Но Питер прячется от него, щекой (на которую пришелся удар) прижимаясь к синему мату. Баки, не задумываясь, ложится рядом и чуть ли не вжимается щекой в мат, думая, что так сможет посмотреть остался ли след. И это так странно, думает он, когда Питер открывает глаза.

Пока они тренировались, он и не заметил, какие они у него красивые и глубокие.

— Не в этот раз, — отвечает Питер, наконец показывая щеку, на которой не осталось и царапины, только маленький красный след и тот, должно быть, от мата.

Он поднимается рывком, протягивает Баки руку и улыбается. Баки улыбается в ответ и, кажется, краснеет.

Они продолжают тренировку, и Баки старается не думать о Питере. Только о его безопасности.

***

— Малыш, твой папочка меня убьёт.

Баки с трудом удерживает Питера на весу, пытаясь затащить его на мост. Веб-шутеры сломались, а Баки не уследил. В костюме Питер куда тяжелее, и кто же знал, что спандекс так много весит? Упираясь ногами в асфальт, Баки тянет его сильнее, и через несколько тяжелых секунд Питер уже сидит на асфальте, прямо на двойной сплошной, и смотрит по сторонам.

На нём маска, но Баки отчего-то уверен, что он улыбается. Кажется, этот парень всегда улыбается, когда они оказываются вдвоем в неловкой ситуации.

Баки же не скрывает своих эмоций, хмурится и злится на себя. За то, что не уследил и чуть не потерял паренька. А потом тяжело выдыхает, когда слышит:

— Не в этот раз, — Питер задирает маску и демонстрирует свою улыбку. Он выглядит слишком довольным для человека, который минуту назад висел на волосок от смерти. Баки ли не знать, как это страшно падать вниз, понимая, что ещё чуть-чуть и умрёшь.

Баки садится рядом и смотрит на Питера. В этот раз они оба красные, как раки, и Баки не знает, виной тому физическая нагрузка или то неловкое напряжение, что нарастает с каждым днём. Но ему это нравится, нравится всё от и до. Он дергается, как-то нервно ведет плечом, и почти готов поцеловать Питера, потому что уж очень хочется, но тут появляется Бартон.

А как известно, Бартон всегда портит всю романтику.

***

— Малыш, твой папочка меня убьёт.

В этот раз смеется Баки, а Питер тяжело вздыхает и трет ухо. У него огромный порез через всю спину, и Баки аккуратно зашивает его, дует, когда Питер шипит от боли, и сожалеет, что больше ничего не может поделать.

У Питера широкая спина, красивая, прямая. Но вся в синяках, царапинах и порезах. Баки сглатывает, разглядывая, но от своего занятия не отвлекается. Чем быстрее он закончит, тем раньше Питер перестанет страдать.

— А Мэй всегда целует там, где болит, — хрипит Питер, когда в очередной раз становиться ужасно больно.

— Ты уже слишком большой, чтобы целовать там, где болит, — отвечает Баки. Неприступный, как забор с колючей проволокой.

Питер терпит стойко. А когда всё заканчивается, он не благодарит его.

— Не в этот раз, — говорит он и, прихрамывая, уходит в ванную. Нужно обработать рану на руке.

***

— Малыш, твой папочка меня убьёт.

Едва успевает сказать Баки, как Питер тут же затыкает его поцелуем. Питер устал ходить вокруг да около, и Баки прекрасно его понимает. Когда он завалился к нему на диван, пристроился в роли маленькой ложечки, Баки понял, чем всё это закончится.

Его рука ещё болит, Баки чувствует. Он знает хватку Питера, и обычно она куда сильней.

Они смеются друг другу в губы, но отчего-то всё это так хорошо, что Баки готов повторять всё это снова и снова: поцелуй, горячий рот, тяжелое дыхание и смех. А ещё пальцы в волосах, сказанные шепотом глупости и странные движения тел навстречу друг другу.

— В этот раз, — с придыханием произносит Питер, залезая на Баки сверху, — да, убьёт.

Баки хватает его за шею, притягивает к себе и целует.

Что ж, если ему суждено умереть от любви, то пусть так оно и будет.

