Каждый день это слышу. Каждый. Божий. День.

Косички? Фу, как можно, ты же мать! Макияж? Ну ты в больницу вырядилась, как на дискотеку — давно ли вы, гражданки, были на “дискотеках”? Ну и там по списку… И всё начинается с первого ребёнка.

— Родишь — поймёшь, — говорит мне — беременной — уже родившая.

— Ну, второго родишь — поймёшь, — говорит мне — с новорождённой Соней на руках — мамочка с двумя прекрасными ангелочками.

— Ой, мне бы твои проблемы! — восклицает гордая мать троих детей.

— Да уж, тебе ли жаловаться, ты с мужиком! — встряла мать-одиночка.

— Да-а, в школу пойдут, не так заговоришь! — это та мать, что разбирается в репетиторах и точно знает, сколько яблок перетащил на спинке ёжик. У неё ж первоклассник.

— А мы В ПОЛЕ РОЖАЛИ! — это встала со своего трона та самая… нет, уже не мать… бабушка. И вокруг неё небесный свет, и кудри в нём серебрятся, и развевается на ветру халат.

Финиш!

Не нравится — не ходи, скажете вы, и будете правы, я в, общем-то, умело раскидываю по жизни вот это всё. В конце концов, прикопаться ко мне может только бабушка-супергероиня, потому что остальные клише я худо-бедно собрала. У меня имеются школьник, детсадовец, дочка, сын, почти развод, живу за городом — это значит, охватила тех, кому с транспортом беда и дороги не чистят, и “Жила бы в квартире — горя не знала”, многодетность, зубы режутся, молочные выпадают, ветрянкой переболели, прививки ставим, на кружки ходим — тут охватили всё от бассейна до карате! Комбо! — репетитор… есть — каюсь. В общем, не жизнь, а сказка.

По идее, я могу входить в двери поликлиники, увешанная орденами, открывать дверь с ноги, как старый видавший виды солдат, ронять на стойку регистратуры фуражку и, сверкая золотым зубом, говорить:

— У меня талон к педиатру, деточка…

И все будут склонять головы, прижимая к себе своих сопливых болезных детей и кивать, кивать понимающе. МАТЬ вошла. Мечты…

Сижу сейчас на барной стойке, пью чай и понимаю, что всё сука, не так… И вкус его не так уж и прекрасен, потому что кто-то сдобрил и улучшил его, подсыпав туда травы-муравы.

И этот повар от бога — Егор…

Когда ко мне подошла Соня, я уже понимала, что всё не так. Лицо у неё было такое, что хотелось взять её за круглые пухлые плечики и встряхнуть. Что-то случилось. И вдали уже выли пожарные сирены. У меня всегда воют именно пожарные — подсознательно боюсь только огня, остальное — прорвёмся. Моё тело уже было онемевшим от выплеска эмоций, и теперь я могу только посмотреть на Соню и терпеливо ждать, когда расскажет в чём дело, а она просто протягивает телефон и что-то почти неслышно шепчет о папе.

— Кто? — спрашиваю, но телефон не беру.

— Бабушка, — хрипит она в ответ.

Соня никогда не хрипит. Она весёлый ребёнок, который вообще… вообще…

Я спрыгиваю со стойки, беру телефон и тут же роняю его в кучу штукатурки, которую сама же тут и организовала пару минут назад. Я слышу, как уходит Соня, как она шушукается с братьями и они оба молчат, будто что-то чувствуют, хоть, уверена, она сама не знает, что стряслось. Телефон уже замолк, и я сажусь в штукатурку, набираю номер и жду, когда после пары гудков заговорит София Марковна.

— Он в больнице… — дальше белый шум.

И я сижу, разматываю события, чтобы убедиться в том, что это правда. Что Марк не лежит сейчас наверху или не сидит в кабинете за рабочим столом. Вчера шёл дождь — это точно. И мы с Машей рассорились, потому что я влезла в её личную жизнь.

— Что? Ненавидишь меня? Или весь мир тоже? — спокойно спросила вчера вечером Машу. Я мыла посуду, а она вытирала, и мы делали это не из любви к совместному труду, а просто потому, что обе чувствовали себя такими испачканными, что хотели срочно вернуться в нашу великолепную “сталинку”, где были только я, она и наш папенька.

— Я…

— Страшно сказать слово «ненавижу»? — усмехнулась я. — Ну сукой меня, что ли, назови.

