Последовало еще несколько минут стыдливого сожаления, пока наскоро сколоченный гроб со сдвинутой крышкой не оказался, наконец, на поверхности. Внутри и вправду был старик. Тело еще не успело тронуть разложение, но изрядно потрепали годы: весь ссохшийся, кожа да кости, темные старческие пятна на полысевшей голове, глубоко запавшие глаза, тонкие немощные руки, сгорбленная спина… Акила ощутил острое раскаяние перед мертвецом из-за того, что они собирались с ним сделать, и потому его вовсе передернуло от взгляда спутника, которым тот окидывал лежащее тело. До безобразия равнодушный, оценивающий, как столяр смотрит на сучковатое бревно, из которого предстоит выстрогать новый табурет.
— Поганое будет умертвие из такого материала… — пробормотал Дьюар себе под нос. — Ладно, хоть кости целы…
Казалось, эти слова просто не могли принадлежать тому же эльфу, который без раздумий выступил против могущественного Ордена магов, чтобы спасти чужого ребенка, который тратил последние силы на розыски пропавшего крестьянина. Может быть, и не с большим рвением он делал это, но тогда Акила точно знал, что на него можно положиться, чувствовал его поддержку даже без лишних слов. Сейчас же перед ним стоял незнакомый, жестокий и опасный некромант, а не старый друг.
Самого ритуала он предпочел бы вовсе не видеть, но даже если бы закрыл глаза и отвернулся, продолжал бы всей своей сутью ощущать творящуюся рядом магию — чуждую и холодную. Со своего места рядом с Астой он не разобрал, что именно Дьюар достает из походной сумки и раскладывает вокруг мертвеца, но это вряд ли было чем-то приятным глазу. В лунном свете мелькнуло узкое лезвие — Акила не раз видел его днем и легко мог представить испещренную мелкими трещинами, до бела отполированную рукоять из кости какого-то неизвестного зверя (а зверя ли вообще?) и потемневшее от кровавых подтеков острие. От него веяло такой темной аурой, что даже прикоснуться Акила никогда бы не решился, не то что вот так просто разрезать себе ладонь.
Дьюар что-то бормотал, но его голос терялся в шелесте листвы и долетал лишь обрывками звуков. Аста вслушивалась, чутко вертела головой, как совенок, но подходить тоже не решалась, точно чувствовала то же самое, что и сам Акила — растекающуюся по округе холодную и неприязненную силу, словно иголками впивающуюся в кожу. Запахло прелыми лепестками роз, от этого запершило в горле, подступила тошнота. Акила с трудом сглотнул, сжал пальцы, унимая в них непрошенную дрожь, хотел было отойти подальше, к привязанным у ворот коням, но тут впереди зашевелилось. Изломанная горбом фигура поднялась. Медленно, как если бы продиралась через вязкий мед, рваной и шаткой походной двинулась куда-то прочь, замерла истуканом, чуть покачалась из стороны в сторону, двинулась снова.
Акила не сразу понял, что умертвие, качаясь и странно петляя, точно пьяное, все же приближается к нему. Вблизи оно выглядело еще отвратительнее, чем даже когда лежало в гробу: распухший язык вывалился из раззявленного рта и болтался в такт шагам, голова кособоко склонилась к плечу, а на шее зиял небольшой бурый разрез. Остановившись в нескольких шагах, умертвие подняло скрюченную руку и приветственно помахало.
Этого Акила уже не стерпел.
— Да что ты творишь?
Дьюар отвечал не сразу, так же заторможенно, как и его творение, глотая слова и не поворачивая головы.
— Нам нужно создать… видимость сражения. Попробуй… уничтожить… Это не будет… трудно.
Умертвие в самом деле явно не делало попытки напасть. Полностью послушное воле своего хозяина, оно лишь топталось на месте и манило к себе рукой. Вторая висела безжизненной плетью, то и дело хлопая по бедру во время движений, точно оторванный лоскут. Глядя на это, Акила хоть и понимал, что от самого деревенского колдуна ничего уже не осталось, одно только бездушное тело, но все равно не мог сдержать отвращения — более всего от того, что должен участвовать в этом лживом спектакле. Он поискал вокруг глазами — нашел удивительно сухой кустик, укрывшийся от дождя под тенью чьей-то могильной плиты. Отломил ветку и высек на нее искру, позволив разгореться маленькому, но уверенному огоньку. Было нечто неправильное в том, чтобы поджигать совершенно не сопротивляющееся умертвие. Его отсыревшая одежда загорелась не сразу, но оно терпеливо стояло и ждало, пока это произойдет, а потом странно и беспорядочно заметалось из стороны в сторону, оставляя черные подпалины на деревьях и надгробных плитах, снося на пути хлипкие оградки, вытаптывая посаженные кем-то цветы.
