— Зачем? Они указывают мне дорогу, и они же создают здесь туман. Благодаря им никто не пройдет по нашим следам.

Акила поджал губы и молча двинулся за ним. Во взгляде читалось, сколь многое он хочет сказать и что думает о столь циничном использовании мертвых, но ему хватало такта держать это при себе.

Духи указывали некроманту такие тропы, что в жизни не заметишь, если искать самостоятельно. Чахлые деревья подступали все ближе, вынуждая лавировать меж их стволами, и единственно верным казалось повернуть назад, к оставленному в стороне тракту, но Дьюар упрямо шел за парящими над землей огоньками, которые без труда обходили буреломы и топи.

Время здесь имело собственный темп, двигаясь как будто параллельно путникам. Каждый из них мог поклясться, что вступил в туманную низину всего пару часов назад, но редкие проблески неба, то и дело проглядывающие сквозь плотные тучи, начинали менять цвет на вечерний. Это пробуждало смутные сомнения в том, что до башни удастся добраться прежде, чем опустится ночь, но именно в тот момент, когда Акила собирался высказать их вслух, тропа закончилась.

Путники вынырнули из тумана, который с этой стороны походил на плотный полог, скрывающий центр болота. Впереди, у самых ног, разлилось широкое озеро стоячей воды, столь густо покрытой ряской и тиной, что цветом сливалось с берегами. Через озеро, прямиком к вырастающему из него острову с башней, вел широкий, но с виду ненадежный и ветхий деревянный мостик.

Остановившись на краю сухого бережка, Дьюар с горечью осознал, что его прошлое, в которое сейчас приходится нырять, гораздо глубже и темнее окружающего болота. Где-то здесь, на самом дне омута, жили воспоминания о шестнадцати годах, проведенных в подмастерьях у лардхельмского колдуна, и сейчас они призраками вставали перед глазами — совсем как те болотные огоньки, только их, в отличии от неупокоенных душ, невозможно было изгнать. Вот здесь некогда пролегала тропка, по которой он бегал каждое утро к единственному чистому ключу, чтобы набрать воды. Сейчас она вся заросла бурьяном, отыскать можно только наугад. У этого дерева с раздвоенным стволом он когда-то закапывал мертвую ворону — первый труп, что ему удалось поднять, почти случайно. Теперь дерево высохло, пригнулось к земле, как старик под гнетом прожитых лет, а нить жизни в нем истончилась до хрупкого волоска. Такие знакомые и одновременно с этим так изменившиеся места на миг заставили вновь почувствовать себя мальчиком, впервые ступившим на зловещую землю лардхельмского болота.

Тогда тоже стоял тихий осенний вечер, и тревожно-красное солнце, наколотое на верхушки сосен на далекой окраине болота, рассыпало последние лучи перед заходом. Вокруг повисла тишина, лишенная птичьих голосов и даже жужжания насекомых — мрачная громада башни словно выпивала всю жизнь и радость вокруг себя, сколь могла дотянуться. Ее стены уже тогда казались древними, а крыльцо, глубоко утопленное в мягкую мшистую землю, ничуть не гостеприимным. Никакой смелости не хватало, чтобы приблизиться к нему, ступить внутрь, позволив страшной башне себя поглотить, и присутствие тогда еще будущего наставника делало только хуже. Он не пытался приободрить, успокоить или хотя бы что-то объяснить — грубо подталкивал в спину, попросту не оставляя шанса на отступление, и Дьюар шел, точно на казнь.

Из воспоминаний выдернула хрустнувшая ветка под сапогом. Это Акила, спокойный и собранный, подошел ближе, специально не таясь, умудряясь отогнать дурные мысли одним своим молчаливым присутствием. Оно и в самом деле помогало, потому что простое осознание того, что ты не один, способно сделать светлее самый глубокий омут. Никогда не думавший, что сможет еще раз вернуться сюда, Дьюар потянул коня за повод прямо к шаткому мостику. Ступил на склизкие от сырости доски, тут же отозвавшиеся жалобным скрипом, с тяжелым вздохом двинулся к башне. От мостика повеяло магией — слабым откликом когда-то наложенного мощного заклинания, что заставило его на десятки лет застыть во времени и не давало рухнуть в воду. Резануло по нервам почти забытой силой наставника — острой, с характерным запахом плесени и крови, с привкусом тошнотворного страха. Так башня встречала своего бывшего обитателя, вместо хлеба и соли поднося привкус прошлого.

