За этой важной частью школы требовалось ухаживать, подрезать сучья насаждений и убирать опавшие листья с мусором. Все это стаскивалось мною на задворки сада, измельчалось с помощью специальной машины и помещалось в большой деревянный короб. В нем жили крупные красные калифорнийские черви, поедавшие органику и дававшие взамен гумус для подкормки почвы сада. Такой вот круговорот вещей в природе.

Испытывая некоторое предубеждение к ландшафтному садоводству, я махнул этот экзерсициум не глядя на другой, касавшийся ремонта оконных рам в «Бергкранце», основном доме центра, чему был несказанно рад. Немецкие рамы, в отличии от, скажем, российских демонтировались с места постоянной установки в секунды освобождением оных от фиксаторов. В спасительной тишине подвала, куда их я доставлял с помощью подсобника, ими можно было заниматься неизглагольно долго, благо каких-либо временных лимитов не существовало. Разумеется, на место демонтированных рам тут же устанавливались уже отремонтированные из числа резервного фонда.

В то время я проживал в «Линерхаусе» на втором этаже этого пансиона, рядом с секретариатом. Соседом у меня был один милейший толстяк, любитель игры на флейте. Каждый раз, встречаясь с ним на кухне или в коридоре, мы раскланивались и говорили друг другу любезности. Этот малый приехал сюда с «проблемами», но такого скрытного, знаете ли, латентного характера.

И вот как то я медитационно скоблю в пятьсот сорок пятый раз любимую раму в подвале и случайно вижу через притолочное оконце как вышел на прогулку по нашей единственной улице деревеньки мой милейший сосед с обнаженной катаной в обеих руках. И идет так неторопливо, крадется шашками по-кошачьи. Сначала я подумал, что соседушка на урок по мечу к Томасу Шинделину отправился и перед занятием прокручивает на ходу наиболее запомнившиеся элементы техники.

Но тут с улицы народ повалил по домам от мала и до велика, как тараканы по щелям попрятались.

Отчего-то стало мне тревожно и в грудях стесненно.

А к соседу моему, продолжавшему делать променад в одиночестве, сражу же прибыл специалист-психолог, закрепленный за ним, срочно поднятый по тревоге.

– Ты это, железяку то брось, а то остаток жизни в дурке проведешь! – этак нервным шепотком предложил он испытуемому. – Давай лучше на флейте поиграем!

Я все прекрасно слышал из приоткрытого оконца, все происходило рядом.

– Надоело дудеть на ней, сил моих больше нет, – ответствовал соседушка. – Хочу вот пробу меча провести, как во времена, предшествующие эпохе Мэйдзи7.

А тут, пока психолог болезному зубы заговаривал, приехала и машина с дюжими санитарами.

Они пальнули во флейтиста издали сетью с помощью метательного устройства, подошли к нему и добавили в шею наркотизатором. Затем увезли его в клинику с кельями, где стены мягкие.

А катану соседа, оставшуюся валяться на улице, осмотрели потом. Лезвие ее оказалось хорошо заточено, острое как бритва. Мог бы таких дел натворить, если бы не остановили.

– Веди клинок меча вниз ровно, с одинаковой скоростью, без рывков, – дал мне пояснения на первом уроке Томас Шинделин. – Работа катаной должна быть подобна написанию кистью тушью иероглифов на плакате.

Я старался как мог, чувствуя себя зажатым из-за непривычного хвата обеими руками за рукоять этого холодного оружия.

Занятия по иайдо проходили на втором этаже «Бергкранца», где был оборудован неплохой додзе. Мощные чердачные балки и потолочные окна в наклонной кровле здания создавали непередаваемый уют залы.

Мы стояли напротив друг друга, выполняя японскими мечами одно и тоже движение.

– Ты должен работать в своем ритме и не реагировать на изменение моего темпа, – поставил мне задачу наставник, вперившись в меня высасывающим взглядом своих серых глаз.

Упражнение не получалось из-за явного психологического давления Томаса на мою неискушенную натуру.

