Он пожалел свое время и нервы собеседника и не стал припоминать самый тяжелый из рейдов. Тогда они следовали по еще мокрым кровавым следам и не успевали за ордой, а ддайг развлекались, заливая кровью пленных тропу в степи, пока родичи и близкие этих пленных пытались их догнать, но не могли, потому что тратили время на то, чтобы похоронить очередное брошенное изуродованное тело. Догнав орду на одиннадцатый день на краю поселения ддайг, Дейвин, ничего не видя от гнева, жег их заживо и заставлял бежать пылающие факелы. Его не волновало, что из-за этого выгорит все поселение, выпустившее орду в степь. Он не оставил в живых никого, но как-то они сумели известить своих о случившемся. После того дня ддайг звали его Белая Смерть и боялись встречи с ним, как дурного предзнаменования. А он все равно находил их снова и снова. Но одиннадцать дней, даже если вспоминать только самое важное, все равно показывать слишком долго.

   Картина, которую он развернул над ковром кабинета, была воспоминанием о довольно обычном событии начала лета на Ддайг. Войдя в деревню, слишком тихую для пятого дня короткой сааланской недели, Дейвин увидел сперва пятна крови на глине улицы, а затем и пять тел, разложенных головами друг к другу, каждый с сердцем в левой руке и печенью в правой. Они лежали на площади в центре деревни бело-алой звездой, все молодые мужчины. С женщинами орда поступила иначе, более замысловато. Двое детей из всех, оказавшихся в тот день в селении, были еще живы, Рерис билась два часа, но не смогла помочь и прекратила их страдания. Он оставил ее с отрядом хоронить замученных, а сам начал преследование в одиночку и нагнал орду к вечеру. Кроша их мечом, он пел погребальную песню пахарям Саалан и Хаата, пришедшим разбудить землю, когда-то уже растившую зерно и плоды, и ставшим прахом, смешавшимся с этой землей. Опустив оружие, он увидел, что обе луны уже катятся к степной траве, казавшейся черной в предутренней темноте. Ночи в степи зябкие, но он так намахался тогда, что пришел обратно с эннаром в руке и в развязанной люйне, залитой потом и нелюдской рыжеватой кровью. Воины уже ушли домой, отмываться и рассказывать о беде. Рерис встретила одна его на пепелище, оставшемся от деревни, пропитанная запахом горелого дерева и плоти. Она задала только один вопрос: "Дочиста?" - "Дочиста", - подтвердил он. Пот, кровь и пыль на его одежде и теле спеклись в корку, и она пахла ржавчиной. Они вошли в дом раздевшись до декреп, бельевых повязок, а одежду и обувь бросили на крыльце. Сайни отстирали и отмыли все только на пятый день. Впрочем, так было почти всегда. Иван увидел его глазами весь этот день - от первого пятна крови на глине деревенской улицы до дверей его дома. Когда иллюзия растаяла, часы показали без нескольких минут полночь.

   - Вот чего я не понимаю, Дэн, - проговорил Иван Кимович. - Вот это тебе нормально, в двадцать втором году в Заходском ты нас всех, кхм, впечатлил едва не до икоты, а сейчас вот то ли раскис, то ли и правда задолбался. Что случилось-то?

   Дейвин вздохнул.

   - Иван, ты понимаешь, что такое сословное общество?

   - Ну, в целом, - пожал плечами подполковник, - если речь о привилегированных сословиях, то это узкий круг, где все всех знают, постоянно сплетничают друг о друге, делают странные выводы и все это почему-то важно.

   Граф почесал бровь.

   - Позволь тебе кое-что пояснить. Прежде всего, о важности. Насколько я понял, ваше привилегированное сословие, пока оно не было упразднено, делало организационную работу, которая потом была передана бюрократии. У нас не так. Как ты мог понять из показанного и заметить из повседневных наблюдений за нами здесь, каждый из нас сам себе средство производства, орудие труда и оружие. Без этого в Аль Ас Саалан дворянином не стать. Кстати, обучить так любого нереально, нужны некоторые врожденные свойства, как музыкальный слух.

   - Так, - кивнул Рудой.