— Тебе не стыдно? — этот вопрос насмешил, я даже не сомневалась, что у моей милой маленькой Маши в голове ещё северные олени. Её же как цветок несли по жизни, не давая ветру снести пыльцу с нежных лепестков. У неё всё или белое или розовое, даже не чёрное. А я… увы, не принцесса, с тех пор, как решила, что самая лучшая идея для старт-апа самостоятельной жизни — это выйти замуж в девятнадцать.

— Стыдно, милая, когда видно. Я не наглая баба, которая влезла не в своё дело, я…

— Ты ведёшь себя, как обиженная на весь мир феминистка! — Маша вроде бы злилась, но при этом с больным перфекционизмом составляла ровной стопочкой тарелки и в идеальный рядок выкладывала ложки. Я знала, что она чувствует — Маша хотела сейчас всё делать идеально. Правильно. Она пока не понимала, как мало участвуют в её жизни другие. Как мало действуют слова отца или мои на то, что произойдёт в её великом романе завтра. Она ещё не понимала, что сама всем управляет и все камни на её пути — только жалкие потуги вселенной во что-то там поиграть с чужой судьбой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Может, так и есть? — тихо поинтересовалась я. — Милая, мой муж — гандон. Который спустя десять лет брака и рождения троих детей решил, что я скуШная.

— Он же тебе не изменяет… — у Маши чуть не слёзы стояли в глазах.

Она верила во всё. В любовь папеньки с его Ларой, в нашу семью, в Гарри Поттера. Не по глупости и наивности, а потому что ничто ещё в её жизни не рухнуло и не лопнуло. Всё ровно. Чётенько. И вот ей кажется, что всё может закончиться только по одной причине — измена. Ну и смерть ещё. Для Мани не существует проблем в сексе — она пока не знает, что это такое — для неё нет недопонимания, бытовухи, усталости. Она спит десять часов в сутки без бессонницы и кошмаров. Она влюбляется чисто, по детски искренне и просто. Этому не мешают какие-то там проблемы. Она не платит налоги — о да, я опустилась с темы любви до такого приземлённого, и вы спросите — где связь? Ну-ну… Не думает о том, чей корпоратив важнее, куда поехать отдыхать, где оставить детей и почему свиданий не было уже почти пять лет. И да-да-да, виновата Я. Мне жать, правда, жаль, что я всё уничтожила, если это так. Если смогу — непременно исправлю. Но пока — спать хочу и маникюр. Потом — исправлю.

— Нет, не изменяет. Но лучше бы… — я спокойно мыла тарелки и старалась делать вид, что меня всё это не волнует. Я боялась, что случайно выскажу Мане больше, чем должна. — Его нет. Он приходит. Ест. Ложится спать. Говорит по очереди с каждым ребёнком. Высказывает МНЕ за поведение Егора и за то, что Макс тише воды, ниже травы, а мальчик должен быть активным. Единственный, кто в этом доме его устраивает — Соня. А теперь обрати внимание. Он был красавчиком, который меня, блин, добивался! Уводил! Покорял! А что сделал твой Птиц? Просто… поиграл с тобой в какие-то игры. И ты думаешь, что он тебе ничего такого не скажет? — сорвалась. Ну ладно, может, это отрезвит одну забитую розовым туманом головку.

— Неля… но не все такие, как…

— Как мой Марк? Уверена? Может, ещё скажешь, что дело во мне?

— Нет, не скажу. Не могу… Я… но ты поступила плохо!

— Ты что, в сказке живёшь? Мы герои «Лунтика»? Что, баба Капа, сейчас расскажешь мне, что врать нехорошо? Ай-ай-ай, Неля! Влезла куда не надо! Ты зачем ехала? Отругать меня? Отругай! — я кивнула и выключила воду. В раковине остались куски салата, на которые я долго и внимательно смотрела, а потом собрала вместе с остатками пены и выбросила в мусорное ведро. — Не работает это так. Вы оба идиоты, которые верят всему. Даром, что он вдвое старше. Или как там Лара говорила? Вчерашний студент… Да-да. Вчерашний студент Макс и сегодняшняя студентка Маша. Два ребёнка.

— Которых ты обвела вокруг пальца.

— На улице дождь до сих пор, — вздохнула я и повернулась к окну. — И Марка всё нет.

— Это ты к чему?

— К тому, что если сегодня он…

— Не говори чего-то страшного, — попросила Маня. Я мрачная натура, с меня станется напророчить беды.