А спустя какое-то время к нам присоединились и дети. Перед тем как приступить к несению службы, я проучилась на специальных курсах. Нам рассказывали о противовоздушной и противохимической защите. В группе были одни девушки-комсомолки.

Я отнеслась к своим новым обязанностям с большим воодушевлением. Патриотический настрой среди населения был настолько силен, что весь город, каждый его житель хотел внести свой посильный вклад в защиту Ленинграда. А иначе и быть не могло. В городе занимались подготовкой светомаскировки, натягивали на стратегические объекты специальные маскировочные сетки. На заводы, на больницы, на правительственные здания, на памятники культуры – чтобы с воздуха фашистским самолетам было непонятно, что перед ними – хлебозавод или просто большое поле.

Еще летом нас, старшеклассников, целыми классами несколько раз возили на окраину города на грузовике, и мы помогали рыть противотанковые окопы и траншеи. Они нужны были в случае, если бы враг подошел вплотную к Ленинграду. Казалось, в этот момент там находились почти все ленинградцы – готовились к обороне нашего города.

Ездили обычно рано утром, все ребята, кто остался в городе, собирались в школьном дворе, подъезжали грузовики, мы рассаживались в кузовы и отправлялись. Весь путь занимал минут сорок. Пока ехали, говорили о последних новостях с фронта. Кто-то уже получил первые весточки от родных: сложенный в треугольник листок бумаги – письмо с фронта. Опаленное порохом и кровью. У всех нас отцы и старшие братья ушли воевать в самые первые дни войны. Эти письма читали и снова перечитывали по вечерам вслух всей семьей. Пересказывали соседям и друзьям. Такие письма-треугольники будут приходить, наверное, в каждый дом во время войны. А во многие семьи придет самое страшное их них – похоронка.

И вот мы на месте. Нам выдавали лопаты, объясняли, как нужно копать, и мы приступали к работе. Рядом с нами, ребятами, работало много взрослых. Это были и врачи, и инженеры, и научные работники. Некоторые женщины были с красивыми прическами, иногда даже с помадой на губах. Многие в нарядных летних платьях, а некоторые даже в элегантных туфельках, купленных скорее всего сразу после получки – заранее, специально к тому моменту, когда на дворе будет хорошая погода. Мы, пока еще люди мирного времени, пока еще не опаленные огнем войны, ее ужасами, роем окопы на подступах к нашему городу. Каждый хотел сделать как можно больше. Работали не покладая рук. После первой поездки у меня болело все тело. Руки, спина. На следующее утро еле встала с кровати. Но потом потихоньку втянулась.

Неподалеку от места, где мы рыли траншеи, был развернут медицинский пункт, где работали несколько медсестер и врачей. Там оказывали первую помощь, если кто-то нечаянно поранится во время работы. А фашисты уже были совсем на подступах к Ленинграду и начались обстрелы. К счастью, я не застала сам обстрел. Женщина-инженер, копающая рядом со мной, рассказывала, что, когда подлетели фашистские самолеты, нужно было броситься врассыпную и лечь на землю. Кто-то замешкался, кто-то специально вставал во весь рост и грозил кулаком фашистским самолетам со словами: «Нелюди, не видать вам нашей земли». «Мессеры» сбросили бомбы. Летели очень низко. Кто-то говорил, что даже успел рассмотреть самодовольное лицо пилотов. Несколько человек погибли. Было много раненых. Кого-то задела взрывная волна. Медики тут же поспешили на помощь. Раненых погрузили на носилки, подошли машины, и их повезли в город в больницу.

Я этого уже не застала. Только однажды, когда мы рыли окопы, вдруг прилетел один фашистский самолет. Испугаться мы не успели. Самое начало войны – люди еще не хлебнули сполна всех ужасов. Не понимали, чего ожидать. И вдруг вниз на землю из чрева фашистского самолета полетели белые листы бумаги в большом количестве. Люди смотрели на происходящее в недоумении. Что это такое? А это оказались листовки – на корявом русском языке фашисты предлагали прекращать рыть окопы и готовиться к сдаче города.

После этого работы возобновились с удвоенной силой.

В самом Ленинграде дел был тоже непочатый край. Во-первых, нужно было привести в надлежащий вид все чердаки домов. Потому что там предполагалось нести дежурства во время воздушных налетов. Повсеместно начались разборы чердаков. Выбрасывали старый мусор, хлам. Освобождали помещения. И заносили туда мешки с песком. Или же песок поднимали наверх ведрами. Еще нужно было что-то придумать с деревянными балками, деревянными перекрытиями. Во втором по величине городе нашей страны, конечно же, большинство домов каменные. Но вот перекрытия были деревянными. И если загорится перекрытие – загорится весь дом. А потом пламя перекинется и на соседний. И так весь город может оказаться в огне. На что и рассчитывали фашисты. И здесь действительно крылась очень большая опасность.

Нужно было что-то предпринять, чтобы противостоять пожарам. Думали, анализировали и наконец нашли выход. Было принято решение использовать специальную противопожарную краску – суперфосфат. Покрасить ею все деревянные конструкции домов. Огромное количество суперфосфата оставалось на одном из ленинградских химкомбинатов. Его не вывезли в эвакуацию. И это очень помогло городу.

