1. Переходный пограничный лагерь

– Подождите, за вами придут, – сказала стюардесса, сероглазая блондинка в синей форме компании «Сибирь – Олимпиен-райзен».

Прекрасны наши женщины! Когда я их ещё увижу?

Зачем лётчики сообщили, что за мной надо прийти? Сиди теперь и жди: не выходить же самому, а то придут, а меня нет, искать начнут. Да и стюардесс задерживаю. Они бы по своим делам пошли, а приходиться сидеть, меня караулить.

Наконец появились два парня в бело-оранжевых куртках, с инвалидным креслом без боковин.

– Садитесь, прижмите локти!

Помчались так, что ветер в лицо: один поворот, другой. Не заметил, где кончился самолёт и начался аэропорт. Тревожно оглянулся: слава Богу, моя сестра Лиза не отстаёт. Вот она разница между медслужбами аэропорта у них и у нас! В Толмачёво за мной приехала дребезжащая «буханка», с двумя пенсионерками в белых халатах, подвезла к трапу – и карабкайся в самолёт как хочешь, а здесь… Три минуты, и мы уже стоим у конвейера, по которому едет багаж. Вот и наши сумки. Лиза перетаскивает их под моё крылышко. Возле меня, кроме примчавших меня парней, оказалась ещё молодая немка, блондинка, в такой же бело-оранжевой форме, невозможно толстая! Ходит, переваливаясь, телеса колышутся, но веселá бесконечно. Сразу застрекотала с парнями, как сорока, они что-то в ответ, и захохотали втроём. А я хоть бы слово понял!

Лиза тащит последнюю дорожную сумку – самую тяжёлую.

– Возьмите тележку, – говорит толстушка, естественно по-немецки.

Лиза1 не понимает.

– Айн тележка, – переводит немка, кивая на стоящие неподалёку багажные тележки.

Непонятно, какую роль она играет среди этих двух парней, и чего они ждут.

Может, когда я освобожу их тележку? Пожалуйста, встану на костыли.

– Сейчас придёт ваш автобус, – удовлетворённо говорит толстая блондинка. – Ждите, вам объявят куда идти. Вы понимаете?

Она говорит медленно, я всё понимаю и киваю. Они уходят и тележку увозят.

Мы ждём довольно долго. Но вот приходит женщина и громко говорит по-русски:

– Прибывшие рейсом компании «Сибирь – Олимпиен-райзен», следуйте за мной на посадку в автобус.

Выходим через стеклянные двери, за которыми, но всё ещё в здании аэропорта, стоит автобус. Автобус под крышей – непривычная картина. Смотрю, где подъёмная площадка? А нету. Ладно, как-нибудь сам заберусь. А ступени высокие, такие же, как у наших автобусов.

Сели с Лизой на предпоследние сидения. Женщина объявляет: у водителя вы можете купить воду, соки, также обращайтесь к нему, если вам понадобиться остановка.

Ну всё, автобус тронулся. Едет внутри аэропорта мимо целого стада легковых автомобилей. Потолок аэропорта в нескольких сантиметрах над нами: тряхнёт автобус, и он ударится крышей. Но автобус не тряхнёт – не на чём ему подпрыгивать. Вот он вырывается наружу и вливается в поток, в реку автомобилей. Мы сидим слева – они шуруют мимо нас, как льдины в ледоход. А на соседней полосе затор, как на весенней речке. Да, внушает!

Вечереет, небо над нами густой синевы, а на западе ещё лазурное, с переходом в золотисто-розовый цвет. На границе темноты и света зажглись первые звёзды. Две из них – огромные. Я их у нас не видел. Хотя, мои скудные познания в астрономии подсказывают, что звёздное небо должно быть одинаковым и у них, и у нас. Или от широты зависит?

Автобус мчит в открытом поле. На горизонте собрались в толпу ветряные двигатели, посплетничать языками лопастей – экономные немцы даже ветру не дают пропасть.

У нас за спиной мерно журчит мужской голос:

– Я работал заведующим фермой. Совхоз у нас был огромный. Только дойных коров полторы тысячи, пятьдесят тысяч овец, да ещё гуси, утки. Хороший совхоз. Но прислали директора – дурака, какого поискать. Думал, недолго он продержится, но вот тридцать лет прошло, а он всё сидит, и до смерти будет сидеть. Двадцать лет назад построил восемь сенажных башен. Я ему сразу сказал: ничего хорошего из этого не выйдет, только денег затрата. А он: «Ты ничего не понимаешь, за сенажом будущее. По питательности – он – та же июльская трава. На сенаже зимой будем доить больше, чем летом». Я ему говорю: «Постройте одну. Если хорошо пойдёт, можно остальные достроить. Нет, отгрохал все восемь. Но загрузить успел только одну. И что вы думаете! Сенаж в ней загорелся, и она рухнула. Я ему говорю: «Ну что? Я ведь прав оказался». А он: «Я давно за тобой наблюдаю! Ты враг, ты хитрый враг! Но я тебя выведу на чистую воду».

