– Так может лучше вам было на Алтае остаться? – спросил я.

– А кому я там нужна, без родных, без работы, с ребёнком? Кто нас с Ниночкой кормить будет? Правда, Ниночка?

Ниночка заулыбалась, протянула к ней ручки, загулила.

«У человека красивая жена (а Нелли красивая), прелестный ребёнок. Чего ему ещё надо»?

– А как вы ребёнка кормите? – спросила Лиза. Это профессиональное любопытство – она педиатр.

– Детское питание мне сюда приносят, – ответила Нелли. – А я уж как придётся. Здесь в столовой вчерашние булочки бесплатно отдают. Забегу, возьму несколько, колбаски мне соседи в магазине покупают – тут рядом город.

– Вы пять дней без горячего?!

– Ничего страшного! Мне и не хочется есть.

Около десяти пошли в одиннадцатый дом – он административный. Не знаю, чем одиннадцатый дом отличался от двадцать третьего или двадцать пятого, тоже административных – то ведают одни немцы. Мне важно, что все дома с пандусами. Заехать в них – никаких проблем. Потолкались в коридоре, наконец, пришла наша очередь. В кабинете сидела женщина, лет пятидесяти – пятидесяти пяти, в очках, с приятной улыбкой.

– Меня зовут фрау Линдер, – представилась она на чистейшем русском языке. – Вам положено по двадцать марок подъёмных. Можете получить их в комнате номер (она назвала номер). Вот вам опросные листы, ответьте на вопросы и сдайте в дом такой-то, в такую-то комнату. Потом надо будет пройти тест, по результатам которого вам в соответствии со статьёй такой-то, такой-то закона об устранении последствий Второй мировой войны, будет присвоен четвёртый, седьмой или восьмой параграф.

– А чем они отличаются? – спросила Лиза.

– Разве вы не знаете? Это очень странно. Четвёртый параграф вы получите, если имеете родителей немцев и владеете немецким языком, это значит, что вы признаётесь немцем; если имеете родителей немцев, или ваш супруг немец, но сами вы языком не владеете, вас признают членом семьи немца и присвоят седьмой параграф. Если не удовлетворяете этим условиям, получаете восьмой параграф, то есть считаетесь иностранцем. Вам я назначаю термѝн на пятое ноября, в одиннадцать часов тридцать минут, в доме номер двадцать четыре.

Так мы познакомились со священным для немцев словом термѝн, который означает «назначенное время». Попробуй пропусти термѝн, прослывёшь разгильдяем на долгое время.

– Вы из Новосибирска? – спросила фрау Линдер, – обращаясь к Лизе и расцветив лицо улыбкой, – из столицы Сибири? А я из Москвы, из столицы России. Здесь я с начала девяносто третьего года. Вы каких политических взглядов придерживаетесь. Надеюсь, демократических? – и взглянула на меня.

Я опустил глаза.

– Да мы как-то не очень лезем в политику, – ответила Лиза.

– Жаль, очень жаль. А я всю жизнь боролась с тоталитарным режимом. Меня травили, не раз сажали в психушку. Скажу вам откровенно, я не очень уважаю людей, стоявших тогда в стороне. Вы где были, когда травили Сахарова и Солженицына?

– Я в институте училась, – кротко сказала Лиза.

А я вообще ничего не сказал. Повисла неловкая тишина.

– Ладно, идите, – милостиво отпустила нас фрау Линдер. – Мы страдали, вы пришли на всё готовое. И сюда вы приехали только благодаря нашей борьбе. Хотя бы это помните! Да, возьмите карту лагеря.

Я поспешил выехать, открыв дверь колёсами, прежде чем Лиза успела переварить упрёки фрау Линдер и взять карту лагеря.

– Слушай, Лиза! Прости, за то, что сказал вчера, – сказал я, когда мы очутились на улице. Я не прав, с родителями осталась сестра. Ничего страшного не случилось. Поживём, посмотрим, понравится – останемся, не понравится – вернёмся.

– Я ведь хотела, как лучше.

– Я знаю. Давай погуляем. Домов здесь до чёрта. Надо же познакомиться с лагерем.

– Фрау Линдер дала схему. Посиди, я пойду получу сорок марок.

Когда Лиза, получив марки, вернулась, мы поехали по какой-то дорожке. Я сверял наш путь с картой.

– Сейчас справа должен быть пятый дом. Фиг в сумку: дом номер двенадцать.