Ленинградцы взялись за кисточки. Покрывали все деревянные детали домов белой краской. Она оказалась настолько прочной и долговечной – что сохранилась на деревянных балках многих зданий десятилетия спустя после окончания войны.

Мы тоже принимали участие в подготовке нашего домохозяйства к обороне города. Начали, как и все, с разбора чердака. Утром в субботу все соседи, оставшиеся в городе, вышли во двор – к нам пришли несколько человек из МПВО. А еще через некоторое время приехал грузовик – привез ведра с краской.

Бойцы противовоздушной обороны, управдом с ключами от чердака и десяток соседей, включая нас с Алевтиной, отправились наверх. Чердак открыли не с первого раза. Старый скрипучий амбарный замок, надежно закрывающий вход, никак не хотел слушаться. Наконец ключ все-таки повернулся, и мы смогли попасть внутрь. Я тут же начала чихать. Было очень пыльно, полумрак. И паутина повсюду. А еще – чего тут только не было! Какого только старого хлама! Яблоку было негде упасть. Мы незамедлительно приступили к разбору. Времени было мало. Всё сносили вниз по лестнице во двор. Там были и какие-то деревянные предметы, приспособления непонятного назначения – как же они пригодились спустя буквально пару месяцев, когда у нас появились буржуйки.

А пока на дворе стояло жаркое, душное лето. Работа спорилась, несмотря на жару и духоту. Бабушка периодически приносила из нашей квартиры всем желающим в кружке холодной воды или стакан ароматного чая. Вдоволь напиться и перевести дух.

С чердаком провозились до самой ночи. И еще все воскресенье. А в понедельник уже приступили к покраске. Красить было непросто. Опыт пришел уже во время работы. Кисточки сами по себе были тяжелыми, и нужно было прокрасить большие поверхности. И покрывать их краской по нескольку раз. Краска была очень ядовитая. Если случайно попадала на кожу, то начиналось сильное жжение, раздражение. Поэтому действовать надо было предельно аккуратно. В понедельник Алевтина и другие взрослые соседи ушли на работу, поэтому оставшиеся балки докрашивали я и еще несколько подростков. А руководила процессом бабушка. Взрослые присоединились к нам уже ближе к вечеру, когда пришли со службы. Так мы и подготовили наш дом к предстоящим обстрелам.

А еще ленинградцы начали заклеивать окна бумажными полосками – крест-накрест. Чтобы во время обстрела взрывная волна не выбила стекла. Чтобы они не раскололись на сотни мелких кусочков и не поранили людей, да и продолжали сохранять хоть какое-то тепло в квартире. Идя по улице можно было видеть, что все стекла ленинградских домов покрыты этими полосками. Мы с бабушкой также потратили целый день, чтобы заклеить окна. И у нас в квартире, и на лестнице. Помогал нам соседский мальчик Вася. Сначала резали бумагу на полоски. Потом достали из кладовки стремянку. С нашими высокими потолками дотянуться до верхней части окон просто невозможно. Нужно обязательно на что-то встать. Стремянка была огромных размеров, очень массивная и прочная. Казалось, ее изготавливали на века. Обычно мы ее доставали, когда нужно было поменять перегоревшие лампочки в люстре в гостиной, когда мыли окна, когда несколько раз клеили новые обои на стены и, конечно же, всякий раз, когда украшали новогоднюю елку. До войны перед каждым Новым годом папа приносил домой большую, пушистую, пахнущую лесом и хвоей красавицу. Всю в снегу. Снег отряхивали на лестнице, потом брали ведро с песком и ставили в него елку. Елка всякий раз была такая большая, что ее верхушка еще совсем чуть-чуть – и уперлась бы в потолок. Потом мы доставали с антресолей игрушки. Деда Мороза и Снегурочку, а еще звездочки, снежинки, разных стеклянных человечков-клоунов, стеклянные яблоки и сливы. И начинали украшать нашу красавицу. Кто-то вставал на стремянку, а кто-то аккуратно доставал игрушки из коробки, так же аккуратно вынимал их из ваты, в которую они были завернуты, и подавал стоящему на стремянке. А самый верх елки, конечно же, украшала большая сияющая пятиконечная звезда. А еще мы брали конфеты, грецкие орехи и заворачивали их в красивую бумагу и тоже вешали на елку. А после окончания праздника все игрушки отправлялись обратно в коробку и на антресоли до следующего года. Как же нам пригодились эти грецкие орехи и конфеты, завернутые в разноцветную фольгу! Да не только нам, многим ленинградцам, потому что тогда было принято украшать ими елку. Так делали почти во всех ленинградских семьях. И вот голодной и холодной зимой 1941-го мы достали с антресолей ящик с игрушками – а там кроме всего прочего были грецкие орехи и конфеты. О них и думать забыли. А они лежали, ждали своего часа. Это же был настоящий пир. Как же поддержал многих этот маленький грецкий орешек, этот кусочек прошлой счастливой мирной жизни. Сколько сил он подарил изможденным голодом и бомбежками людям.