Сам Дьюар шевельнулся только после того, как умертвие свалилось обугленной головешкой. Поднялся, растирая онемевшие пальцы, все так же равнодушно посмотрел на дело своих рук. Кладбище выглядело так, будто на нем и в самом деле кто-то подрался, в воздухе отвратно воняло паленой плотью и слышался испуганно-приглушенный вой какого-то пса, почуявшего неладное.
— Ярко получилось, местные наверняка запомнят, — поделился мыслями Дьюар.
— Думаешь, за нами кто-то подсматривает?
— Обязательно. Не прямо тут, а издали, и странно было бы, если б не смотрели. Впрочем, нам же лучше, — вдруг заключил он. — Когда новый отряд ищеек нападет на след и начнет здесь расспрашивать, то местным будет, что сказать про ночь нашей “кончины”.
***
Если бы на этом все закончилось, еще можно было бы считать, что участие в некромантском ритуале было лишь косвенным, хоть как-то оправдаться перед собственной совестью, но на самом деле все лишь начиналось.
— Нам потребуется больше тел, — просто заявил Дьюар. — Пока я еще могу копать, нужно приготовить все. После выдадим их за себя…
Недостатка в свежих могилах не наблюдалось. Дьюар лишь обходил ровные ряды одинаковых холмиков, прислушивался к чему-то, только ему понятному, и выбирал те, что казались ему подходящими. Когда их раскопали и выложили тела в один ряд, оказалось, что он не ошибся: двое мужчин и ребенок, исхудавшая девочка с признаками скосившей ее болезни. Внешне несчастные мало походили на них самих, но некроманта это, похоже не волновало.
— Я отсеку последние нити, связывавшие их с прежними душами, тогда ни один некромант не сможет разоблачить подлог, — коротко пояснил он, готовясь к ритуалу, но смотреть на этот раз не позволил. Акила, впрочем, и не рвался, ему с лихвой хватало долетающих ощущений — холода и безмерной тоски, будто кто-то умирал прямо тут, на руках, и спасти его не было ни единого шанса. Такого отчаянья он не испытывал даже у постели безнадежно больного, никогда и нигде, от чего не хотелось оставаться даже рядом. Аста захныкала, прижалась пуще, и, если бы могла, то наверняка запросилась бы сейчас домой.
Дьюар подозвал неожиданно. Большая часть ритуала была уже завершена, но мрачная мертвая сила еще гуляла вокруг него, делая присутствие рядом вовсе невыносимым.
— Нужна ваша кровь.
Акила не стал спрашивать, зачем. Глаза некроманта в этот момент казались пугающе белыми, бесцветными и бесстрастными, как будто сам он пребывал где-то совсем в другом месте, но протянутую руку ухватил быстро и крепко.
— Прими кровавую дань и даруй нам свою защиту…
Кинжал невесомо чиркнул по запястью, оставляя за собой тонкий разрез — едва ли заранее можно было представить, что старый и потрепанный на вид клинок окажется такой остроты. Его прикосновение обжигало холодом намного сильнее, чем боль от пореза, оно веяло жадностью и жаждой, будто кинжал стремился сам напиться кровью. Почти черные в полумраке капли покатились по лезвию, оставили тонкую дорожку и… впитались, словно оно было сделано из ткани, а не из металла. Дьюар удовлетворенно хмыкнул и отнял его.
— Получилось. Теперь девчонка. Уж постарайся придержать ее, чтобы она меня не убила.
Аста испуганно пятилась. Невозможно было поверить, что в этом хрупком ребенке с бездонными синими глазами в самом деле скрывается страшная и разрушительная сила, способная за несколько коротких мгновений убить полдесятка опытных воинов. Ее хотелось утешить, обнять и защитить, спрятать от злых глаз, а позволять темной магии смерти касаться ее даже краем — кощунство. Но Акила лучше всех знал, что лекарство слишком часто бывает горьким. Асту он все же обнял, успокаивающе поглаживая по голове, но в эту нехитрую ласку вплелась толика силы с сонным напевом, и вот девочка уже расслабилась, прикрывая веки.
