Рассмеявшись, Хедвика отколола от каменного браслета на диво легко отломившийся малахитовый лист и вошла в первую же лавку, вывеска в окне которой обещала гостям роскошные наряды, достойные самих правителей.

– Леди желает платье?

Голос раздался из ниоткуда, заставив Хедвику вздрогнуть, озираясь. Неловкий шаг – и где-то мелодично зазвонили тихие колокольчики, а в глубине вспыхнул ласковый свет. Пахло портновским мелом, пыльным бархатом и сухими цветами; после пестроты улицы полутьма «Лавки шелков и платьев» была приятна, уставший взгляд с облегчением скользил к тихим огонькам у дальних витрин.

– Да, платье, – нервно ответила Хедвика невидимому собеседнику. – Не слишком вычурное… и не слишком дорогое.

В ответ раздался негромкий смех:

– Леди с карманами, полными магии, не желает быть приметной?

– Именно так.

«Откуда продавцу знать, что у меня с собой столько каменной пыли?»

– Вы, видимо, впервые попали в город? Лучше бы вам помнить, что проницательность – черта нижних улиц. Вверху вы найдёте шум и блеск – мудрый дворец оградил себя от умных глаз. Истинных магов Грозогорья вы отыщете только у подножия, да, может, на площади Искр. Уж она всегда готова похвалиться мастерством и пестротой.

– Спасибо, а всё-таки платье мне сейчас нужнее совета. Покажите невычурное… но достойное.

Первая потраченная монета, говорят, колом встаёт, вторая – соколом. А за ней уж мелкими пташками летят. Так и случилось с Хедвикой. Первый лист с каменного браслета обратился в скромное шерстяное платье. Второй – в высокие туфли на шнуровке, да такие, что пряжки горели живой медью. А дальше полетела, полетела каменная пыль от браслета – прозрачными леденцами из кондитерской, румяными масляными булочками из хлебной лавки, жемчужной нитью, обернувшейся вокруг шеи, оберегом из перьев и льна…

Когда Хедвика опомнилась, в городе уже приютилась ночь – накрыла Грозогорье, словно взмахнула вышитой звёздным бисером накидкой.

Похолодало. «Мне бы накидка не помешала», – подумала Хедвика, одёргивая рукава. От земли к ночи поднялся сладкий осенний запах – зрелых яблок, прелых трав, костров, мрамора, молодого вина. По улицам потянулась сиреневая дымка.

Пробираясь на свет оранжевых фонарей, Хедвика свернула в узкий переулок. От стены до стены можно было достать, раскинув руки, и волей-неволей приходилось поглядывать в чужие окна. А там, за тихими витражами, вершились вечерние дела. В одном доме отражалось в начищенном серебре пламя очага, в другом шумел, дышал лиловым паром хрустальный перегонный куб. На подоконнике третьего тянулись к фонарному свету тихие кристаллы, слабо-зелёные и опалово-алые в расписных глиняных горшках. Где-то звенели о тарелки приборы, где-то поскрипывало кресло, а на соседней улице наигрывали колдовскую весёлую джигу. Ветер нёс запахи берёзовых дров, домашних флоксов, нездешнего жасмина, масла и шоколада.

Впервые Хедвика оказалась одна тёмной ночью в огромном городе. А город звучал и жил, обернувшись ночной прохладой, светил мрачными огнями из глубины переулков, гудел нарядными площадями, сиял точёным дворцом на самой вершине. Город был полон магии, каменной или какой другой, но уж точно самой истинной, самой настоящей.

Хедвика оставляла позади ступень за ступенью. Тесные улицы подножия города оставались позади, она поднималась всё выше, и тёмные деревянные дома сменялись каменными стенами, садами и парками. Вокруг было людно, несмотря на поздний час.

«Ровно так, как и говорили. Неспящее Грозогорье…»

Вдоль улиц разгорались смоляные факелы, сияли бумажные фонари. Здесь пахло иначе: жжёными благовониями, углём, бараньим жиром и мокрым деревом.

– Ну, милая, вперёд!

Чем выше она поднималась, тем слаще и тоньше становились запахи, тем выше и краше делались дома. И лишь ловкий сухой шиповник, цепляясь за выступы камня и кирпича, крался за ней следом с самых нижних улиц. Здесь он цвёл пышным цветом, несмотря на осеннюю прохладу. Не успевший распуститься весной, не знавший лета, он горел киноварными лепестками, шершавыми, словно вылепленными из алой глины.

