Вот ведь дворянский пролетариат.

Так уперлась – никакие мои доводы, что сначала ей выздороветь не помешает, не подействовали. Пришлось поручить Наталье Алексеевне заявительные бланки печатать. На том самом "Ундервуде", который чуть во время обыска не разбили. Ожила она сразу, сноровисто отстучала образец, полезла искать бумагу, а ее кот наплакал, на листовки извели и остатки уже мои бойцы оприходовали: поделили, газет им мало, дымарям… У Колокольцевой даже слезы в глазах блеснули.

– Отдохните сегодня, – говорю – вечером бумагу принесут, с продуктами… И глядите мне, Наталья Алексееевна, молоко пейте сами! Договорились?..

– Очень мне нужно молоко, оно противное… – отчетливо прошипел ее младший ребенок и ойкнул от подзатыльника старшего.

– А ну не драться, – присел я между ними на корточки – лучше зубы поточите, вот вам… – достал свои бутерброды. У мальчишек скулы свело, и опустил я глаза, не желая видеть, как они куски эти возьмут, как поделят – на троих, и материнская доля побольше, как мать у них все это отберет и припрячет, чтобы с кипятком потом прикусывать… Хорошо на дележку хлеба в детстве я насмотрелся, дорогие товарищи, не желаю больше глядеть! Что говорите?.. Ах, вы не видали, вам интересно…

Не надо, товарищи потомки. Уверяю вас – ничего хорошего…

Кстати, никогда бы раньше не подумал, что Колчак, адмирал и сын генерала, по молодости всласть наголодался: вы небось это знаете?..

Один из моих бойцов-дымарей крякнул, закопошился за пазухой и вытащил закусанную краюху.

– Вот, значит, – прогудел – возьмите, барынька…

Колокольцева всхлипнула – и закрылась ладонями, облегчаясь наконец слезами. Гимназистики как по команде глянули требовательно на меня, я палец к губам приложил: не мешайтесь, мол, дайте проплакаться… Кивнули оба.

– Тебя как зовут?.. – спрашиваю младшего заговорщицким тоном.

– Же… Евгений, – пыхтит с достоинством.

– Виктор, – не выдерживает дискриминации старший.

– Ну, какие имена хорошие, благородство с победой, – говорю – а носоглотки не очень… И голоса гнусавые у обоих. Давно ртом дышите?

Детвора переглянулась, а врать не обучены оба, из такого материала из благоприятном стечении обстоятельств Колчаки получаются, и даже со всеми регалиями:

– Давно… – признались хором.

Еще бы недавно, дорогие мои, когда деформация лицевого скелета налицо, побей меня киця лапой за такой неприятный каламбур… Прикус неправильный, зубки как у зайчишек торчат, губешки верхние вздернуты – аденоидит в тяжелой форме. Нелеченый… Худосочные, малокровные, плечи узкие, грудь впалая, небось и все сопутствующие радости в наличии. Эх…

– И животы частенько побаливают?.. И головы, а? – вздыхаю.

Потупились. Потом Виктор, старший:

– Ага… А откуда вы знаете, господин чекист?.. Вы доктор?.. Нас доктор смотрел много раз, но не спрашивал про живот!

– А я не простой доктор, я угадывать умею, – говорю – даже то, что вы ни маме, ни доктору не рассказываете! Ведь не рассказываете же?.. Не бойтесь, не выдам… – улыбаюсь. Они дыхание перевели, которое я немедленно понюхал. И не очень оно мне понравилось, сами понимаете.

– А… А вы нас пальцем смотреть в горле будете?.. – с отчаянной решимостью осведомился младший, Евгений, морщась и сглатывая заранее на всякий случай.

– Лучше вы посмотрите мне на пальцы, – показываю ладони – как думаете: они в ваши рты пролезут?.. Ну что тут смешного… Это же мне придется за зеркальцем бегать по морозу!

И почему я без саквояжа на обыск пришел, думал же, что пригодится, садовая моя голова.

– Товарищ Чудновский! Прикажите принести, – потянул меня за рукав расставшийся с краюхой дымарь. Я отмахиваюсь:

– Лучше дай, – говорю – если есть, монету… А еще лучше – сразу две.

Он загоготал, знает, зачем мне понадобилось, и коварно вручает пятаки. Такие – слегка позеленевшие. А я пятаки двумя пальцами аккуратно сворачиваю в трубочки.

– Нате, – протягиваю на ладони мальчишкам – берите… Осторожнее только, горячие.

