Даже для собственного слуха подобные оправдания звучали ничтожно и жалко. Дьюар не решался поднять взгляд на Акилу и все смотрел на кровь, засохшую бурой кляксой посреди стола когда-то очень давно. Более убедительных слов никак не находилось, но они оказались вдруг и не нужны.
— Так ты был здесь, когда все случилось? — с горьким сожалением спросил Акила. — Видел?..
— Нет. Я струсил. Когда мы были уже совсем рядом и вот-вот должны были встретиться с ним, у меня не хватило духу, и я просто сбежал. Мастер Горан, который командовал ищейками, отпустил меня, чтобы я не путался под ногами.
Мрачное и неласковое болото пуще иного путало дорогу. Когда столкнулись орденские и хозяйствующий здесь некромант, духи словно взбесились. Растеряв всякий покой и порядок, огоньки больше не указывали, куда идти, а наоборот — только сбивали. Дьюар не мог слышать или видеть того, что происходило у башни, но он чувствовал отголоски силы, буйствующей там. Темную, вязкую и мутную силу наставника он узнавал без труда — она походила на зацветшую воду болота, в которой плавает мертвечина. Ей противостояла сухая и жаркая, как огонь на березовых поленьях — не иначе, как вслед за ищейками подоспели боевые огневики, но на сырых болотах их огонь не имел истинной силы, и от того борьба затягивалась.
В городе, в дне пути через болото, его ждал конь и уже составленный маршрут, с которого пришлось сойти из-за настойчивого “приглашения” Совета, ждало продолжение его прерванного путешествия. Но Дьюар медлил, ждал, когда все закончится, наблюдал за тревожно мечущимися духами и сам ощущал те же самые надрывно пульсирующие в груди отголоски чужой боли. Ему не было нужды спрашивать, чем все закончилось — смерть ощущалась ярче, чем когда-либо прежде, словно сама Извечная Госпожа ступила на бренную землю. Гибели ищеек, в большинстве своем обладающих слишком слабым даром, почти не ощущалось в общей какофонии. Потухшие души огневиков оставили черный жирный след, как от едва тлеющих головней, расчертили ауру болота угольными полосами. Смерть некроманта обернулась мощным смерчем, спрутом, раскинувшим щупальца и обращающим в прах все, до чего способен дотянуться, кляксой тьмы, затмевающей белый день…
Он помнил, как сейчас, тот страх. Ослепляющий ужас оказавшегося на дне трясины, паническое желание исчезнуть, спрятаться, как если бы можно было спрятаться от самой Извечной. Оглушающую тишину в ушах, которая воцарилась, когда замолкли все птицы и звери, даже сам ветер стих и перестал шуршать листвой. Оцепенение, что навевало замершее в ожидании болото…
— Когда я решился приблизиться к башне, все уже давно закончилось, остатки орденского отряда ушли, прихватив с собою мертвых. К тому времени я уже год жил сам по себе, практически не поддерживая связи с бывшим наставником, и уж тем более не испытывал к нему нежной привязанности после того, как он со мной обращался в детстве… Но в первые мгновения я пожалел, что пошел на поводу у ордена. Мне сделалось так жутко, что я не смог заставить себя пройти дальше порога, смешно и странно, ведь я даже не знал, чего именно боялся — тут не осталось никого, живого или не-мертвого.
— В страхе нет ничего постыдного. Иногда мне кажется, что если человек ничего не боится, то он скорее глуп, чем храбр.
— После того дня я еще долго боялся всего и вся… Даже эта сова до дрожи напугала меня, когда вылетела навстречу. Она просто не могла двигаться! Не должна была. Любое умертвие нужно непрерывно подпитывать силой и контролировать, оно не способно управлять своим телом без воли создателя… И все же сова двигалась. Двигается до сих пор, как ты знаешь — уже покидая башню, я нашел амулет из ее костей, он позволяет управлять ей, и все же летает она сама… Мне до сих пор не понятно, как это возможно и могло ли быть так, что Дэрейн специально оставил ее, зная, что я вернусь. Иначе не представляю, почему он уничтожил все записи, даже старые книги, по которым я учился, но сохранил столь редкое создание… Может статься, даже единственное в своем роде. Рискнул отдать его в лапы Ордена только потому, что не думал, будто найдется кто-то, способный разобраться в его природе?