А там, впереди, что-то ждало её. Невесомая паутина предчувствия заставляла оглядываться с самого утра: тревожила руки, дрожала в голосе и растворялась в воздухе сладким, холодным соком. К полуночи паутина оплела её всю, нити протянулись над Грозогорьем, полетели над улицами выше фонарей и знамён… А её собственная нить, нить судьбы, которую, говорят, умелые пряхи способны из голубой травы вытягивать, вела к одному-единственному порогу.

Она подошла к тихому крыльцу в глубине заросшего сада, подняла руку, чтобы постучать в перехваченную жестяными скобами дверь… Скрипнула над порогом вывеска – «Каменная мастерская Арнольда», – и дверь вдруг распахнулась сама, обдав её тыквенным рыжим светом, запахом пыли, камня и чудес.

На пороге стоял господин в кожаном жилете, тёмном сюртуке и высокой шляпе. Поверх шляпы сидели круглые очки, а шею украшал алый с чёрным платок. В одной руке господин держал коптивший фонарь, в другой – резцы и промасленную тряпицу. За ухом у него качался гранёный, остро отточенный карандаш, а глаза поблёскивали из-за густых смоляных прядей.

– Вы ко мне? – спросил он, близоруко вглядываясь в лицо Хедвики и растерянно отирая лоб.

– Да. Доброй ночи, мастер, – с улыбкой поздоровалась она и, решительно взглянув на оторопевшего господина, вошла внутрь.

– Не много просишь? – спросил каменный мастер, усаживаясь за стол напротив Хедвики. – И откуда явилась? Никак с мельницы?

– С виноградников, – ответила она, протягивая руку за куриной ножкой. – Жареное мясо у вас выходит отменно, мастер Арнольд. Можно хлеба?

Покачивая головой (в такт качался и карандаш за ухом), мастер достал из буфета каравай и вытащил широкий нож. Хедвика отрезала крупный ломоть и с удовольствием продолжила трапезу. Из Йона вышла ещё до света, в таверне тоже поесть не успела – лютник заявился. А дальше всё и вовсе пошло круговертью. Немудрено, что аппетит к ночи разыгрался волчий.

– Ты хоть расскажи о себе, девица, прежде чем в подмастерья напрашиваться.

– А я не напрашиваюсь. Не хотите брать – не берите.

– Не захочу – не возьму. А о себе всё же расскажи. Не каждый день дерзкие девицы ко мне в дом заглядывают.

Хедвика расправилась с курицей и со вздохом поглядела на пустое блюдо. Мастер, ворча, подтянул к ней плошку с овощами:

– На прожорство кто сглазил, а? Мечешь, будто неделю еды не видела, оборвашка каменная.

– А кто его знает, – принимаясь за крупные кольца поджаренного лука, пожала плечами Хедвика, затаив, впрочем, обиду за «оборвашку». – Может, и неделю. Уж слишком много событий для одного дня. Проснулась дома, в Йоне. А затемно вот у вас в гостях оказалась. Утром и не догадывалась, что к полуночи по Грозогорью бродить буду…

– Раньше никогда здесь не бывала? – с любопытством спросил мастер, наполняя кружку ягодным молоком.

– Ах, какой запах, – усмехнулась Хедвика. – Брусника, клюква… А горечью отчего тянет? Одурманить меня решили, поди, шелковицей опоить?

– Какая сметливая, – прищурился тот. – Смотри-ка… Может, и вправду в подмастерья взять? Откуда про шелковицу знаешь?

– Мало ли откуда. Это вы всех гостей так встречаете? – спросила, а сама сжала в кармане нового платья ягодный браслет. Неужели почуял? Настоящим мастерам, говорят, глядеть не нужно, они и без того каменную магию чувствуют.

– Проверить тебя хотел. На что мне подмастерье, которого всякий одурачить может. А теперь вот и подумаю, брать ли тебя. Может, и возьму. Завтра посмотрим. Дам тебе инструмент, камень, если в руку ляжет, в крови отзовётся – так и быть, попробуем, поглядим. А если нет, то скатертью дорожка. Прожорливые нахлебники – не ко мне.

– А зачем ждать? – тряхнула волосами Хедвика. – Попробуем сейчас!

– Сейчас? Ну, давай.

Пока он ходил за инструментами, Хедвика сдвинула на край стола блюдца и чашки, завернула в белое полотно хлеб, смахнула крошки. Вернувшись, мастер водрузил на стол резной ларь, наполненный скарпелями, молотками, напильниками, долотами. Глядя на ларь, Хедвика впервые подумала о том, что от девичьих рук до её мечты путь неблизкий.