========== 6. Семнадцать ==========

Комментарий к 6. Семнадцать

Когда-нибудь я напишу полноценное студ-ау по этому хэдканону

аминь

Джеймс не раз представлял, что однажды одной из его скульптур будет что-то такое же прекрасное, как скульптура Давида, замершая в ожидании боя с Голиафом, или же он станет автором «одного из семи чудес света», каким был Колосс Родосский. Но как так вышло, что Питер Паркер стал идеальной моделью для воплощения его желаний в жизнь, он не понимал.

Питеру было чуть больше семнадцати с половиной. Он носил очки и тонны ненужных учебников в своей сумке, прибегал к нему каждый день после занятий и с охотой позировал голым. А Джеймс смотрел, лепил, любовался. И думал о том, о чём не следовало бы думать. Вряд ли Микеланджело или тот парень, что слепил Колосса, мечтали трахнуть свои статуи. Джеймс мечтал и за эти мысли стыдил себя время от времени.

Джеймс потратил много времени на создание правильной формы ягодиц, так что Питер почти весь вечер стоял к нему спиной. Так было немного легче, и работалось гораздо быстрее. Так что к восьми вечера он доделал всё, что планировал, о чём торжественно сообщил Питеру.

— Это не мои ягодицы, — воскликнул Питер. Он повернулся и разглядывал плоды работы Джеймса. — Слишком аккуратные.

— Не прибедняйся, с тебя же лепил, — Джеймс улыбнулся и, подняв с пола тряпку, попытался стереть остатки глины с ладоней и пальцев. — Руками не трогать. Глина ещё не высохла.

— И что, эта статуя будет на твоей выставке?

— Да. Я же говорил тебе, что это моя выпускная работа.

— Вас выпускают под Рождество?

— Ага.

— Тогда у нас ещё много времени, чтобы это закончить, — усмехнулся Питер.

— Ещё как, — отозвался Джеймс. Как бы тщательно он ни пытался стереть грязь с руки, ничего не получалось, а голый Питер Паркер маячил перед глазами, отвлекая. — Самое сложное — лицо.

— Поэтому ты оставил его «на потом»?

— Буду лепить его в тот момент, когда в ход пойдет гипс.

— А к тому времени ты пригласишь меня на свидание? — как ни в чем не бывало спросил Питер, не отвлекаясь от разглядывая слепленных Джеймсом ягодиц.

Джеймс сглотнул, удивившись. Опешил, растерялся, вскинув взгляд на Паркера. Он разглядывал его так откровенно, дрожал то ли от волнения, то ли от желания, и совершенно не представлял, что ему следует делать. Питер Паркер — прекрасен, и Джеймс готов днями и ночами водить руками по его изящным изгибам, чтобы потом повторить их, отразить в статуе или рисунке. Питер Паркер — горяч, как раскаленная звезда, да и светится так же — он слепит, он манит, он сводит с ума. Питер Паркер — это заветное желание, его внутренний демон, его Голиаф. И чёрт подери, ему семнадцать.

— А ты бы хотел, чтобы я пригласил тебя на свидание? — кинул Джеймс в ответ. Питер выпрямился, посмотрел на него сверху вниз и улыбнулся. Хитро и неловко. Невинно.

— Да ладно, — Питер вдруг дал заднюю. Отошел к стулу, на котором лежала вся его одежда, и начал одеваться. Джеймс следил за каждым движением, облизнулся, когда тот нагнулся, чтобы натянуть трусы, и выдохнул. — Я же знаю, что для тебя — это всё просто работа, за которую ты мне ещё и платишь.

Он быстро оделся, натянул кеды, едва не поломав пальцы, используя их вместо обувной ложки, порылся в рюкзаке и нашел там свой телефон и наушники.

— Мне нравится наблюдать за тем, как живет искусство, — продолжил Питер, натягивая рюкзак на плечи. — Спасибо, что сделал меня частью этого. Не вставай, я дверь захлопну. Завтра приду в это же время.

— Тогда оденься поприличнее, — хмыкнул Джеймс, улыбнувшись.

— Ты же сказал, что мне нужно быть голым, чтобы ты мог творить искусство.

— Да, — Джеймс встал, кинул тряпку на табуретку, на которой сидел, и медленно подошел к Питеру. — Но если ты хочешь пойти со мной на свидание, то оденься получше.

— На свидание? — переспросил Питер тихо, вытащив наушник из уха.

— Пойдёшь?

Теперь растерянным выглядел Питер, но его взгляд был сосредоточен точно на Джеймсе; он то ли опять считал его пульс, то ли что-то выглядывал в радужке глаз.