– И что же теперь? – спросила я, когда мы закончили все церемонии.

– Да вот же, – сказал Стопарь, – два дерева стоят. Всяко на футбольные больше похоже.

Мы со Стопарём сразу встали каждый в свои ворота. Мара пошла к Стопарю, Тая ко мне, и в довесок – Санька Идрисова, с прозвищами «Арка» за длинные ноги и ещё одним по фамилии, не очень вежливым.

– Я не могу больше! – крикнула Санька на счёте 7:7, когда Стопарь в седьмой раз натянул футболку на лоб и пробегал по полю круг радости. – Играйте без меня!

– А ну стоять! – Стопарь выглянул из горла футболки, став похожим на Таину черепаху. – Арбитром будешь!

– Я не умею!

– Бегай, свисти с умным видом и счёт объявляй!

На том порешили.

– Что, гол, что ли? – кричала Санька, делала рукой козырёк от солнца и вприпрыжку бежала к нам.

Потом она научилась подслушивать, что говорит Стопарь, и дело пошло куда лучше.

– Что, угловой? Угловой! – громко объявляла она для всех.

Тут на пригорке показались белые шорты, футболка с чёрно-красным узором и соломенная шляпа. Но это всё были разные люди.

– Это что за самодеятельность? – спросил Рыжий с чёрно-красным узором. Да, он тоже носил Айрон Мейден на своей рыжей груди.

– Это наши в футбол играют, – пояснил Мачо и подтянул белые шорты.

– Может, мы с ними? – спросил Гроб и снял соломенную шляпу. Очевидно, все они шли на пойму купаться.

– А, интеллигенция припёрлась! – заорал Стопарь. Гроб поздоровался с ним за руку.

– Короче, – сказал Гроб, – вы уплотняетесь, а мы втроём против вас.

Гробу и Рыжему по двадцать лет, поэтому они помнят слово «уплотняетесь» и могут играть против нас в одиночку, хоть в секции отродясь не ходили.

Мы выстроились в две линейки, попели гимн, чтобы было как по телевизору, и разошлись.

На десятой минуте Рыжий забил мне гол.

– Стопарь, – сказала я, – дуй в ворота. Хватит это терпеть.

– Да ты чего, – ответил Стопарь. – Подумаешь, гол! Стой давай!

– Не в этом дело, – возразила я и показала правую руку. После запястья начиналось нечто невразумительное, похожее на сломанный стебелёк.

– Сломала, что ли?

– Вроде нет, – ответила я. – Всё равно, в ворота вали.

И стала уводить у Гроба мяч.

Мы чуть не запутались в ногах друг друга, и где-то я такое уже видела. Только вот где?..

Гроб прямо на ходу приподнял шляпу, посмотрел на меня и сказал:

– Молодец, однако.

Тут я вспомнила, где уже видела, чтоб у людей ноги так сплетались в узелок: в фильме «Грязные танцы». Мне этот фильм дала посмотреть Вихорская, подтерев цифру в метке «не рекомендуется лицам до 18 лет» и исправив её на «10».

– Ты поддаёшься, что ли? – спросила я.

– Не-а.

– Ну что, – сказал Мачо, – сделали мы вас, да?

Счёт был 20:13 в их пользу.

– Да и фиг с вами, – ответил Стопарь.

Уже вечерело. Рыжий и Тая ушли во дворы наверх – Рыжий друг Таиного брата. Санька лежала и смотрела в небо, а мы со Стопарём, Марой и тремя противниками распивали примирительный «Колокольчик».

– Мачо, – ответила я, – руку убрал с моей талии. Ты ведёшь себя нелогично.

– Неприлично? – поправила Мара.

– Нет, – сказала я, – нелогично. Ты всю дорогу твердил, что это не бабское дело – в футбол играть. А сейчас снизошёл до игры с нами. А раз уж сыграл, так и нечего. Забыли, кто девки, а кто пацаны.

– Да, – кивнул Гроб, – по идее она тебе должна не пощёчину влепить, а кулаком врезать. Чтоб логику соблюсти.

Я пожалела о том, что мне тринадцать, а Гробу двадцать: он для меня слишком стар.

– Да ну вас, – проворчал Мачо. – Логики-практики. Философы со двора.

Наступил мир. «Колокольчик» передавался по кругу. Пахло липой и раздербаненной нами травой. На дереве, которое было штангой ворот, а сейчас временно стало просто деревом, пела маленькая серая птичка.

