - Разрешишь идти?

   Он разрешил, и я пошла. Готовить объяснение я начала с чистки парадной формы, а заодно и повседневного комплекта. Просто так, по привычке. Симай, найдя меня в каптерке, спросил:

   - Опять залет, что ли?

   - Не, просто думаю, - откликнулась я, не прекращая глажку.

   - Плохие мысли думаешь, по тебе видно, - посочувствовал он и ушел, чтобы не мешать.

   А я осталась думать, что из моего нехитрого барахлишка мне уже никогда не пригодится. Вернувшись в казарму и перетряхнув все, что у меня было, прошла по соседним отделениям с маленькими подарками, на которые разошлась вся мелочевка, накопившаяся за два года отпусков, потом пристроила платье, купленное в августе, лаки-блески-мелочи просто поставила на зеркало в общей зоне, наконец посмотрела на кота в тельняшке и обмерла. Его отдать у меня просто не поднималась рука. Я подышала, походила, взяла у Инис тряпку и ведро, вымыла комнату отдыха, снова зашла в казарму, посмотрела на кота. Не помогло. Я по-прежнему не представляла его в чужих руках. И тогда я пошла к Полине.

   Она с порога посмотрела на меня так, что я было попятилась, а потом поняла, что терять мне уже нечего ну вообще совсем и без ответа на вопрос я не уйду.