Ущипните меня за самое нежное место…

Я-то, да и все мы в ревкоме, были уверены что оторванный от остатков своего воинства Колчак собирается просто-напросто у нас за свою жизнь до прихода Каппеля торговаться, потом не без оснований решили, что больше всего на свете ему хочется поскорей расстреляться, столь оригинально уклоняясь от дружбы золотолюбивых интервентов…

Но что мы в его лице союзника приобрели?..

Что он золото желает не на время у большевиков припрятать, а…

– Не думай, в красный цвет ты меня не перекрасил… – хмыкнул Колчак слегка встревоженно. Не иначе – за мой рассудок.

И в мыслях нет… Невозможно это – выкрасить! Самому если только выйдет покраситься. Политические убеждения не одежка, их не на плечи, их на сердце надевают…

– Поговорю, – киваю – а ты сам еще с Забрежиным потолкуй, он токарь, снаряды точил, знаешь тут такого?.. Старший твоего конвоя, – Колчак глаза с коротким выдохом опустил. Знает… Помнит! Не удержусь ведь, подсмотрю, как они мириться будут! Эх, и жизнь-то у нас, товарищи, наступает удивительная, хоть и впрямь… к генеральше сватайся. А что, и пойду, и посватаюсь, и ведь не откажется она, знаю, не откажется, и детки у нас пойдут, а нет, так сироток возьмем, и декабристочка Колчаку родит, и Семушка выучится, оженится, а я на свадьбе его христианской скажу по еврейски: "Мазлтов! И на гутер шу!" (Поздравляю, в добрый час!) – и фрейлейхс спляшу… Вот так: Ой, возьмем немножко счастья, возьмем немножко солнца, наполним этим наш бокал, наш бокал…

Не слыхали песенку?..

И пойдет, пойдет к полюсу небывалый корабль под красным флагом, имя "Россия" несущий!

И даже если не будет у нас с Колчаком ни детишек, ни свадеб – и самой жизни не будет тоже, потому что война не закончена… – обязаны мы свою жизнь на то положить, чтобы корабль-ледокол из небыли былью стал. Из призрачно возможного будущего – весомым настоящим!

Колчак прервал мои благостные мечтания сдавленным шепотом:

– Долго еще копаться будешь?! Я с тобой антисемитом стану… Революционный комитет ко мне! Помыться успею?..

Едва позволил инъекцию сделать.

Удивительный Колчак военачальник. В бою он сладить с нами не мог, но в плену запросто сладил! К нему не одного санитара приставить бы следовало… Санитарный взвод! Для сохранности иркутских большевиков. Что, не верите?.. Зря. Я когда к нему вечером шел, столкнулся… С побежденными большевиками. Мирхалев, Букатый, Ширямов, разумеется, куда без него, и все орут друг на друга, все друг другу что-то доказывают: телеграф, минирование, проволочное заграждение, руками машут, в руках бумажки, глазами сверкают, в глазах воодушевление…

Чуть не сбили с ног и не наступили на меня впопыхах, а то был бы… Коврик в прихожей. Кожаный… Еще и выговорили мне, что неплохо тут устроились некоторые с медицинским недообразованием! В тепле, в уюте, знай себе послушивай, знай себе пощупывай, и давай уж, бездельник, дуй к своим необременительным обязанностям. Шагом марш. И вообще… С тобой, Чудновский, Колчак кофии распивает, а с нас он того! Стружку снял!.. Ласково так, интеллигентно – но лучше бы он ругался!..

Вот бери таких в плен. Все места обструганные чешутся. Ладно, думаю, мысленно поскребываясь, пребывайте в приятном заблуждении. Задрал нос повыше, захожу к этому… Который стружку снимает… Рубанок в адмиральских эполетах, понимаете ли… И света белого не вижу!!!

Накурили-то…

До сиреневых сумерек!

Колчак после бани в простыне как Юлий Цезарь – между прочим, похож, хоть натурщиком приглашай – знаете чем занят?.. Забрежину наливает чай. Тот, счастливый, небось двадцать пятый стакан дует: раскрасневшийся, платком утирается, рубаха расстегнута… Это еще что за новости, а Потылица где бездельничает?.. Так, а чего он в углу и на корточках головой в коленях? Задрыхнул бессовестно?..

Да нет… Никому так спать не пожелаю…

Ну, я сейчас стамеской стану!

– Вы бы, – говорю этим чаевникам, добывая из кармана флакон с нашатырем – хоть ребенка пожалели травить своим табачищем.