– Ну правильно, после одиннадцатого должен быть двенадцатый.

– Но на карте пятый.

– Может ты вверх ногами держишь?

– Поехали назад, если вверх ногами, после одиннадцатого должен быть пятый.

– Десятый, – сказала Лиза, посмотрев на белый прямоугольник с цифрами на стене дома.

– Ничего не пойму. Карта неправильная.

С рёвом, свистом, скрежетом пронеслись назад истребители.

– Передайте Президенту, – сказал я. – Натовские лётчики летают, так чтобы и наши летали, а то, упаси Бог войны, они воевать не годятся.6

– А как тебе фрау Линдер?

– Наверное, мне должно быть стыдно, что я не помогал ей в великой борьбе с тоталитаризмом. Но я только шесть или семь лет назад узнал, что жил при тоталитаризме, а в то время мы и слов таких не знали в нашей сибирской глуши.

– Она больше нас заслужила жить im gelobtes Land7. Ей обидно: она страдала, а мы приехали и будем жить, как она.

– Но она победила. На мой вкус, надо жить со своей победой, а не бежать от неё.

К полудню потеплело. Как-то совершенно случайно вышли мы из аллеи на магистральную дорогу, которая вела к воротам со шлагбаумом: через них мы въехали вчера в лагерь. Полюбопытствовав, доехали до шлагбаума и слева на стене будки прочитали: «Grenzeübergangslager Osnabrück-Bramsche»8.

Справа против будки через дорогу росли ели, перед ними стояли фонари под старину, с крышками наверху. Под ними стояло несколько скамеек.

Дальше шли административные дома: двадцать третий, двадцать четвёртый, двадцать пятый, перед ними развалившимися на все стороны розетками тянулись кусты барбариса с алыми ягодами. Но вот уже и на обед пора. Та же злая старушка: «Ну что вы опять столы сдвинули! Неужели нельзя аккуратней!». Сказать ей, что я не муха, чтобы над столами летать? Нет, промолчу. Пусть думает, что мы «ничего не понимэ».

Опять полный зал. Опять полчаса в очереди. На обед тарелка тушёного картофеля и кусок жареной рыбы. Всё это в небольшом количестве бульона или подливки и называется Eintopfgericht. В общем два в одном – и первое и второе блюдо. На десерт апельсин.

– Ты наелся, – спросила Лиза.

– Как ни странно, да. А ты?

– Я тоже.

У выхода, как и утром сидели кошки, только их уже было больше – штук семь.

– Ах, надо было им хлебца вынести, – сказала Лиза.

– Вы разве не читали предупреждения? – спросила вышедшая вслед за нами женщина в очках. – Пойдёмте, я вам покажу.

Мы пришли к газону, на краю которого стояло два или три маленьких домика. Стоявшая рядом с ними табличка предупреждала: «Об этих Кошек заботятся. Прозьба не кормить!».

– Что они тут делают? – спросила Лиза.

– Мышей ловят и кротов. Вы видели на газонах кучки земли? Это кроты. Убивать их нельзя, а с «этих Кошек» какой спрос?

Мы продолжили обход лагеря. Прошли вдоль забора с колючей проволокой поверху. Зачем колючая проволока? Не тюрьма ведь, а мы не заключённые, бежать не собираемся. Наверное, привычка. Вдоль забора – живая изгородь. Деревья наполовину голые. Торчат засохшие ветки. Трое служащих аккуратно их обрезают. Вдруг мимо нас проехал тракторишко с прицепным устройством. Направился к работающим. Остановился против кучи обрезанных веток. Двигатель взвыл, рабочие стали бросать ветки в бункер, от которого отходила труба, как выгрузной жёлоб у комбайна. Один рабочий встал у него с полиэтиленовым мешком, и в него ударила струя измельчённой древесины. Мешок наполнился, и рабочий каким-то приспособлением запечатал его. Поехали дальше и операция повторилась. Молодцы немцы – у них ничего не теряется. А у нас сколько веток просто вывозится на помойку и гниёт годами. Перемолов все ветки, немцы погрузили мешки и куда-то увезли.

Кстати утром, по всему лагерю сметали опавшие листья, а дыма не было. Наверное, тоже в дело пошли – на компосты. Здешний лагерь – настоящая фабрика по производству древесно-стружечного и лиственного сырья. Вон сколько деревьев! И каких деревьев! Лизе нравится здесь. Того гляди, не захочет уезжать из Германии.