– Ничего страшного, со временем освоишься, – улыбнувшись успокоил Шинделин. – Все, как в жизни, каждый индивидуум противостоит влиянию других людей.

Граф Карлфрид фон Дюркхайм использовал методы иайдо в своем психологическом центре в Рютте совсем не случайно. Мгновенный переход его адептами от созерцания к молниеносному ответному упреждающему действию на выпад противника, подавление страха в экстремальных ситуациях, саморегуляция психики как никогда актуальны сегодня в нашей повседневной жизни.

– Как у тебя дела с учебой? – пытливо поинтересовался мой наставник после упражнений, когда мы приняли вольные позы на стульях в додзе.

– С утра чувствовал внутреннее сжатие, а сейчас расширяюсь, – не моргнув глазом ответствовал ему я.

О подобном странном диспуте, с точки зрения неискушенного читателя, меня заранее проинструктировал Кирилл. В психологической школе «Рютте» огромное внимание специалистов, работающих со своими студентами, уделялось Процессу и Изменениям. Называя их с большой буквы в центре, имели в виду процесс познавания нового в преподаваемых методах и изменения в психике воспринимающего их. Даже мелкие нюансы в самочувствии были очень важны и свидетельствовали о тех или иных отклонениях при усвоении пройденного материала.

Про Томаса Шинделина окружающие его в Рютте шутили, что он ведет замкнутый образ жизни и настолько экономен, что потушив кастрюлю капусты в начале недели доедает ее в конце уже в качестве супа, разбавив водой. В моей памяти наставник по мечу остался человеком бесхитростным, отзывчивым, готовым прийти на помощь в любую минуту.

Конечно, на занятиях по катане студенты «Рютте» изучали и основы боя на мечах, но упор делался в первую очередь на психотехники.

Уже с июня вдоль тропинок и прогулочных дорожек у Тодтмоса поспела земляника, которая вызревала у нас наверху в Рютте вплоть до августа. А во второй половине лета все открытые от елей луга-откосы буквально посинели от обилия черники и голубики. В этом районе Германии фирменным вином является черничное. Продают бутылку из нее в красиво упакованном пакете вместе с добрым куском черной шварцвальдской сырокопчености, разделочной доской, ножом и оловянным стопариком.

Поднимаясь как-то в эту пору с Кириллом и Ольгой к моему другу на Престенберг по тропинке из Рютте, я заметил множество выросших грибов с огромными шляпками.

– Отлично, парасо́ли поспели! – обрадовался моему открытию Кирилл, вытащив из своего рюкзачка пластиковый пакет и нож. – Превосходно отобедаем!

– Не отправимся на тот свет? – с сомнением произнес я. – Уж больно они на серые мухоморы смахивают.

Определенное сходство было и пятна на шляпках, и юбочки на ножках.

– Проверено, и не раз, – успокоил меня мой друг. – А мухоморы тут почему-то не растут.

Поджаренные на сковороде нарезанные шляпки по внешнему виду и вкусу очень напоминали курятину, не отличишь. Ножки грибов в пищу не использовались из-за их жесткости. Местные жители парасоли не ели, считая их несъедобными.

В Германии сдержанно относятся к грибам, шампиньоны не в счет. Лисички в магазине недешевые. А белых, подберезовиков и подосиновиков здесь в природе мало, и стоит их порция в специализированном ресторане чудовищно дорого.

Пригласила меня, Кирилла и Ольгу моя подруга Карин Швенцер в субботу на танцы во Фрайбург. Поехали на ее машине, есть там один ночной клуб «Агар-Агар».

Юго-западный город Германии, куда отправились, считался студенческим. В местном университете, который закончили немало известный людей, обучалось свыше 18000 человек.

Перед входом в увеселительное заведение после оплаты билета каждому посетителю ставили на ладонь печать, видимую только под ультрафиолетовой лампой. Это практиковалось для того, чтобы не передавали билеты другим страждущим оттянуться не заплатив. Оттиск пропадал через пару дней, хотя некоторые пришедшие просили охрану нанести его им на лоб.