Нам выдали новые дневники. Учеников восьмого класса.

– Это что такое? – спросил Неотмиркин. – Почему горизонт завален?

На обложке была наша школа. Её, видимо, снимали на утюг.

– А почему, – возмутилась Вихорская, – слово «лицей» на французском с двумя ошибками?!

На логотипе в углу стояло: licee. А правильно – lycée. Игрек зажмотили и аксан эгю куда-то подевали.

– М-да, – вставил Мачо. – Хотели обозваться лицеем, а сами… Как будто надели фрак, а на нём пятно от кетчупа.

– А почему, – воскликнула я, – тут наши рожи?!

Это мы перевернули дневник. А там Мара, Стопарь, Неотмиркин и я обсуждаем проект по английскому про викторианскую эпоху. Фотография сделана в прошлом году и явно на тот же утюг, который увековечил школу. Стопарь в футболке «Манчестер», только что с матча и поэтому в мыле. Стас Неотмиркин аккурат на момент съёмки сдувает со лба русую прядь волос. Я весело ржу, и на мне розовая жилетка, которую мне связала бабушка. Мара в сером костюме, который носила весь прошлый год. Из строгой юбки торчат красивые ноги. Каштановые волосы тоже лежат красиво, но Мара не заморачивается укладкой и признаёт только одну причёску: помыл и расчесал, так что тут ей просто везёт. Суровый взгляд, волевой подбородок и внезапно губы сердечком.

На другой день Стопарь пришёл на пожарный балкон взбудораженный.

– Мара, – сказал он, – Андрей из девятого хочет с тобой познакомиться.

– Э? – спросила Мара.

– Андрей, – повторил Стопарь. – Ну, помнишь, такой высоченный, в казаках? И с глазами как у енота. Оказывается, такие дневники всех покупать заставили. И тут он такой подходит с дневником ко мне и говорит: классная, мол, девчонка. И в лацкан твоего пиджака тычет.

Мара озадаченно почесала правым носком левую щиколотку. Правой кроссовки на ней не было, поэтому чесать было удобно. Мы играли в подкидного дурака на раздевание.

– Из класса «Б», что ли? – уточнила она. – Это ж коррекция.

– Ну и что, что коррекция, – вступился Мачо Ермоленко. – Ум ведь не главное. Может, человек хороший.

Он спрятал руки под мышками и поёжился. На пожарном балконе в трусах сидеть сыровато.

Мы стояли на цокольном балкончике Мариного дома и ждали Мару. Мимо проходил Хурманян.

Хурманян – это такой местный блаженный с внешностью восточного Эйнштейна. Никто не помнит его настоящего имени, но этого и не нужно. В детстве мы его боялись, но потом поняли, в чём дело, и вскоре бояться перестали. Со временем Хурманян стал чем-то вроде талисмана у нас на Острове.

Особенность его в том, что он всегда что-то говорит прохожим, и всегда получается в тему. Вот и сейчас он поравнялся с нами, хитро посмотрел каждому в глаза, от души махнул правой рукой и сказал:

– Пергамент судьбы!

– Какой пергамент? – спросила Тая. Но Хурманян уже удалился, поэтому на вопрос выпало отвечать нам.

– Вообще, – сказал Неотмиркин, – по закону жанра на такой вопрос должен прийти ответ в такой же долбанутой форме.

– Ну, – сказал Стопарь, – тогда будем ждать.

Тут пришла Мара. Она не вышла из дома, а возникла со стороны улицы почти что из ниоткуда.

– Ты где была? – спросили мы.

– С Андреем гуляла.

Мы переглянулись.

– Видимо, это и есть ответ, – догадался Мачо.

– Кто? – не поняли мы. – Андрей?

– Дневник, – пояснил Мачо. – Пергамент судьбы – это дневник.

– Дневник, – подхватил Неотмиркин, – по которому Андрей Мару нашёл и с ней познакомился.

На балкончике свежо и немного несёт нашатырным спиртом. Мара так и стояла на крыльце в своей излюбленной раздолбайской позе, скрестив ноги и скучающим взором глядела на нас снизу вверх.

– Ребята, – сказала она, – вы упоролись?

Мачо первый пришёл в себя.

– Нет, – торжественно ответил он. – Привет, Мара. Мы очень за тебя рады.

– Он же из коррекции, – напомнил Стопарь.

– Да отвали, – сказала Мара. – Ну и что, что коррекция. И чтоб вы знали – он за хулиганство, а не за тупость туда попал.