***

Вблизи камень стен выглядел еще старше, весь испещренный мелкими трещинами, словно морщинами, покрытый паутиной и засохшим вьюнком, а у земли — белым лишайником. Дверь поддалась с трудом, хотя и не была заперта — от влаги дерево разбухло, потемнело и накрепко засело в тисках стен. Заскрипели проржавевшие петли, застонал, отодвигаясь, засов. Изнутри потянуло затхлостью брошенного дома.

— Стоит ли ждать каких-либо магических ловушек? — на всякий случай спросил Акила у порога.

— Нет… Теперь уже нет, входи.

Дьюар с трудом нашарил упавшую с крюка лампу, завозился, поджигая остатки масла. Пришлось долить свежего, потому что прежнее почти высохло, но вот тусклый огонек задрожал, выхватывая из сумрака жутковатое нутро башни.

Все выглядело точно как в последний раз, когда Дьюар был здесь. Так же на боку лежал перевернутый стол с рассыпавшимися вокруг плошками и черепками, так же зияли пустотой распахнутые сундуки и разбитые ящики, так же неопрятной кучей валялись выброшенные из печи головешки, в которых что-то искали… Орден побывал здесь сразу после смерти Дэрейна. Густой слой пыли прикрыл их следы, но не спрятал сотворенной разрухи. Тогда, следуя за ними, Дьюару не хватило духу пройти дальше первого этажа или даже здесь задержаться чуть дольше, чем требуется для беглого взгляда. Но в этот раз он не мог повернуть.

Акила шел за ним, практически след в след, крепко держа Асту за руку. Здесь, в доме некроманта, где мертвыми казались даже стены, любому сделалось бы не по себе, но он как-то умудрялся сохранять почти невозмутимый вид. Вглядываясь в каждый угол, настороженно прислушиваясь, но при этом не выказывая видимого страха. Когда над головой метнулась быстрая тень, издавая шорох и поднимая крыльями пыль, дернулась только Аста — обхватила Акилу за пояс, пряча лицо в складках его плаща, словно любой демон Загранья мог обмануться этим и пройти мимо. Но тишина в миг вернула свои права, затопила башню, как только сова устроилась на невидимой во мраке жердочке и замерла неподвижным чучелом. Дьюар даже не помнил, чтобы отдавал ей такой приказ — не иначе как его память сделала это за него, подсунув картинку, в которой он, впервые переступая порог башни, наткнулся взглядом на пустые, пугающе темные глаза этой самой птицы, точно так же сидевшей напротив двери.

Даже не будучи заброшенной, эта башня показалась тогда слишком зловещей. В ней веяло холодом и сыростью, в каждом углу толпились неровные тени и пахло плесенью. Маленькому Дьюару отчетливо вспомнился родной дом, тепло камина, запах свежего хлеба… Только войдя в свое новое обиталище он понял, насколько будет скучать по всему, что осталось где-то за дальними краями, в прошлой беззаботной жизни. По своей комнате, заполненной игрушками, по смешно пищащим цыплятам, стайкой бегающим во дворе, по тем дням, когда отец возвращался из долгих поездок и привозил сотни удивительных вещей, а Дьюар помогал ему раскладывать их в лавке, и даже по вечно брюзжащей кухарке, что норовила отхлестать мокрым полотенцем за стащенный из-под носа пирог… Теперь он уже не мог вспомнить ни лиц родных, ни своего настоящего дома — только то самое щемящее чувство одиночества и грусти, которое накрыло его по приезду к наставнику.

Им повезло, что печь осталась нетронутой, хоть и полной сора. Огонь легко занялся на сухих поленьях и старых углях, вскоре окончательно разогнав сумрак. У дальней стены проступили очертания узкой лестницы, неровные ступени которой уводили как наверх, так и вниз — к подвалу, памятному по многим ночам, проведенным в его холодной темноте.

— Здесь… — Акила первым решился нарушить молчание, но все-таки не сразу нашел подходящие слова. Даже при самом оптимистичном настрое обстановку нельзя было назвать уютной или приятной, но она все же больше походила на дом, чем на склеп. — Я думал, будет хуже. Снаружи башня выглядит готовой вот-вот обрушиться, но внутри она еще крепкая…