– Да вы что! Это в наше-то время!? – послышался женский голос.

– Да, – конец семидесятых. Я ему ответил: «По грязной воде никогда не плавал, и не тебе меня выводить!». Пятьсот тысяч рублей коту под хвост, и за двадцать лет коровы ни былинки из тех башен не съели. До сих пор там хранится воздух семьдесят восьмого года. Ну, думаю, сейчас выгонят его. Ничего подобного! Чем-то он сильно начальству нравился. Деньги ему давали, не считая и не спрашивая, куда подевал.

Надо же! Какая-то фантасмагория слышать здесь в Германии «российских дел неизжитые сны»2. Я задремал под аккомпанемент рассказа заведующего фермой. Когда я проснулся, было совсем темно, и две звезды стали ниже и ярче. Мимо, закрыв их, проплыла чёрная громада католического собора со шпилями: автобус ехал по большому городу.

– Тогда его пригласили читать лекции в сельскохозяйственном институте, – продолжал журчать рассказ с заднего сидения. – И он, дурень, решил, что на самом деле учёный. Тут уж всем тошно стало. Приснится ему ночью какая-нибудь хреновина – вызывает: «Вот я набросал чертёж сеносушилки. Сделайте так, так и так». Бросили все дела. В мастерской сварили что-то похожее на большую крышу. Внутрь поставили мощный электрический вентилятор. Но, он ведь неуч – расчёты никогда не делал, да и не умел. Бандура получилась пять тонн весом, как её на место сушки доставить? Приварили колёса, пока тащили ко мне на ферму, конструкцию покорёжили. Ещё три дня ушло на ремонт. Положили сено на эту крышу, стали дуть. Мало положишь – сдувает, много – не продувает.

– Это ты, – говорит, – нарочно саботируешь! Я тебя насквозь вижу.

Потом перестройка началась, бардак, боятся некого. Он совсем распоясался: делал, что хотел. И посыпался совхоз: он со своими дружками как волки его рвали.

Когда я проснулся в следующий раз, заведующий всё ещё рассказывал:

– Подходит ко мне Маруся и говорит: «Фёдор Борисович, что же это такое! Мне надо заработать, а они весь мой комбикорм продали! А вчера перед моим носом железным штырём размахивали». Пошёл я к нему: «На ферме целая банда собралась. Примите меры, ведь убьют они кого-нибудь, вы отвечать будете». «Слушай, – говорит он мне, – ты жить хочешь?». – «Конечно хочу». – «Ну так уезжай в свою Германию, пока тебя самого не пришибли». «Идите-ка вы все к чёртовой матери, – думаю себе. – И правда прибьют, и никого не найдут, потому что в милиции все его люди». Вот и поехал.

– Да, – сказала его слушательница, и больше слов не нашла.

Очнись, Фёдор Борисович, какой совхоз, какие башни, сенаж и доярки: кругом одна Германия!

И я не в силах это осознать. Неужели это реально несётся навстречу, вспыхивая тысячами огнями, Федеративная Республика, или мне снится? Лиза тоже потрясена. Лицо у неё растерянное, ошеломлённое.

Едем уже четыре часа. В огромные окна то тьма, то яркий свет – уже глаза болят и слезятся. Устали. Когда же приедем?

Наконец автобус замедлил ход. Остановка. Шлагбаум. Свет. Какие-то люди обступили кабину, говорят с водителем. Поднялся шлагбаум – значит приехали. Автобус остановился против длинного строения, похожего на ангар. Ворота открыты. Внутри светло. Вдоль стен стеллажи, в центре стеллажи. Мы столпились, как стадо овец. Нас не пускают: ждите. А холодина страшная – ветер арктический. Я в пиджаке на одной пуговице, под ним тоненькая рубашка, ветер задувает до мозга костей. По ангару ходит мужик, разговаривает по радиотелефону. Что-то кричит: очень похож на лагерного надсмотрщика из наших военных фильмов, только овчарки не хватает. Другой немец переводит: «Вносите свой багаж». Вот и Лиза тащит наши сумки. Служитель опечатывает, наклеивает номер, даёт бирку. Кто сдал – не толпись, выходи наружу, жди.