Я отдавал должное трезвому уму Бугрима. Он мог бы блестяще защитить диссертацию на тему «Государство и ОПГ». Он мог бы преподавать в Академии МВД, возглавить кафедру в каком-нибудь институте общественных проблем. Но, к сожалению, он торговал ворованным топливом.
– Вы слишком сгущаете краски, – сказал я. Сказал, чтобы хоть как-то возразить.
Взгляд Бугрима застрял во мне, потеряв всякую живость.
– В прошлом году из Москвы прилетели бравые фээсбэшники, – словно делая над собой усилие, сказал Бугрим. – Решительно вошли в кабинет губернатора, положили его мордой в пол, вскрыли сейф. Главу администрации в наручниках увезли в белокаменную. А уже сутки спустя губернатор вернулся во Владивосток. Как вы думаете, какую сумму пришлось отвезти в столицу? А, главное, кому?
Бугрим выдержал паузу.
– По глазам вижу, – ухмыльнулся он, – и порядок цифр, и лицо, которому отвезли деньги, вы угадываете верно.
Бугрим умолк.
– Вы полагаете, я принадлежу к этой ОПГ? – спросил я.
– Вы её цепной пес! – жёстко ответил Бугрим.
Хозяин яхты отвернулся к иллюминатору. Мне хотелось сказать: «Да, Юрий Вениаминович, вы правы». Но я знал, что многие лидеры преступного мира были осведомителями ФСБ. Поэтому предпочёл промолчать.
Ближе к полудню яхта вошла в живописную бухту. Берег у неё был скалистый, скалы покрыты низкорослой сосной и кустарником. Флинт сбросил скорость, заглушил мотор. Яхта закачалась на волнах метрах в десяти от берега. В бирюзовой воде были видны камни и бархатные водоросли.
На резиновой лодке с мотором мы подъехали к берегу. Бугрим вёл себя так, словно выбросил за борт весь наш недавний разговор.
– Здесь мы остановились в тот раз. – Бугрим указал на следы костра. – Кафар вошёл в воду здесь. А нашли его вон у того мыса, на глубине пятнадцать метров.
– Что за этим мысом? – поинтересовался я.
– Такая же маленькая бухта, – пояснил Бугрим.
– Киллеры могли прийти оттуда, – предположил я.
– Там никого не было: ни яхты, ни моторной лодки.
– Откуда же они взялись? Может, остановились ещё дальше?
– Нет. Прежде чем причалить, мы прошлись вдоль берега. Нигде никого не было.
– Но не с неба же они упали! – воскликнул я.
Мы снова сели в лодку, доехали до мыса, остановились в полусотне метров от него.
– Примерно здесь его нашли, – сказал Бугрим.
Объехали мыс, осмотрели бухту. Затем Бугрим направил лодку в море. Километрах в двух от мыса остановил.
– Примерно на этом месте стоял военный буксир, – сказал он.
– Что он здесь делал? – спросил я.
– Якобы у него была поломка.
– Якобы?
– Месяц назад он прошёл техобслуживание. У него всё было в порядке.
– Откуда вам это известно?
– Из первоисточника.
– Что вы об этом думаете?
– Я думаю, что буксир здесь был не случайно.
– Почему?
– Потому что я не верю в случайные совпадения.
– Вы не видели его номер?
– Видел. Я рассматривал его в бинокль.
– Не запомнили?
– 405.
– А ваш «первоисточник» не мог бы раздобыть фотографию этого буксира?
– Нет проблем!
Бугрим направил лодку к берегу. Неожиданно лодка дёрнулась, сбросила ход, затем и вовсе остановилась. Я с недоумением посмотрел на Бугрима. Он держал руку на ручке газа, но застыл, словно его парализовало.
– Вы заговорили о фото… Я вот о чём вспомнил. В тот день здесь слонялся фотограф – паренёк лет двадцати пяти. У него была хорошая камера с мощным телевиком. Я тогда подумал, что папарацци охотится за Кафаром. Мы побеседовали с ним. Оказалось, парень просто снимал пейзажи. А что, если в объектив случайно попал буксир? Или ещё что-нибудь?
– Вы знаете этого фотографа?
– Он из какой-то владивостокской газеты. Оставил мне визитку.
– Если это люди с буксира убили Кафара, они наверняка следили за берегом в бинокль. Они могли видеть фотографа.
– Чёрт! Я сейчас же дам команду найти его.
