От того, что по ремесленной слободе без роздыху разъезжали повозки и подводы и спешили во все концы верховые и пешие, с обрыва, который рассекали кривые мощёные улочки, то и дело осыпались песок и земля. От этого на рынке с рассвета до самой ночи стояло редкое золотое марево. Песок вился, оседая на соломе, хрустел под подошвами и подковами, покрывал дощатые прилавки охряной пшеничной пылью. Хедвика заглянула было в ремесленную слободу, за кованые высокие ворота, исписанные мелом, но, оглушённая звоном, скрежетом и гулом, поскорее отошла обратно. Наверняка и здесь можно сыскать лавки каменных дел мастеров, но в эти пёстрые переулочки она войдёт, если только обойдёт весь город и не найдёт пристанища. Ремесленная слобода – место непростое, не тихое.

По Йону и окрестным деревням ходили легенды: мол, в мастеровых переулках Грозогорья живёт колдовская девчонка с тайным именем и чароитовыми глазами. Каждый, на кого она в полночь взглянет, теряет разум, влюбляясь безоглядно. А она смеётся, насмешничает с околдованным до рассвета, а потом превращает его в серебряного тура с витым костяным рогом.

Хедвика помотала головой, отгоняя наваждение, и пошла прочь от ремесленных улиц, не разбирая дороги, вверх и вверх. В конце концов она очутилась на маленькой пыльной площади Омеля – высокого лохматого господина с печальными глазами, который правил Грозогорьем, когда на месте города была лишь горстка рыбачьих хижин, а Зелёная Река несла свои тяжёлые, блестящие воды у самых ворот. В ту пору, говорят, меч и опустился на здешние горы…

На площадь Омеля выходили чёрные двери таверн, фасадами глядевших на Искристый тракт, конюшни и старое широкое крыльцо жилого дома. Подняв голову, Хедвика разглядывала забранные узорными решётками, увитые сухими цветами и завешанные разномастными шторами окна. Здесь, за каменным стенами, было тихо, но по другую сторону стен шумел Искристый тракт, ведущий к главной площади Грозогорья. Камни его в солнечную погоду сияли, как медяки, отполированные подошвами горожан, колёсами и копытами лошадей…

Хедвика нырнула в арку между домами, сделала несколько шагов во влажном, отдающем плесенью сумраке, наконец вышла на дорогу и тут же зажмурилась. Свет и гул хлынули на неё с Искристого тракта, подобно оглушающему водопаду. Улица гремела, подпрыгивали на ухабах колёса, с глухим рокотом сыпались на землю яблоки из прохудившегося мешка торговца, цокали кони, звенели узкие стеклянные трубочки, вывешенные перед окнами чайных комнат, а с верхних этажей, нависавших над трактом, неслась музыка и дробное постукивание молотка.

Стараясь держаться в тени стен, Хедвика двинулась вперёд, но уже через минуту толпа закружила её и вынесла на самую середину тракта. Она опасливо ёжилась, её то и дело подталкивали локтями, кто-то наступил на ногу, а над самой головой громко фыркнула лошадь. Вскрикнув, Хедвика отшатнулась, но не успела испугаться, как толпа уже повлекла её дальше, к увешанной флагами горловине широкой улицы, где Искристый тракт наконец вливался в площадь Искр – место, куда ей так не хотелось идти, но куда её упорно вела голубая травяная нить.

Она вышла на площадь к сумеркам – вокруг уже пылали смоляные факелы, потрескивали бумажные фонари и сверкали веерами рыжих брызг уличные жаровни. Огненные бабочки без устали порхали над площадью Искр, мельтеша меж домов и зазывая жителей Грозогорья на большую ярмарку.

Коробейники и гадалки, купцы и мастера, ремесленники и факиры круглый год разъезжали по Семи землям, продавая леденцы и колдовство, обманывая и околдовывая, суля добрые вести и усматривая дурные знаки… Но ярмарки столицы Северолесья были особыми: ворожили здесь, не скрываясь. Лишь в Грозогорье ярмарочное волшебство не карал закон, а потому колдовали от души – те, кто сумел разжиться каменной пылью, ворожили до последней крохи, а уж те, у кого в груди теплел синий шар, вовсе не скупились на магию. Грозогорье, не ведавшее лета, холодное и пёстрое, словно расписной лёд, с жадностью впитывало краски и крики торжищ…

Много ярмарок видала столица – от мелких базаров у ворот до фееричных празднеств у самых дворцовых стен. Но самыми пышными были ярмарки на площади Искр. Может быть, оттого и было тут так много волшебства, словно сами камни впитали колдовскую пыль.