— Возможно, он действительно сделал ее для тебя. Ты жил у него с самого детства, и если у него не было родных детей…
Это невинное предположение резко и ярко оживило в памяти и ночи в сыром подвале, и суровые уроки, когда без всяких объяснений зеленый юнец бывал брошен один на один с опасным умертвием или тварью из Загранья, и только то, что он сам усвоил из старых книг, могло его спасти. Поступают ли так с детьми, которых хотя бы немного ценят?
— Дэрейн ненавидел меня. Самая длинная фраза, которую я от него слышал, была о том, что он скормит меня крысам, если я не перестану мешаться под ногами. И сомневаюсь, что это была хоть отчасти шутка.
— Что же, это вполне вписывается в представления о лардхельмском чернокнижнике, которые я знаю. Но каким на самом деле был твой наставник — судить лишь тебе… Однако, ты замечал, как сложно бывает сказать, что любишь кого-то? Признаться в своей ненависти намного легче.
— Не думай, что это было так же, как с твоей девчонкой. Я не скоро научился вести себя достаточно тихо, а Дэрейн никогда не горел желанием обзаводиться учениками, ему просто показалось это выгодным. Нам было непросто терпеть друг друга.
— Конечно, нет, Аста всего лишь… Аста! — сквозь размеренную речь Акилы резкими молниями прорвались тревожные нотки. Он вскочил с уже облюбованного стула и в смятении заозирался по сторонам. — Куда она подевалась? Ведь только что была здесь и, вроде бы, не собиралась отходить от нас… Дьюар, сколько комнат в этой башне?
— Всяко меньше, чем в Вассагском замке: не потеряется.
— Может, ты и был таким же ребенком, когда жил здесь, — ничуть не оценив шутки, отозвался Акила. — Но у тебя был дар некромантии, а это многое значит. Лучше бы нам найти ее прежде, чем она найдет неприятности. Мало ли что могло здесь еще сохраниться…
Дьюар прикрыл глаза, пытаясь различить хоть какое-то шевелении магии — напрасно. Она оплетала башню плотной паутиной, каждый камень и каждый уголок, но все эти нити ныне не имели силы, как и было положено месту, давно оставшемуся без хозяина. Он нехотя поднялся, следуя за уже выбежавшим из комнаты Акилой.
Дверь в спальню щерилась выломанным замком, точно драчун выбитым зубом. Кто-то содрал даже линялое покрывало, проверяя, не спрятано ли под ним чего ценного, вытряхнул сундуки, перевернул вверх дном почти всю комнату… В свете единственной лампы она походила на распотрошенную тушу дикого зверя, которую хищники бросили догнивать там, где прикончили.
А Акила тем временем уже рванул вниз.
— Осторожней, — вырвалось у Дьюара, когда ступени лестницы угрожающе заскрипели под быстрыми шагами. Может, ловушек в башне и не осталось, но шанс сломать шею из-за гнилой доски все еще присутствовал, и не считаться с ним было бы опрометчиво.
Акила отмахнулся. Спускаясь чуть ли не на ощупь, Дьюар догнал его уже внизу, сразу метнулся взглядом к двери в подвал — та была плотно притворена, как Дьюар всегда ее помнил. Пропажа сидела на грязном полу, баюкая такие же грязные игрушки. Акила подлетел к ней как ужаленный, обеспокоенно поискал свежие ссадины, не нашел и тщетно попытался пригладить припорошенные пылью косы. Со стороны он походил на заполошную наседку, потерявшую и нашедшую единственного цыпленка.
— Где ты только это взяла? — пробормотал травник, рассматривая то, с чем играла девочка. Дьюар тоже подошел глянуть, скорее из праздного любопытства, чем в самом деле волнения, но ему не слишком понравилось увиденное.
Выбеленный временем и рассеченный длинной трещиной, заячий череп сиротливо лежал рядом с неумело вырезанной и от того непропорционально длинной фигурой не то волка, не то собаки, и когда-то дорогой, но давно облупившейся и потемневшей деревянной лошадкой почти в две ладони высотой.
— Постой, так это же… — Акила почему-то улыбнулся. Так задумчиво, будто это его прошлое оказалось вытащено на свет и разложено, как черствый хлеб на прилавке ушлого торговца. С неподдельным интересом, от которого Дьюару сделалось совсем неуютно.