Бугрим резко крутанул ручку газа, и лодка понеслась, подпрыгивая на гребнях волн.
Во Владивосток мы вернулись около шести вечера. Я принял душ и рухнул в постель.
Бугрим позвонил в полдень следующего дня. Мы снова встретились в ресторане «Семь футов», в том же кабинете, в котором познакомились. Заказали дорадо, приготовленную на пару, и немецкое сухое «Гевюрцтраминер». Бугрим передал мне конверт с фотографиями военного буксира. Если бы не флаг военно-морского флота на корме, судно можно было бы принять за гражданского работягу: чёрный корпус, оранжевая рубка, по бортам – автомобильные покрышки. На чёрном фоне отчётливо был виден номер буксира – РБ-405.
– Спасибо! – поблагодарил я. – Отличное фото!
– Мы не можем найти фотографа, – сказал Бугрим.
– Почему?
– Он исчез.
– В каком смысле?
– На третий день после убийства Кафара он пропал. Его больше никто не видел. Ни на работе, ни дома. Родители подали заявление в полицию. Фотографа объявили в розыск.
– Значит они засекли его!
– Видимо, так.
– А фотоаппарат?
– Пропал вместе с картой памяти.
– Какое отношение к Кафару могли иметь военные?
– Их интересы никогда не пересекались, – сказал Бугрим.
– Тогда причём здесь они?
Бугрим опрокинул бокал с вином, скомкал накрахмаленную салфетку и бросил на стол.
Вернувшись из Владивостока, я немедленно встретился с Грековым. Он выслушал меня, не перебивая. Встал из-за стола, прошёлся по комнате, остановился у окна.
– Почему Бугрим пошёл на контакт? – спросил Греков.
– От безысходности, – сказал я. – У меня сложилось впечатление, что они не собираются мстить за Кафара. Бугрим мне показался подавленным, растерянным.
Греков сел за приставной столик напротив меня.
– Видимо, они не могут тягаться с теми, кто убил Кафара, – задумчиво произнёс он.
На даче
В последний день августа я отправился на Щербинское кладбище проведать могилу родителей. Сорвал траву, проросшую вокруг ограды, помыл саму ограду и памятники, поставил в глиняные кувшины гвоздики. Постоял, подумал, не спеша поплёлся к выходу. Чёрный внедорожник, въезжавший на территорию кладбища, резко затормозил. За рулём сидел… Иван. Он вышел из машины, пожал руку.
– У вас здесь родственники? – поинтересовался он.
– Родители. А у вас?
– Учитель. Вы торопитесь?
– Нет.
– Давайте вместе проведаем. А потом поедем ко мне на дачу. Помянем, поговорим…
Я согласился.
Иван поставил машину на стоянку, купил восемь алых роз, и мы пошли к участку, где был похоронен учитель Комына. С цветной фотографии на сером мраморе смотрел лысый мужчина в очках, со шкиперской бородкой. Под фотографией блестела надпись: «Мирек Альфред (Александр) Мартинович». Рядом стоял ещё один камень, поменьше, под которым покоились родители Альфреда Мартиновича. Иван вынул из полиэтиленового пакета салфетку, протёр оба камня, у каждого положил по четыре розы.
– Что он преподавал? – поинтересовался я.
– Музыку. В своё время это был очень известный аккордеонист. Он издал самоучитель игры на аккордеоне. Я по нему учился играть.
– Вы играете на аккордеоне?
– Да.
– Вы были знакомы с Миреком?
– Нет. Случайно узнал, что он здесь похоронен. Иногда проведываю.
Каждый раз при наших встречах Комын открывался передо мной с новой стороны, вызывая к себе всё большее уважение и интерес.
– Заедем вначале в Москву, – предложил Иван. – Я заберу Шрэка.
Шрэк был старый ротвейлер – чёрный, в рыжих подпалинах. Он шёл медленно, иногда припадая на задние лапы. Подведя пса к машине, Иван снял с него намордник, отстегнул поводок. Шрэк высунул розовый язык, из пасти потекла слюна. Пёс безразлично посмотрел на меня, но всё же, следуя чувству долга, подошёл, обнюхал.
– Свой, Шрэк, свой, – сказал Иван.
Взгляд у пса был усталый, потухший. Иван открыл заднюю дверцу, взял Шрэка на руки, бережно посадил на сиденье. Салфеткой вытер слюну.