Стоило Хедвике шагнуть с широкой улицы на украшенную флагами и невянущими неживыми цветами площадь, как ветер магии дохнул на неё густой волной – к этим камням не нужно было и прислушиваться. Всё здесь было пропитано магией – магией вековой, магией великой, магией недоступной. Её не могли извлечь и топтали сотнями сапог и тележных колёс, конских копыт и тяжёлых кольев, на которые натягивали суконное балаганное полотно, расписанное звёздами и рунами. Великая магия клубилась под ногами – бушующая, только и ждущая, чтобы лечь в руки тому, кто сумеет её позвать.

Хедвика отошла в тень алого шатра и присела, слившись с камнями. Подол лёг на землю – звук не отличишь от сухих трав. Она наклонилась к потрескавшимся, поросшим мхом камням и осторожно повела ладонью: отзовись!

Лёгкое, недоверчивое тепло заструилось к её рукам.

Ну… ну же!

Вот тогда-то, заглядевшись на сочившееся сквозь камни робкое колдовство, она и угодила в беду.

– Воровка! Воровка!

– Держи воровку!

В лицо пыхнул смоляной серебряный фонарь. Хедвика вскинула руки, отгораживаясь от пронзительного ледяного света.

– Ах ты какая! Решила украсть колдовство? Скоро всё Грозогорье без магии оставите, оборванцы! Последние крохи готовы забрать! У нас колдовство не для воровства, у нас оно на продажу!

Зажмурившись, Хедвика отступала в алые объятия шатра. От неожиданности она растерялась и не нашлась, что возразить, а лощёный круглый торговец, вынырнувший из палатки, надвинулся на неё разлапистой тенью:

– Воровка! Отребье! Деревенщина!

– Хватит меня обзывать! – наконец опомнилась Хедвика. – Я ничего не воровала!

Торговец потянул вперёд скрюченные пальцы. Луч фонаря бил прямо в лицо, и Хедвика, отчаянно щурясь, принялась яростно, вслепую отмахиваться от чужих рук.

– Не трожь!

– Что же ты делала у моей палатки? Балаганчик Дядюшки Ши не терпит воровства!

– Да что ты заладил! Я не воровала! Я слушала магию!

Торговец на секунду застыл, нелепо и широко раскинув руки, а потом расхохотался, хватая её за рукав платья:

– Слушала магию! Не ври! Воровка, да ещё и лгунья! Откуда у деревенщины деньги на первосортную шерсть?

– С чего это ты взял, что я деревенщина? – вспылила Хедвика, уже сама наступая на торговца. Его синий фрак сбился, фалды метались над землёй, а шляпа ходила ходуном по крашеным рыжим космам – так он тряс головой. Торговец напомнил Хедвике старого виноградаря с соседней деревни – взбалмошного старика, которому то и дело отшибало память. Она усмехнулась и вдруг совершенно перестала его бояться. Разъярённый её ухмылкой, Дядюшка Ши бросился в атаку:

– Да кто, кроме чумазцев с виноградников, ночами прячется на задворках? Таких и в город пускать нельзя, а на площадь – подавно! Проберётесь во дворец, обворуете самих правителей, свергнете! Ворьё!

– Я ничего не воровала! – зло крикнула Хедвика, пытаясь выбраться из-за шатра, но Дядюшка Ши своим широким телом загораживал проход. Над его плечом сияли звёзды, за спиной шумела оживающая перед ночным представлением площадь, а здесь, в углу, спёртый воздух словно кутал Хедвику в тяжёлый кокон.

– Пусти! Пусти меня, дурень! – Она яростно впечатала ладонь в растрескавшийся камень и изо всех сил сжала, потянула на себя истосковавшуюся пыльную магию. Резко выбросила кулак вперёд… Что-то синее сорвалось и мгновенно врезалось в обтянутое шёлковой рубашкой пузо Дядюшки Ши. Он качнулся, выпучил глаза и осел на камни, пошатнув свой алый балаган. Хедвика, поражённая не меньше него, остолбенела.

Магия? Это действительно магия?

Пока она размышляла, совершенно позабыв о поверженном торговце, Дядюшка Ши пришёл в себя, кое-как поднялся и, всё ещё покачиваясь, ткнул в неё пальцем и заорал: