– Она с нами, – ответили Мара и Андрей.

Следующие три дня я не гуляла: готовилась к проекту по английскому. Когда пришла на Потёмкин, Катя Шустрикова сидела у Никиты на коленках.

– Ты чего пришибленная? – спросил у меня Андрей.

– Кофе перепила, – ответила я.

– Сколько ложек кладёшь?

– Сегодня три, а так две.

Андрей засмеялся.

– Ты долбанулась? – ласково спросил он. – Мара и то полторы кладёт!

– Ладно вам, – сказала я. – Домой пойду. Здесь душно. Во всех смыслах.

– Ы, – заметил Егор. – Да, циклон какой-то. По радио говорили.

Настал февраль. Я таскала колючий коричневый свитер: он хоть и не чёрный, но немного роднил меня с толкинистами. Те, у кого косухи, разделились на два лагеря. Первые отважно ходили в косухах и героически стучали зубами. Вторые носили куртки, но свободнее себя не чувствовали. Ещё вопрос, что лучше: мёрзнуть или снять вторую кожу с себя.

На Потёмкин я ходить перестала. Почему-то совсем не хотелось туда ходить.

Вместо этого я позвонила Стасу и Феде-ботану и позвала на пустырь.

– А как же твои крутые друзья? – спросил Стас.

– А ну их, – ответила я. – Вы родней.

Федя-ботан зашёл за мной, вместе мы зашли за Стасом и отправились на пустырь. Пустырь он только условный: настоящих после застройки уже не осталось. Кто-то из писателей придумал цвета для флага: белый, чёрный и серый – небо, лес и снег. В нашем случае это небо, серый пустырь и чёрный асфальт кругом. В ней Большой Женя живёт.

– Вот скажите мне, – обратилась я к нашим. – Почему Катя? Она ж попсовая.

– Значит, он сам попсовый! – ответил Стас.

– Значит, – ответил Федя-ботан, – твой хайрастый принц ещё впереди. С нормальным вкусом и в футболке Арии.

Навстречу нам шёл Хурманян. Поравнявшись с нами, он сделал назидательное лицо и сказал:

– Когда из Арии ушёл Варшавский, это уже не Ария[2] .

Хурманяну всегда есть что сказать.

Я защитила проект и села с пятёркой и довольным видом. Шёл английский.

– Я на каникулах на дачу поеду, – объявила Катя. – А там, может, ещё с кем-нибудь замучу.

– Это как? – спросила Тая. – А с Никитой всё, что ли?

– Почему всё? Не всё. У наших с дачи так принято. Один парень тут, другой на даче.

– Девочки! – Нелли Сергеевна взлохматила бордовую причёску до потолка. – Стоп токин!

Тая подняла брови. Мара медленно взяла ручку и включила-выключила её пару раз. Я начала писать упражнение.

На переменке Мара куда-то ушла. И на следующем уроке сказала:

– Всё. Готово. Я сдала Катю Андрею.

– А он что?

– А он предупредил её. Что пусть бросит Никиту по-хорошему. Иначе на концерте 22 февраля он выйдет на сцену и её опозорит.

– Как? – спросила я. Мара пожала плечами.

– Понятия не имею. Но опозорит. Не сомневайся.

22 февраля мы пришли нарядные. Я в белой майке и чёрной рубашке в роли пиджака, а Неотмиркин сделал хвостик.

Катя готовила песню. Раньше она играла на фортепиано по несколько часов в день: собиралась учиться на дирижёра. Потом плюнула и переключилась на мехмат. Но её нежный голос остался.

– А что за песня? – спросил кто-то.

– Да так, – ответила Катя. – Неважно. На пианино себе подыграю.

Она вообще была очень тихая сегодня.

Тая привела парня с гитарой, по кличке Ястреб. Он вызвался сыграть что-то на гитаре.

– Где тут у вас укромное место? – спросил он. Мы отвели его в девчачью раздевалку над спортзалом на верхотуре.

Ястреб расчехлил гитару, по-хозяйски уселся на длинную скамеечку – бывший физкультурный снаряд – и начал репетировать.

– Ты что, «Кровь за кровь» играть будешь? – спросила я.

– Сама ты «Кровь за кровь»! – ответил Ястреб. – Это моя песня!

– Боюсь, что до тебя её уже сочинили.

– Ещё я буду оправдываться, – важно сказал Ястреб и стал для меня навеки не Ястреб, а Ястребок.

Концерт открывали старшаки. Сначала Алиска танцевала плечами под какой-то рэп, потом Наташа с бордовыми кругами на щеках пела так, что все думали, будто это фанера. Наташа будет поступать на эстрадный вокал.

Потом задёрнули занавес, и началась кутерьма. В темноте мы поставили стол, накрыли чьим-то плюшевым пледом и зажгли свечки. Передвинули пианино так, чтобы оно стояло к зрителям в профиль. Катя была очень сосредоточена, я наоборот, а Ястребок чуть не посеял где-то гитару.

В зале было тихо. Девчонки по бокам сцены отдёрнули шторы, и мы вдохнули свежий воздух. Нам похлопали.

Я рассказала стихотворение. Прямо у меня перед носом сидела учительница младших классов Валентина Пална. Она осуждающе смотрела в мои бегающие глаза и теребила свой жилет, чёрный и блестящий. Про Валку-Палку ходят слухи, будто её после школы встречает какой-то байкерский мужик и увозит на харлее в дальние дали. Я читала стихотворение, смотрела на кожаный Валкин-Палкин жилет и думала о том, что это вполне возможно.

Когда я замолчала, Ястребок бережно поставил гитару себе на бедро и похлопал рядом с собой: мол, Беляева, ты уже отстрелялась, садись. И сыграл свою «Кровь за кровь».

Я чувствовала наэлектризованность. Что-то гудело в воздухе, Катины волосы торчали ещё больше обычного, и даже Ястребок озадаченно вытер рукой нос.

Андрей сто пудов тут. Он смотрит на нас, я чувствую это.

Но где он?

Катя как будто тоже это почувствовала, пригладила волосы, зачем-то похлопала себя по щекам и пошевелила руками, как это делают пианисты. Руки от этого кажутся какими-то кружевными.

«Полняются»! Где-то я это ведь уже слышала.

Когда до меня дошло, я на секунду зависла: смеяться или плакать?

Это была песня Никиты. В Катином исполнении.

Я искала глазами что-нибудь тяжёлое, чтобы в случае чего Андрея остановить.

Катя пела, Ястребок снова положил себе гитару на бедро и начал тихонько подыгрывать. Катя перебирала кружевными руками по клавишам, в какой-то момент она посмотрела на пятно на потолке зала и закрыла глаза.

Валка-Палка продолжала осуждать меня за бегающий взгляд. Но тут я уставилась на Ястребову гитару. Оружие найдено! И я успокоилась.

Катя допела песню и встала. Мы с Ястребком тоже встали, и все втроём поклонились. В зале захлопали, кто-то громко высморкался. Я увидела, как боком к двери пробирается высокая фигура в казаках.

Мара открыла мне в футболке Пургена и шортах с утятами. Она была бледная, и волосы легли не в обманчивую укладку, а встали в фантомный ирокез. Спросонья Мара всегда такая.

– Они расстались? – с порога спросила я. – Никита и Катя.

– С чего ты взяла?

– Андрей ничего ей не сделал.

Мара вышла из квартиры и присела на тумбочку. Её этаж вообще напоминает жилое помещение, вопреки правилам пожарной безопасности.

– Да, – ответила она, – Катя Никиту бросила. Сказала, мол, не может дать таких отношений, какие он заслуживает. Ну хорошо, что хватило мозгов.

– Да уж.

– Теперь Никита свободен, – сказала Мара. – Хочешь, пошли к нему?

Я покачала головой. Мара подняла брови.

– Я пойду, – сказала я, – только в другое место.

– Куда?

– Да есть одна идея.

Вити-панка дома не было.

– Он у Саши Ступарина, девушка, – ответила его мать. И укоризненно покачала головой.

– А гитара с ним?

Мать снова покачала головой: мол, я не знаю. Я заметила, что упрёк во взгляде исчез. Она поняла, что я пришла к Вите по делу.