Давным-давно эта лошадка была единственным, что он сохранил из родного дома. Даже лица родителей померкли в памяти, растворились среди множества новых впечатлений, переживаний и всего, что требовалось запомнить, но она оставалась надежным и ярким маяком… Сейчас она походила скорее на жалкий остов этого маяка и не влекла ни к чему хорошему, что уж говорить о его потугах создать новые игрушки самому из оказавшегося под рукой хлама? Дьюар, ощущая, как нервно подрагивает кончик левого уха, молча подхватил разложенное богатство и зашвырнул в открытую печь. Огонь моментально поглотил деревянные фигурки, весело затрещал на них, и только череп еще продолжал укоризненно пялится прямо из пламени.

Аста разинула рот, до глубины души обиженная таким поворотом событий. Пухлые губки искривились в подступающем плаче. Обоюдная их нетерпимость друг к другу кольнула резко и болезненно, и один только Акила чудесным образом сохранил трезвый ум, хотя и он вздохнул с некоторым сожалением, примирительно поглаживая Асту по голове.

— Мы все слишком устали, друзья мои. Предлагаю сейчас оставить разногласия и отдохнуть как следует, а на утро мы обсудим, что делать дальше.

Судя по прямому и убедительно-дружелюбному взгляду, относилось это главным образом к Дьюару. Тот посмотрел на огонь, выдохнул и покорно кивнул. В конце концов, поспорить тут было не с чем.

***

Дьюар чуть помедлил на пороге своей бывшей комнаты — шестнадцать лет, прожитые в ней, разом пролетели перед глазами со всеми их печалями и радостями. Печалей, откровенно говоря, было больше.

Слабый огонек отвоевывал пространство у тьмы по кусочкам: длинная кровать с прохудившимся тюфяком, клочья паутины на торчащей посреди комнаты печной трубе, гроздья лука, свисающие с низкого потолка, словно на чердаке обыкновенного деревенского дома, рунные символы над плотно заделанным окошком… Комната выглядела почти пустой, как будто про нее не вспоминали с самого отъезда Дьюара. По крайней мере, помнил он ее именно такой, неизменной до самых мелочей, и тем страннее было вновь ночевать в ней.

Вряд ли по ощущениям это походило на возвращение домой, но куда же еще ему было возвращаться, как не сюда? Дьюар кинул поверх тюфяка свой дорожный плащ, потушил свечу и постарался заставить себя уснуть.

Мысли, что роились в голове, определенно этому не способствовали. Они метались, как вспугнутые мухи, перескакивая с образа Дэрейна, ворчливого и мрачного, на мелкую непоседливую девчонку; со скучного и в то же время непростого детства в заброшенной на болотах башне на недавнее путешествие — скорее даже бегство, в передышку от которого все еще верилось с трудом. Он лежал с открытыми глазами, вглядываясь в темноту перед собой. О, сколько же у нее было оттенков! Если скосить глаза на край видимости, то там, над узким продолговатым окошком, потолок расчертили светлые полосы позднего заката. Они придавали желтизну старым доскам и делали еще гуще тьму по углам, ту самую глубокую и бархатную, в которой по неволе выискиваешь смутное движение или блеск глаз. Собственные руки, даже поднятые прямо к лицу, казались почти неразличимы. Стена сбоку выглядела черным провалом в неизвестность, но стоило ее коснуться кончиками пальцев, как Дьюар ощутил шершавость глубоких царапин. Если включить чуточку воображения и немного больше внимательности, прислушаться к своей коже, то можно догадаться, что доски покрывают тщательно вырезанные рисунки — лошадиная морда, круглый глаз, курносое лицо знакомой девчонки, ничем не похожее на оригинал, ворона на ветке осины и длиннолапая лягушка… Он выскребал все это кончиком ножа, когда откладывал опостылевшие книги, некоторым линиям после добавлял цвета черным углем и красной птичьей кровью, но те скорее всего давно выцвели и осыпались… А впрочем, утром будет видно.

