Он срубил ветку, с которой слез, и провозгласил себя доминирующим видом. Потомки первого человека вынудили все живое уступить, подстроиться под них, как под неприятное, но неизбежное обстоятельство. Мир повзрослел. Музыка смолкла. Стала звучать на других, не доступных людскому уху, частотах.

***

Вениамин Серенький несся сквозь время и пространство на волне убойного транса. Его тело извивалось яркой, кислотных цветов, спиралью; в хвост ей вцепились бесчисленные поколения, мнящие себя доминирующим видом. Ощущения были, как в детстве. Тогда участковый на спор уселся голым задом на муравейник.

Потом вдруг без предупреждения все закончилось, и Вениамин снова оказался в лесу под ореховым кустом. Психоделическая фигура не отстала, теперь участковый видел ее прямо перед собой. Она изменилась, приняв облик хрупкого юноши с дредами на голове.

– Еще недавно я так выглядел, -улыбнулся юноша, протягивая участковому руку. –Меня звали Вики.

Участковый настолько ошалел от происходящего, что не нашел в себе сил удивляться. Лишь молча пожал протянутую руку.

– Говорят, мир жесток, – продолжал Вики, – наплюй на ближнего, насри на нижнего и все в таком духе. Но это мир людей. Остальные съебали. Оставили первого человека доминировать, а ведь могли просто уничтожить.

– Куда съебали? – спросил Вениамин. – Все вроде на месте. Деревья, камни, звери, птицы.

– Вроде бы да, – согласился юноша, – а вроде и нет. Ты же сам чувствуешь. Разве ты с миром единое целое? Музыка у тебя внутри звучит с ним в унисон?

– Она вообще не звучит, – вздохнул участковый. – Ну, разве что, иногда… да и то…

– Обратная сторона доминирования, – усмехнулся Вики, – всегда есть обратная сторона. С древних времен находились те, кто хотел делиться своей музыкой с миром. Они уходили в лес, танцевали, пели, звучали… И мир отзывался. Пусть на короткое время, но люди съебывали туда, к остальным. Где нет главных. Где всё – музыка. Я умел это с рождения, просто и без усилий, чем жутко раздражал окружающих. Потом узнал, кто я и понял, зачем.

– Да неужели? – участковый ощутил укол зависти. О себе он такого сказать не мог.

Юноша иронию в голосе Вениамина проигнорировал.

– Пару десятков лет назад в этом лесу было жарко. Транс-вечеринка. Опен-эйр. Случилось… Представь, будто проткнул шилом стопку бумаги, и резко выдернул. То же самое транс сделал с миром. Со всеми его слоями. Так возник я. Энергия чистого съёба. Ну и раз уж так случилось, мир решил, пусть.

– Ты их отправляешь ТУДА… – догадался Серенький, – тех, кто хочет съебать. Наташу и других. Но почему одних мы видим, а других нет?

– Слои.

– Ах, да, слои… – упавшим голосом произнес участковый.– И, значит, ничего нельзя исправить…

– А нужно? – прищурился Вики.

– Не знаю. Но делать надо! Отправить делегацию, чтобы они посмотрели, проверили! Вдруг нашим согражданам там плохо?

– Это так не работает.

– Но нельзя же просто оставить как есть!

Участковый вскочил на ноги. Его била нервная дрожь.

– Я скоро вернусь, – пообещал он юноше.

– Не сомневаюсь, – кивнул Вики, – Ты почти все понял. Осталось самое главное.

***

– Ефимка! – бабка Федора протянула в окно недокуренную самокрутку. – На-ка, угостись.

Гармонь в руках деда Ефима отозвалась благодарным скрипом и затихла к облегчению прячущихся по домам жителей.

– Не спокойно мне, ох, не спокойно, – пожаловалась бабка.

– Да уж какое спокойствие, – дед выпустил в небо сизую струю дыма, – и Серенький наш козлик копытом бьет. Кабы не случилось чего…

– Помянут к ночи… – пробурчала Федора, указывая Ефиму за спину, – вон скачет, подпрыгивает, руками размахивает… Пьяный что ли?

По деревенской улице к ним спешил участковый. Выглядел он помятым, всклокоченным и дерганым, как и положено человеку, совершившему краткий, но весьма содержательный экскурс в мироустройство.

– Мож, зады патрулировал? – предположил дед.

– Тебе все про зады, – окрысилась бабка и обратилась к Серенькому елейным голосом. – Умаялся, касатик?

Вениамин беспомощно развел руками и заплакал.

– Что ты, милый? – захлопотала Федора.– Помер кто?

Участковый отрицательно помотал головой.

– Ну и ладушки, ежели никто не помер, всё поправимо, – крякнул дед Ефим.

– Ничего не поправимо, – всхлипнул Серенький, – все уже давно так испорчено, что…

Из светелки Федоры грянул гром, а вслед за ним голос портрета главы деревенской администрации:

– А ну, козлик, цокай сюда. Живо!

Бабка Федора с дедом Ефимом обменялись тревожными взглядами.

Участковый вытер слезы и оправил китель.

– Итак, – сурово спросил портрет, – что мы имеем?

Вениамин принялся сбивчиво рассказывать. Дед Ефим, которого в светелку не пригласили, подслушивал сквозь щель в ставнях, захлопнутых бабкой Федорой из соображений повышенной секретности.

– Трижды облобызай меня в щеки, – велел портрет после того, как Вениамин закончил говорить.

На лице Серенького отразилось брезгливое изумление.

– Это доступ, – злобно прошипел портрет. – Мне тоже не доставит удовольствия, поверь.

Участковый зажмурился, вытянул губы трубочкой и трижды клюнул портрет в пыльные щеки. Тот отъехал в сторону, обнажая скрытую нишу. В ней лежал черный кожаный чемоданчик.

– Открывай и жми кнопку, – приказал портрет. – Критическую массу дожидаться не будем.

– И что случиться? – спросил Вениамин.

– Хорошо все станет, как положено, – недобро усмехнулся портрет, – ты же хочешь, чтобы как раньше?

– Хочу, – вздохнул Серенький.

Ему и правда очень хотелось. Но от чемоданчика, при всей его видимой простоте и безобидности, исходила мрачная угроза.

– Давай я нажму, батюшка? – бабка Федора отпихнула Серенького от ниши и потянула руки к чемоданчику.

– Ццц… – предостерегающе шевельнул бровями портрет.

Раздался треск ломаемых ставней, и в светелку ввалился дед Ефим. Борода его воинственно топорщилась.

– Беги, Венька! – крикнул он, – Хватай чемодан и беги! Я их задержу!