   - Но есть и сходство: и у нас, и у вас суть и смысл отношений в привилегированном сословии состоит в том, что каждый из нас может поручиться за другого дворянина перед простым сословием лишь потому, что он дворянин.

   - Ну, у нас было немного иначе... - возразил подполковник.

   - Я знаю, - перебил его да Айгит. - Я очень грубо обобщил, ваше поручительство и наше невозможно сравнивать, но вот что важно. И у нас, и у вас аристократ, потерявший доверие других аристократов, оказывается в положении худшем, чем последний крестьянин. Но в вашем случае аристократ мог начать путь вверх по сословной лестнице заново, используя умения, полученные с детства - грамотную речь, навык счета, чтения и письма, тренированную мысль и прочее. В нашем случае навыки, которыми владеет дворянин, при потере положения оказываются бесполезными и опасными, поскольку человек простого сословия, говорящий и действующий как аристократ, будет казнен. А перед этим назван преступником или безумцем. Право на навыки, отличающие дворянина от простолюдина, мы в спорных случаях подтверждаем в суде. Наш случай стал спорным в мае, с этого времени здесь и работает дознаватель. Но будет еще суд, где каждому из нас нужно будет назвать свои поступки и решения и объяснить их публично. Ваши эти трюки с переворотами в воздухе, вроде оправданий благом страны попыток скрыть свое головотяпство, у нас не пройдут. Шар правды, наш полиграф, не ошибается. Ты видел, как наш закон требует поступать с теми, кто замешан в недолжном. Но здесь судили людей простого сословия и дворян из незнатных, а значит, мало умеющих и обладающих малым могуществом. Для меня наказание будет другим. Мне светит пожизненное заключение в тюрьме, похожей на вашу психиатрическую клинику, потому что я лучший боец империи и как преступник буду особенно опасен. И этот позор со мной придется разделить моей матери, сестрам и жене. Разумеется, их свободу формально никто не ограничит, но общаться с родней преступника желающих не будет. Тем более не найдется дураков вести денежные дела с такой семьей. Приговор, вынесенный мне, для них значит общественную изоляцию и нищету. Если, конечно, я не найду способа объяснить суду и Академии, почему обе стороны в этой безумной сваре были правы и почему то, что я сделал, было лучшим выбором из возможных. Или если не найдется единственный виновный, которого, как ты понимаешь и сам, тут нет.

   - Когда суд? - хмуро спросил Иван Кимович.

   - Князь согласился подождать до начала февраля, но... - да Айгит пожал плечами.

   - Понятно, Дэн. И если вы не возвращаетесь?

   - Вам пришлют кого-то вместо нас. Тех, кто так не ошибется.

   - А с теми, кто с вами работал, как решат?

   - Согласно вашему законодательству, - снова пожал плечами Дейвин. - И да, Иван: если теперь, после этого разговора, что-нибудь случится с Мариной Лейшиной здесь, в крае, это, конечно, сохранит положение лично мне и князю, но ваше ведомство будет полностью поставлено под контроль досточтимых. А именно - Святой стражи. Таких, как Хайшен. Просто на всякий случай. Как и вся администрация империи. А то потерять тут двух наместников подряд - это слишком много.

   Подполковник мрачно кивнул:

   - То есть у вас тоже есть кто-то, кому невыгодно, чтобы Лейшина высказалась на суде?

   - Я не уверен, - ответил граф, - но такое возможно.

   - Знаешь... - Иван Кимович вздохнул. - Я бы на твоем месте тоже нервничал, наверное... Однако, половина первого ночи.

   - Да... - кивнул Дейвин, глянув на часы. - Спасибо, что зашел, и за понимание тоже спасибо. Отвезти тебя домой? Я все равно ночую в городе, у меня здесь с утра дела.

   - Было бы неплохо, - офицер задумчиво глянул на графа, - только мне на север города, на площадь Мужества, а тебе вроде в Автово?

   - Ну и что? - пожал плечами Дейвин. - Мне-то на машине через весь город ехать не обязательно, есть пути и побыстрее.

   - Хорошо, - согласился подполковник, - тогда подбрось, пожалуйста.

   Шли к машине молча, садились тоже не перемолвившись ни словом. Когда уже миновали Литейный мост, Иван Кимович, откашлявшись, спросил: