Решительно повернув его голову к себе, Вики подняла на него свои глаза, и давно похороненные образы копьем пронзили его мысли.

Вот простой строитель Джим Уокер, облаченный в строгий черный костюм, терпеливо заплетает русые косички из ее непокорных волос. Вот несет, ничего не понимающую и утомленную странным днем на кладбище, к машине. Вот покупает первую скрипку, вот ведет за руку по парку к тем самым цепочным каруселям. Вот вытирает салфеткой перепачканные сахарной ватой розовые щечки.

Вот осторожно забирает из маленьких ручек рамку с фото, где их еще трое, садится на корточки и гладит по плечу. Вот, широко улыбаясь, кладет на ладонь ключи от ее первой машины: его малышка Вики лучшая, его умница Вики едет в Гарвард — Ребекка бы гордилась.

Вот непонимающе смотрит как она задумчиво сидит во дворе на старых качелях, из которых давно выросла. Внезапный для июля холодный ветер с грохотом распахивает створки окна, а она вдруг падает и, разрываемая судорогами, кричит: «Нет, убирайся из моей головы, я не буду!».

Вот нервно выжимает педаль газа, пока она бьется раненой птицей на заднем сиденье. Вот считает секунды в ожидании вердикта от незнакомца в белом халате. Вот везет ее обратно, бормоча самые мягкие слова, но она лишь раздраженно отмахивается.

Вот молча держит ее волосы, пока она склоняется над раковиной после первой неудачной пробы то ли бурбона, то ли виски. После второй неудачной пробы. Третьей. Пятой. Тридцатой.

Вот сонный и пристыженный забирает ее из полицейского участка, заплаканную и источающую резкий запах то ли виски, то ли бурбона. Вот ждет, посматривая на старые кухонные часы, пробившие три часа ночи, пока она, прижавшись к стене темного переулка, бессвязно бормочет похабное «глубже» первому встречному из бара.

Вот поднимает со ступенек — мать бы не хотела такого для тебя.

— Мать? Я не вижу здесь никакой матери! — кричит пьяная незнакомка, издевательски растягивая слова. — Лучше бы ты был в том самолете, лучше бы ты умер.

Громкий хлопок двери сотрясает стену на втором этаже. Он молча застегивает молнию на вытертой кожаной куртке и выходит из дома — кухонные часы пробили шесть утра.

Вот она встает, разбуженная осуждающими солнечным лучами: тумбочка внезапно пуста — ни привычного стакана воды, ни стандартной таблетки аспирина. Ничего. Вокруг только звенящая тишина. И в этой тишине она вспоминает все то, что, кривляясь, выплюнула ему в лицо. Она поджимает ноги под себя и протяжно завывает.

«Прости меня, папа».

Стоя под холодным душем она дает себе слово — больше не пить, больше никогда не терять контроль.

«Я стану лучше». Подхватывая ключи от машины, она проверяет расписание лекций на сегодня. «Я стану лучшей». Входная дверь тихо закрывается, провожая Викторию Элисон Уокер в ее последнее «сегодня».

Вот он, постаревший и осунувшийся, механически поправляет черный галстук, безучастно разглядывая пчелу на белом бутоне венка, что лежит на крышке еще одного гроба от «Мордэкай и сыновья» — каждый второй со скидкой.

18 июня. Пчела недовольно жужжит вокруг потревоженных золотых сот. Вчера был ровно год с тех пор, как он похоронил свою Вики.

Геральд возвращается в мир и внимательно смотрит в синие глаза. Ее ресницы предательски дрожат: слезы не красят ни человека, ни бессмертного. Впервые за все время она по-настоящему напугана.

— Что теперь ты обо мне думаешь?

— Теперь я люблю тебя так, как должен был любить всегда.

В складках его мантии, сокрытой мороком простого серого костюма, раскалывается уже третий амулет. У них осталось ровно два земных часа. Бросая прощальный взгляд на окруженного роем полосатых воинов света Джима Уокера, они уходят так же неслышно, как и появились.

Новый толчок. Белые горные вершины, морозный ветер и снова они — чужие синие глаза.

— Я взял след, Уокер, — раньше Геральд никогда не верил в удачу, но каждое серебряное перо на ее крыльях разбивало стройную теорию о невозможности чудес.

Вики лишь кивает и крепче сжимает его руку, готовясь к прыжку.

***

Под ногами нехотя похрустывает нетронутый смогом снег, а разряженный воздух больно царапает изнутри неготовые к этому странному месту легкие. Вокруг лишь непроглядная белизна и звенящая тишина. Он расправляет левое крыло и накрывает ее озябшие плечи.

Чужие бесшумные шаги справа выдает лишь легкое колебание воздуха, и Геральд вновь оборачивается — на его внимательно смотрят те самые уставшие синие глаза: «Эсидриэль. Живой и во плоти».

«Что ты такое, Вики Уокер?»

========== Последнее средство ==========

Первый бессмертный безучастно смотрит сквозь Геральда. Исполинские серебряные крылья, подернутые замысловатым узором прожилок, покачиваются на ветру. Вики аккуратно отодвигает черные перья, укрывавшие ее от снега: две пары внимательных синих глаз встречаются и медленно исследуют друг друга.

— Идем, дитя мое, — Эсидриэль плавно разворачивается и скрывается в белой вьюге. Непризнанная и демон, беспокойно обменявшись взглядами, осторожно погружаются в холодную мглу, следуя за шелестом перьев.

Ни величественных залов с ровными рядами золотых колонн, ни трона, ни венца — древний ангел, стоявший у истоков миров вместе с Создателем, складывает крылья и опускается на простой на стул у окна. Просторный дом, вопреки всем законам земной физики, будто парит на обдуваемой семью ветрами вершине горы.

Уокер сидит, скрестив ноги, на пушистом белом ковре у каменного камина, грея губы в дымящейся чашке. Геральд, сложив руки на груди, остается у стены на равном расстоянии от нее и двери, готовый в любой момент броситься, подхватить и покинуть это странное место. Пространство вокруг них звенит, наполненное первозданной силой света, и черные крылья недовольно подрагивают от каждого прикосновения этих чужеродных струн.

Первый бессмертный, не отрывая взгляда от Уокер, спокойно наглаживает дикого зверя, серым клубком свернувшегося на коленях. Ангел, демон, непризнанная и кот. «Абсурд».

— Мы пришли, как ты и хотел, — Геральд первым нарушает молчание и буравит взглядом Первого бессмертного. — Чего тебе от нее нужно?

Печальная улыбка скользит по испещренному морщинами худому лицу. Ни в Аду, ни на Небесах нет никого старше. Но куда красноречивее выдают его возраст глаза — рядом с ними даже солнце, что тысячелетия освещает райские лужайки, кажется несмышлёным юнцом. Эсидриэль встает и недовольный кот, шипя, спрыгивает на пол.

— Знал ли ты, Всадник Преисподней, что бессмертные вырождаются? — внимательные глаза ангела скользят по белому пушистому ковру и останавливаются на тонких пальцах Уокер, очерчивающих ровный круг по ободку чашки.

— Об этом не принято говорить вслух, — сухо отвечает демон, незаметно перемещаясь ближе к своей непризнанной.

— А знаешь ли ты причину? — спокойный хозяин дома лишь улыбается, наблюдая за его движениями. — Здесь ей ничего не грозит.

— Ни Совету цитадели, ни Адскому столу она не известна, иначе зачем нам хлопать в ладоши вокруг каждого нового смертного, что смог перешагнуть за черту и пополнить наши ряды.