О развитиии дальнейших событий Сарафаныч узнавал, как и все советские люди, из газет и радиоточки. Когда объявили о пакте Молотова-Риббентропа, он сразу понял, что будет большая драка и передел мира. А когда германские войска вошли в Польшу, а потом к ним присоединились и советские, то последние сомнения улетучились. Следя по карте, как каждый из будущих противников занимал ту или иную страну или область, Сарафаныч понимал, что долго это не продолжится и два диктатора сойдутся в кровавой битве. Особенно ясно это стало, когда Сталин стал перемещать свои войска в сторону Плоешти, где было румынское нефтяное месторождение, снабжавшее Третий Рейх горючим. Гитлер немедленно разгадал коварный план Сталина, и карусель событий стремительно понеслась по кругу, всё набирая скорость, и в конце концов уже никакая сила не могла её остановить. Жребий был брошен. Незадолго до ввода германских войск на советскую территорию к идущему с работы Сарафанычу подошли двое неизвестных с хорошей выправкой и небольшим прибалтийским акцентом. Они упомянули два имени в разговоре, первым было имя Сумичевского, а вторым германского атташе. Они предложили встретиться в таком месте, где они бы могли поговорить наедине, не опасаясь чужих глаз и ушей. Сарафанычу пришлось крепко напрячься, чтобы определить место, где он не вызовет подозрений, встретившись с этими аккуратными и ухоженными мужчинами. Наконец место было согласованно, и Сарафаныч, страшно боясь провокации со стороны ОГПУ, всё же рискнул прийти. На встрече присутствовал ещё один господин с хорошими манерами. Мужчины сразу объявили, что для общего блага никто не будет называть никаких имён. Они привели для его успокоения несколько фактов из его встреч с атташе, которые могли быть известны только ему и покойному Сумичевскому. Если бы кто-то готовил ему провокацию по делу Сумичевского, то не стал бы выжидать так долго.

Это был во всех смыслах интересный разговор. Сначала речь шла о том, что Советский Союз незаконно захватывал страны вокруг себя и ввязывался во всё новые военные противостояния. Потом разговор перешёл в более предметное русло, заговорили о странах Балтии. Сарафаныч снова стал Болотовым, от железнодорожника, строгающего в свободное время табуретки и полочки, ничего не осталось, кроме одежды. Сейчас перед господами с прибалтийским акцентом (в том, что его собеседники именно оттуда, Болотов не сомневался) сидел опытный политик, прекрасно разбирающийся в международных вопросах. Болотов решил пойти ва-банк – ему был симпатичен господин, руководивший разговором. Для ОГПУ не было бы большой разницы в степени его откровенности, а для Болотова была. Если то, о чём говорил сидящий перед ним господин, было правдой хотя бы наполовину, то его могли ожидать большие перемены. Правда, он ещё хорошо помнил о своих ожиданиях по поводу плана Сумичевского, но, поразмыслив, решил, что готов вновь рискнуть. Господин, назвавший нейтральное имя Юзеф, предлагал ему сотрудничество. Учитывая ситуацию, в которой находился Болотов, особого выбора у него не было. Идти в ОГПУ с донесением о попытке вербовки и связях с Сумичевским значило подписать себе смертный приговор. Оставался второй вариант, и он сулил большие выгоды. К концу разговора Болотов понял, что война между Германией и СССР неизбежна, но это не стало для него новостью, поскольку вполне стыковалось с его собственными прогнозами. Важным было другое – в случае продвижения армии, которая, как выразился господин Юзеф, будет освобождать этот мир от заразы коммунизма, новому правительству понадобятся надёжные помощники, хорошо понимающие систему управления в советской России и имеющие определённую поддержку среди военных и гражданских руководителей разного уровня. Конечно, для начала нужно будет выполнять любое поручение, а после становления нового порядка уже будет рассмотрен вопрос о серьёзной должности.