Дьюар осторожно вытянул ногу — лодыжка все еще отзывалась ноющей болью, хотя и намного слабее, чем прежде. Похоже, последняя часть пути через болото, когда приходилось тащиться пешком по вязкой земле и заросшим травой кочкам понравилась ей намного меньше, чем самому Дьюару, потому что ощущения в ней явственно походили на протест. Пришлось мысленно пообещать себе, что с этого дня им наконец-то можно подумать об отдыхе. Хотя бы перевести дух, пока это малоприятное, но почти непроходимое болото надежно укрывает их следы. Сделалось спокойнее…

Но сон не шел, как бы эльф ни вертелся, и вовсе не жесткая кровать была тому причиной. Дьюар слушал тихое, недоверчивое дыхание оживающей башни — скрип дерева и крысиный писк в норах, свист ветра в печной трубе, шорох летучих мышей по соседству с его чердаком, слабое шуршание жучков, потрескивание и постукивание. Мелкие обитатели, которых спугнула с обжитого места смерть старого некроманта, а точнее принесенные ею отголоски нестерпимого дыхания Извечной, теперь с радостью возвращались назад, и это несмотря на то, что застарелая темная магия еще присутствовала вокруг незримой паутиной.

Сквозь эти привычные звуки совершенно иной нотой прозвучали осторожные шаги. Легкие, на грани слышимости, знакомые, но здесь странно чуждые. Ширкнула дверь, открываясь. Заскрипела, проминаясь, кровать позади. Ладонь мягко легла на плечо, как будто проверяя, спит он или нет.

— Что случилось? — приподнявшись на локте, отозвался Дьюар. В темноте скорее угадывалось, чем виделось, как Акила покачал головой.

— У тебя кожа ледяная, — почему-то заметил он почти шепотом. — Это и есть “холод Загранья”, как ты говоришь?

Дьюар поежился.

— Да. Нацеплял от духов по дороге… Не в первый раз.

Акила еще помолчал немного. Над ухом слышалось частое, чуть взволнованное дыхание, тускло поблескивали белки глаз с плохо различимым выражением, рука все еще касалась едва ощутимо.

— Вообще-то, я пришел потому что… Словом, если тебе нужно, я готов помочь. Поделиться теплом.

Где-то снаружи раздалась восторженная трель сверчка.

========== Глава 8 ==========

Комментарий к Глава 8

Как раз к выходу последней главы у Дьюара появился еще один портрет, приглашаю полюбоваться, он на самом деле изумительный! https://vk.com/tetra_t?w=wall-165095034_4412

Некромант проснулся со странным чувством, разлившимся от макушки до пяток. В голове звенело от чистой, поражающей пустоты — вечно вьющиеся стаей мысли и опасения куда-то утекли, рассеялись — как порой сходят облака с хмурого осеннего неба, и оказывается, что под ними оно все такое же синее, как и летом. Тело почти не ощущалось. Даже злополучная лодыжка сейчас не давала о себе знать, словно он парил где-то в воздухе, а не валялся на жестком слежавшемся тюфяке. Солнце протискивалось тонкими лучами-стилетами сквозь доски, закрывающие окно, норовило вонзиться под прикрытые ресницы и полосами расчерчивало комнату, но к собственному удивлению Дьюар не ощутил раздражения от него, как бывало порой, если приходилось засыпать перед самым рассветом и тут же просыпаться от навязчиво-яркого света… Это чувство как будто все же было знакомо, хотя и вспомнилось со значительным трудом — он наконец-то от души выспался.

С рассветом комната все больше походила на обычный пыльный чердак, и из всей башни именно в ней особенно чувствовалось, что долгое время это место оставалось заброшенным. Дьюар, поборов все же приятную утреннюю ленцу, поднялся и с некоторым усилием оторвал две доски, загораживающие окошко. Прохладное осеннее солнце скользнуло внутрь наперегонки с порывом ветра, взметнувшим пыль, осветило самые дальние углы, захваченные пауками и кое-где — плесенью.

Башня пробуждалась медленно, по крупицам, по камешку — в ней все еще оставалось тихо, насколько только может быть тихо в старом, постоянно скрипящем доме. Когда ушел Акила, Дьюар не помнил, а то и вовсе не слышал, но товарищ исчез, плотно притворив дверь и прихватив с собою отголоски потустороннего холода, который в иное время было сложно вытравить из костей, а за одну ночь и вовсе невозможно. Невольно подумалось, что во время памятного ритуала Акила проникся некромантией куда больше, чем говорил вслух. Разгромленное кладбище и легенду про собственную гибель они и вовсе не обсуждали, только травник после этого ходил очень уж задумчивый — решал что-то для себя, укладывал в голове все, что удалось увидеть и почувствовать, а Дьюар старался лишь не мешать ему.