Гимназистики склюнули сувениры с руки у меня и спросили почти хором:

– И столовую ложку можете узлом завязать?.. – как-то подозрительно постреливая глазами в сторону буфета.

– Нет, – отвечаю – ложку не могу, ваша мама не позволит… Не позволите же, Наталья Алексеевна?.. А если я вашим мальчикам помогу, разрешите… Ложку. А лучше две…

– Господин чекист… Господин доктор! – вскинулась Колокольцева, разом высушив все слезы, зато слова из нее хлынули Ниагарой. Про сыновние непрерывные отиты с ангинами и катарами желудка, от которых не отделаться никак – совсем до крайности дошло… Заставьте Бога молить..

Заставил, куда деваться. Пообещал завтра прийти с инструментами.

– Самуил! – сказал мне Попов на обратном пути – ты только потомственных дворян обслуживаешь или личные тоже подойдут?.. А то у меня, понимаешь… Желудок побаливает!

– Я тебе, – отвечаю – и без осмотра могу сказать, что с тобою не так, и диету назначить!

Как вы думаете, дорогие мои потомки, что случится с человеком, если он после сыпного тифа возможности нормально питаться будет лишен?.. А, вы спрашиваете, что такое сыпной тиф? Вы не знаете?.. Правда?…

Тогда я ничего о нем вам не скажу, пребывайте в счастливом неведении, а я за вас буду радоваться!! Упомяну только, что нам, большевикам, в Сибири чрезвычайную комиссию по борьбе с тифом пришлось создавать… А сыпняк Попов подхватил в тюрьме. Вдвоем они с Колчаком без чувств лежали одновременно: у одного тиф, у другого воспаление легких. Оба до сих пор и дохлые…

Лучше слушайте, какие они оказались – братишки Колокольцевы, Виктор с Евгением, то есть я-то их по домашнему стал называть: Витя, Женечка, потому что оперировать мне мальчишек все-таки пришлось. Их аденотомировали обоих несколько лет назад, но она же после слишком раннего удаления отрастает заново, сия пресловутая глоточная лимфоидная ткань, от которой столько бед! Вот Женя и говорит мне, уже завернутый в простыню:

– А это будет очень больно?. Мне маленькому отрезали, я и не помню… Помню, что очень страшно…

– А сейчас как?.. – тихо спрашиваю, протирая спиртовым тампоном ему лицо. Морщится сосредоточенно:

– Тоже страшно… Но, наверное, не так сильно…

– это очень, – говорю – хорошо, что не сильно… Знаешь, почему так получается – потому что ты сильнее! Страх вообще такое дело, которое нельзя выбросить… А вот пересилить… Женя, послушай меня. Больно будет, но совсем недолго и не слишком: я сейчас сделаю обезболивание, и большая часть чувствительности пропадет, понимаешь?.. А наркотизировать, вводить в сон, чтобы совсем ничего не было слышно, мне тебя нельзя. Будет кровь, и ты во сне захлебнешься. Так-то ее выплюнуть можно, правда?..

Смотрю, он улыбается.

– Спасибо, – говорит – Самуил Гедальевич, за предупреждение, а то доктора не предупреждают обычно… Наоборот… Говорят, что больно не будет. Можно… Можно меня не держать?.. Я вытерплю, честное благородное слово! А когда держат… Так унизительно, так… Вы ведь понимаете?..

– Понимаю, – отвечаю – и что честное слово значит, понимаю. Только сначала посмотри сюда… Это кольцеобразный нож – называется аденотом. Он очень, очень острый, Женя… Специально для того, чтобы оперировать быстро. Если ты дернешься, я тебя порежу. Там, в горле. И никогда себе этого не смогу простить, даже если меня твоя мама простит… Ты ведь тоже понимаешь?..

– Я понимаю, – улыбка у него вдруг стала просто как надрезанный (ассоциация к месту…)

арбуз: до ушей – я теперь совсем не боюсь! Ничуточки, потому что вы нож показали! Все доктора инструменты прячут, а вы показываете!

– Я тебе потом его дам подержать, – обещаю – только резать им ничего не надо, там за точка специальная, ее очень просто испортить, и лезвие не трогай… А впрочем… Если хочешь узнать, как можно порезаться без боли…

– Ух, законно, – он аж подпрыгнул – давайте, Самуил Гедальевич, скорее! А Витьке я только издали покажу… Вот его завидки возьмут.