И в ответ три голоса:

– Да пууу-усть привыкает… – Забрежин своим неуверенным тенором.

– Господибожемой, Семушка, деточка… – Колчак хорошо поставленным баритоном.

– Ааа… Ааа-пчхи!!! – деточка замечательным басом.

Вот такое трио для хора без оркестра.

– На здоровье, – говорю – тебе, Семен Матвеевич, а ну не отворачиваться. Дыши, дыши… Что, голова туловище перевешивает?..

– Ага, в сон клонит..– утирает тот глаза, полные аммиачной благодати.

А вот не сиди в закрытом помещении с курильщиками рядом… Куда руку отбираешь?.. Она мне еще нужна…

Эталонное у Потылицы сердце, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

– Илья Никифорович, вы не могли бы, – Колчак озабоченно – кофе заварить для мальчика?.. Или я сам, вы мне только спиртовку пододвиньте, пожалуйста… Потылица как про кофе услышал, так и подскочил, облизываясь! Учтем на будущее: ему для взбадривания не нашатырь надо давать нюхать…

А мне?.. Мне, значит, не перепадет?..

Мне, разумеется, перепало. И Забрежину зачем-то, в него же не лезет уже, он из вежливости не отказывается…

– У мальчика исключительные математические способности, Самуилинька! – похвастался Колчак, подливая заботливо юному кофеману свежезаваренный кофий из стакана в блюдечко, чтобы пилось ему привычно. Я поощрительно огладил кофейно благоухающие усы и даже свой стакан отставил, мол, очень интересно.

– Лександра Василич шшчитать умеет без шцыфр, одними буквами, и меня обешшался учить, – объявило молодое дарование.

Без цифр считать – хорошее алгебраическое определение… Запомнить надо. Ну вот, а то тут один адмирал расстреливаться собирался, приставал как с кортиком к горлу…

– Голова не кружится, мальчик мой? – спрашивал Колчак Потылицу шепотом, норовя дотянуться по чубу его потрепать, а тот и не против был, хитрован, пригибался, не иначе прикидывал, как бы побольше уроков выклянчить.

Забрежин на сие чудесное зрелище любовался умиленно: лучшей прикуски мне к кофию и не надо! Так воодушевился – дайте сюда пару гор, сверну.

А ведь пришлось сворачивать.

Меня в тот день на обыск вызывали, а к сыскному делу моя душа не лежит, хоть в нее лезьте. Квартира вдовья, убогая, со скрипучей мебелью, хозяйка прозрачно высохшая, от страха плакать разучившаяся, двое недорослей у нее, гимназисты-погодки, косящиеся на нас, с обыском пришедших, бешено…

И то, из-за чего сыр-бор, он же обыск: самодельных листовок стопка. С портретом Колчака: тщательной перерисовкой фотографии через оконное стекло, это ж сколько они, трудолюбивые мальчики, окошко от наледи очищали?.. Небось все пальцы поморозили…

И надпись через портрет наискосок: "Адмирал Колчак – мученик в грязных лапах палачей из чрезвычайки!"

– А дальше?.. – спрашиваю, разглядывая свои руки. Выпачкать, что ли, для правдоподобия…

– Что – дальше?.. – переглядываются эти типографы и журналисты младшего школьного возраста.

– Текст, – говорю – незаконченный. Мученик с лапами… То есть в лапах. Жалобно и невнятно. Листовка должна заканчиваться воззванием! Садитесь и переписывайте как полагается. Завтра приеду – проверю… Записывай, Константин Андреевич, – киваю Попову – от семнадцатого января сего года… Приказ председателя губернской ЧК… Выдать гражданке Колокольцевой… – красивая у прозрачной хозяйки фамилия! – по имени-отчеству..? – Наталья Алексеевна, подсказывает заместитель, потому что сама Колокольцева молчит оцепенело и мальчишки у нее какие-то неразговорчивые не по возрасту, наверное, писать им привычнее – Колокольцевой Наталье Алексеевне, проживающей по адресу… Дров четыре кубометра, муки… Муки десять фунтов и фунт коровьего масла. И молока бутылку… Готово, Константин Андреич?.. Дай подпишу.

– Господин… – обретает голос Колокольцева – господин чекист, я не могу так! – вскакивает, шатаясь, я подхватываю под руку ее, она руку выдергивает: – Я не дармоедка, господин из чрезвычайки, чтобы мне милостыню подавали! – полыхает рваным румянцем – Я могу работать…