И бросало меня по белу свету от Амура и до самого Туркестана.

В. Ежов, Р. Ибрагимбеков. «Белое солнце пустыни».

Волею судьбы летом 1993 года я должен был начать учиться в высшей психологической школе «Рютте», имеющей давние контакты с Фрайбургским университетом, расположенной в Шварцвальде на юго-западе Германии. Протекцию попасть туда мне составил мой друг Кирилл Кокин, заканчивающий после семи лет пребывания там образование в этом авторитетном и известном во всем мире среди профильных специалистов учреждении.

Инициативная школа «Рютте» была основана в 50-х годах ХХ века немецким графом Карлфридом фон Дюркхаймом, жившим долгое время в Японии, и доктором психологии Марией Гипиус. Эта чета, опираясь на методы психофизического тренинга дзэн-буддизма, иайдо, другие восточные практики, в опустевшей после Второй мировой войны одной горной деревушке собрала небольшую общину приверженцев нового направления, со временем превратившуюся в один из представительных и авторитетных центров психологии и психотерапии в Германии, выпустивший за годы своего существования сотни специалистов в области трансперсональной психологии, биоэнергетического воздействия, психоанализа, дзэн-медитации и психодрамы.

Крепко подумав, я принял предложение друга, о чем по происшествии уже почти тридцати лет ничуть не жалею. Знал бы я, в какую авантюру попаду, и какие приключения мне предстоит пережить после этого решения.

Я летел самолетом в Германию с Кириллом в «Рютте» на мои «смотрины», после которых, если повезет, мог приступить к учебе. Это был рейс «Аэрофлота» Санкт-Петербург – Франкфурт на Майне.

Мерно свистели турбины авиалайнера, наш салон был заполнен лишь наполовину. Летательный аппарат уже снижался перед посадкой, закладывало в ушах.

– Подлетаем, – сообщил мне друг. – Посмотри в иллюминатор, картина сильно отличается от нашей в России.

До этой первой поездки в Европу я ничего более экзотического, чем Прибалтика со Средней Азией не видал, поэтому последовал совету Кирилла, немедленно прилипнув к прохладному стеклу.

Под вынырнувшим из туманной дымке самолетом, летевшим на высоте нескольких сотен метров, раскинулось море красных черепичных крыш предместий Франкфурта. Иногда дома чередовались участками густого леса или хитросплетениями аутобанов с движущимися по ним множеством автомобилей.

– Да…, – опешил я от увиденного. – До чего же гармонично все выглядит.

Аэропорт мегаполиса, в который мы прибыли, поражал своими размерами. Пока шли из конца в конец, толкая перед собой тележки с полученным багажом, уже успели подустать. Персонал этого крупнейшего европейского авиаузла, как я заметил, вовсю использовал велосипеды для перемещений на длинную дистанцию, дабы не стаптывать свои башмаки. Настоящее вавилонское столпотворение, пассажиры из самых разных уголков нашей планеты в порой весьма причудливых, необычных одеждах, непринужденно идущие нам навстречу.

Нас встречали подруга Кирилла Ольга и ее знакомая Сабрина.

– Как долетели? – спросили они.

– Спасибо, нормально, – ответил я по-немецки.

– Что хотел бы увидеть, пока мы не уехали в Шварцвальд, – благожелательно предложила мне знакомая Ольги.

До конечного пункта назначения от аэропорта предстояло преодолеть еще 260 километров, но по скоростной автостраде это сущие пустяки.

– Пива хотел бы попить, – неожиданно для себя самого попросил я. – Настоящего немецкого, разливного из бочки.

Все рассмеялись от моего простецкого предложения.

Я много слышал от людей искушенных в данном вопросе историй невероятных об этой немецкой достопримечательности и сразу возжелал убедиться в правдивости их слов.

Умудренная жизненным опытом, много старше нас годами Сабрина взяла инициативу в свои руки.

Спустившись по анфиладе эскалаторов под землю на восьмой уровень, мы все вместе вышли на паркинг к ее автомобилю. Она отвезла нас в одну уютную пивную на открытом воздухе, биргартен по-местному. Она и выглядела как пивной сад, если перевести это название на наш язык.