Болотов выразил было опасения по поводу того, что в Германии расправляются с коммунистами, на что Юзеф красиво парировал, заявив, что он уже давно не коммунист, а скорее антикоммунист, понимающий, насколько в стране назрели перемены. После этого он передал ему привет от одного из сотрудников Четвёртого Интернационала, по словам Юзефа, тоже отошедшего от идей коммунизма и принявшего идею национал-социализма. Юзеф также заявил, что сегодняшний руководитель Германии – очень прагматичный и достойный человек, высоко ценящий и продвигающий преданных людей. На сегодняшний день Болотов получал первое задание, точнее сразу два. Он должен составить списки людей, которых можно было бы привлечь, по его мнению, к работе в случае смены режима, и учёт всех эшелонов со спецгрузами, проходящих через его разъезд в обе стороны. В конце беседы господин Юзеф вручил Болотову небольшую пачку с крупными купюрами, где, по беглой оценке, была его зарплата за пару с лишним лет. Болотов, разумно рассудив, что и одного факта разговора с этими господами хватит ему для расстрела, вне зависимости от того, провокация ли это ОГПУ или действительная попытка изменить родине, сунул деньги в карман. Идеология идеологией, но денег пока никто не отменял. Обе стороны остались довольны взаимопониманием. Болотову показалось, что за ним никто не следил, он вернулся домой и, запершись в своём сарайчике, надёжно спрятал деньги.

События последующих месяцев показали, что господин Юзеф оказался хозяином своего слова. После сдачи Болотовым своевременных отчётов ему регулярно и хорошо платили, а также изготовили для него и его жены новые документы, чтобы в случае опасности они могли уехать и затеряться. На те документы, что в своё время Болотов припрятал для себя, он больше не мог рассчитывать. Бумага на них пожелтела, да и сами бланки были уже другого образца. Иногда Болотова мучила совесть за связь с резидентами иностранной разведки. Но он убедил себя, что хочет России только лучшего будущего, которого она, безусловно, достойна, но только под другим руководством. Его грела мысль, что он будет одним из архитекторов построения нового порядка, который принесёт его соплеменникам истинную свободу и избавит от сталинской тирании. И он искренне этого хотел.

Накануне вторжения Германских вооружённых сил на территорию СССР он получил чёткие инструкции о том, что должен делать. Болотов всё выполнил в точности как было указано и помог диверсионной группе выйти в нужное место, чем обеспечилось выполнение ею задания командования. Нужно было переждать время боёв за город, т. к. бомбы и снаряды ещё не научились различать своих и чужих. И здесь, как говорится, бог миловал. Он благополучно пересидел это время. После в город вошли немцы, и нужно было дождаться, пока в Новооктябрьске не установится новая власть, после чего он сможет обратиться к городскому начальству, представив рекомендательное письмо, которым его снабдил господин Юзеф. Не предъявлять же такое письмо первому же встречному солдату. Терпение с лихвой окупилось, к тому же и к новому городскому начальству он попал вовремя. Новый комендант города Хольц принял его вполне доброжелательно, а узнав о его прошлой военной карьере, предложил подумать о службе в полиции. Болотов, помня слова Юзефа о том, что сначала нужно будет выполнять любую нужную новой власти работу, согласился, и его немедленно направили в учебный центр, вернувшись из которого через пару месяцев, он получил пост начальника Новооктябрьской полиции и перед ним остро поставили вопрос о борьбе с партизанами. Так Болотов начал понемногу засылать своих людей в партизанский отряд.

Арон Цинберг вернулся в Тормашов, повоевав на Первой Мировой, а потом и в Красной армии, проведя без малого два с половиной года в окопах. Арон сошёл с поезда на 29-м разъезде и не спеша, надев на себя скатку и вещмешок с нехитрым армейским скарбом, чуть прихрамывая пошёл к дому. Как же он соскучился по домашним запахам и по маминой стряпне. Уходил из дома совсем мальчишкой, а теперь возвращается опалённым войной, понюхавшим хорошую порцию пороха солдатом. Теперь он сможет сесть с отцом за стол и на равных пропустить стаканчик-другой. Поговорить за жизнь, благо той жизни он в свои неполные двадцать четыре года повидал сполна. С любовью только не сложилось. Некогда было крутить любовь. Да и какая там любовь? А как вылезли из окопов, так начались протесты в солдатской среде, и мир разделился на белых и красных. Белое офицерство брезгливо и высокомерно относилось к инородцам, да к тому же полностью пролетарское происхождение Арона не оставило ему выбора, кроме как примкнуть к большевикам. Но и на стороне красных повоевал он недолго и был списан по болезни подчистую.