Ажурно плетеные беседки, увитые вьющимися побегами хмеля, настоящего или пластмассового я не разглядел. Кёльнер принес нам по две литровых кружки очень светлого на вид пива с уже осевшей пеной.

Подруга Ольги пила кофе, так как была за рулем.

– Что-то слабоватое оно какое-то на первый взгляд, как будто разбавленное, – сняв первую пробу неуверенно сказал я другу.

– В Германии не разбодяживают пиво, даже не слыхал о таком, – хохотнул Кирилл. – Ты глотни еще, может сразу не распробовал?

Я отхлебнул еще, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям.

Тут содержащийся в неказистом с виду пенном напитке градус всосался в мою кровь и сразу захорошело. Я ощутил необычайный душевный подъем, такой же подъем переживали и мои спутники по моим наблюдениям.

– В 1516 году баварский герцог Вильгельм IV издал указ о чистоте пива. В нем говорится, что для приготовления пива разрешается использование только солода, хмеля, дрожжей и хорошей воды, – произнесла Сабрина, слушавшая наш разговор. – Нарушителей ожидают сумасшедшие штрафы и банкротство.

Мы все говорили по-немецки, чтобы и она могла принять участие в нашей беседе.

Подруга Ольги полжизни проработала журналистом на одном из главных немецких телеканалов ZDF и много чего знала о здешней жизни.

– А что, вяленую рыбу тут не принято к пиву подавать? – спросил я, порядком захмелев от выпитого.

– Как то купил себе воблы по случаю тут в русском магазине для эмигрантов, – стал рассказывать друг. – Сел в дальнем углу одной пивной, заказал несколько кружек пенного. Начал об угол стола отбивать вяленую рыбу, чтобы мягче сделалась.

Он прервался, приложившись к сосуду.

– В переполненной пивной, где от бесед посетителей стоял небольшой гул, моментально наступила звенящая тишина и все присутствующие обернулись ко мне, – со смешком продолжил Кирилл. – И посмотрели на меня так, как будто я не воблу, а сушеную ящерицу об угол отбиваю.

– В нашей стране пивные кружки в заведениях после посетителей принято мыть простым окунанием в мыльный раствор, – смеясь от услышанного пояснила Сабрина. – А запах вяленой рыбы пристает к стеклу кружек и от него очень тяжело избавиться. И от таких кружек просто избавляются, отправляя их в бой.

Бетонное покрытие автострады было ровным как взлетно-посадочная полоса крупного аэродрома и неслось под наше авто́, теряясь сзади за горизонтом. Сбоку, на расстоянии сто метров, находился встречный автобан, по которому несся встречный поток автомобилей. Автобан иногда пересекался с другими дорогами на разных уровнях или переходил на прочие направления с помощью ответвлений или сложных развязок.

– Сто шестьдесят, – заметил я показание скорости, сидя сзади за управлявшей машиной Сабриной.

Мы мчались в третьем ряду в потоке транспорта.

Справа чуть медленнее двигались фуры и междугородние автобусы.

– У них скорость ограничена сто двадцатью, – пояснил мне Кирилл. – Из соображений безопасности.

А слева нас с легкостью обгоняли другие тачки.

– Какая же скорость у них? – кивнул я на проскакивающие мощные болиды.

– Больше двухсот, – ответил друг. – Четвертая полоса для обгона и особо сумасшедших, любителей быстрой езды.

Лавируя между полосами и автомобилями, иногда ловко проскальзывали спортивные мотоциклы, порой и с двумя седоками, полулежавшими один на другом.

– Эти и вовсе самоубийцы, – сказала о владельцах мотобайков Ольга. – Достаточно лишь их небольшого касания с другой несущейся на такой скорости машиной или ограждением автобана и мотоцикл выбрасывает с полотна дороги… уже с покойниками.

Я заметил ранее пару раз стальные профили ограждения автострады, завязанные от удара в затейливые бантики, но не придал этому особого значения.