Как кто-то настолько красивый мог быть настолько уродливым?

Стук.

Стук.

Не убирая руку с живота Джейн, я почувствовал, как у меня сжимается сердце. Эти слабые удары напугали меня. Я точно знал, что не подхожу для отцовства. История моей семьи наглядно демонстрировала, что из моего рода не выходит ничего хорошего.

Я просто молился, чтобы ребенок не унаследовал мой характер или еще хуже – характер моего отца.

Джейн прислонилась к моему столу и начала перекладывать мои идеально разложенные бумаги, в то время как мои пальцы все еще лежали на ее животе.

– Пора идти в душ и одеваться. Я повесила твой костюм в ванной.

– Я же сказал тебе, что не могу поехать. У меня дедлайн.

– А твой отец уже перешел черту дедлайна, и теперь мы должны отправить его рукопись в последнее путешествие.

– Его рукопись – это его гроб?

Джейн нахмурилась.

– Нет. Не говори глупостей. Его тело – это рукопись, а гроб – это переплет.

– Чертовски дорогой переплет. Я не могу поверить, что он выбрал гроб, отделанный золотом, – я замолчал и прикусил губу. – Хотя если подумать, это в его стиле. Ты же знаешь моего отца.

– Сегодня там будет очень много народу. Его читатели, его коллеги.

Сотни людей соберутся в одном месте, чтобы отпраздновать жизнь Кента Рассела.

– Это будет настоящий цирк, – простонал я. – Они будут оплакивать его, пребывая в абсолютной печали и трагично закатывая глаза в неверии. Они начнут рассказывать свои истории, делиться болью: «Только не Кент, не может быть. Благодаря этому великому человеку я занялся писательством. Только из-за него я уже пять лет не притрагивался к спиртному. Не могу поверить, что он ушел. Кент Теодор Рассел – мужчина, отец, герой. Нобелевский лауреат. Мертвец». Мир будет скорбеть.

– А ты? – спросила Джейн. – Что ты будешь делать?

– Я? – Я откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. – Я закончу свою рукопись.

– Тебе грустно, что он ушел? – спросила Джейн, потирая свой живот.

Ее вопрос на мгновение задержался у меня в голове, прежде чем я ответил:

– Нет.

Я хотел по нему скучать. Я хотел его любить. Я хотел его ненавидеть.

Я хотел его забыть.

Но я ничего не чувствовал. Мне потребовались годы, чтобы научиться ничего не чувствовать к отцу, стереть всю боль, которую он причинил мне и тем, кого я любил больше всего на свете. Единственный способ избавиться от боли – это запереть ее на замок и забыть все его дурные дела, забыть свои мечты о заботливом отце.

Заперев боль, я разучился чувствовать себя полноценным человеком.

Джейн не возражала против моей запертой души, потому что она тоже ничего не чувствовала.

– Ты ответил слишком быстро, – сказала она.

– Самый быстрый ответ всегда самый честный.

– Я скучаю по нему, – низким голосом сказала Джейн, пытаясь выразить свою боль по поводу потери моего отца. Можно сказать, что Кент Рассел стал лучшим другом миллионов благодаря своим книгам, вдохновляющим речам, искусно сконструированной личности и бренду, которые он продавал миру. Я бы тоже скучал по нему, если бы не знал, кем он был на самом деле.

– Ты скучаешь по нему, потому что никогда его не знала. Прекрати хандрить из-за человека, который не стоит твоего времени.

– Нет, – резко ответила она с болью в голосе. Ее глаза наполнились слезами – в который раз за последние несколько дней. – Не смей этого делать, Грэм. Не обесценивай мою боль. Для меня твой отец был хорошим человеком. Он был добр ко мне, когда ты был холоден, и заступался за тебя каждый раз, когда я хотела уйти, так что не надо говорить, чтобы я перестала хандрить. Ты не можешь решать, что мне чувствовать, – сказала она, и я ощутил, как все ее тело сотрясается от слез.

Я склонил голову, смущенный ее внезапной вспышкой, но затем мой взгляд упал на ее живот.

Гормональный взрыв.

– Ого, – ошеломленно пробормотал я.

Джейн резко выпрямилась.

– Что такое? – спросила она немного испуганно.

– Я думаю, у тебя просто случился эмоциональный срыв из-за смерти моего отца.

Она глубоко вздохнула и застонала.

– О боже, что со мной такое? Эти гормоны превратили меня в размазню. Я ненавижу все, что связано с беременностью. Клянусь, после этого я сделаю стерилизацию, – поднявшись, она вытерла слезы и сделала более глубокий вдох. – Ты можешь сделать мне сегодня хотя бы одно одолжение?

– Какое?

– Можешь притвориться, что тебе грустно? Если люди увидят, что ты улыбаешься на похоронах, – пойдут ненужные разговоры.

Я одарил ее преувеличенно хмурым взглядом.

Она закатила глаза.

– Хорошо, а теперь повторяй за мной: мой отец был по-настоящему любим и нам будет его очень не хватать.

– Мой отец был настоящим ублюдком, и никто не будет по нему скучать.

Она похлопала меня по груди.

– У тебя почти получилось. А теперь иди одевайся.

Ворча себе под нос, я поднялся с кресла.

– О! Ты заказывал цветы для церемонии? – крикнула Джейн.

Я стянул свою белую футболку через голову и бросил ее на пол ванной.

– Пять тысяч долларов за бесполезные растения для похорон, которые отправятся на помойку всего через несколько часов.

– Людям понравится, – сказала Джейн.

– Люди – идиоты, – ответил я, вставая под обжигающе горячую струю душа. Я изо всех сил старался придумать, какую речь произнести в честь человека, который был героем для многих, но дьяволом для меня. Я пытался откопать воспоминания о любви и заботе, о том, как я им гордился, но ничего не вышло. Ничего. Никаких настоящих чувств.

Мое сердце – которое он превратил в камень – оставалось совершенно пустым.

– Здесь покоится Мари Джой Палмер, дарительница любви, мира и счастья. Как жаль, что она покинула этот мир. Ее уход стал неожиданностью и принес всем невыразимую боль.

Я посмотрела на неподвижное тело Мари и вытерла шею маленьким полотенцем. Раннее утреннее солнце светило в окна, и я изо всех сил старалась перевести дыхание.

– Трагичная смерть от горячей йоги, – тяжело дыша, вздохнула Мари.

Я рассмеялась.

– Тебе придется встать, Мари. Тренеру нужно подготовиться к следующему занятию. – Я протянула руку истекающей потом сестре. – Пошли отсюда.

– Иди без меня, – театрально сказала она, размахивая невидимым флагом. – Я сдаюсь.

– Ну уж нет. – Я схватила Мари за руки и потянула на себя, несмотря на ее сопротивление. – Ты прошла курс химиотерапии, Мари. Горячая йога тебе нипочем.

– Я не понимаю, – заскулила она. – Я думала, что йога должна приносить покой и умиротворение, а не ведра пота и всклокоченные волосы.

Я ухмыльнулась, глядя на ее вьющиеся волосы, собранные в узел на макушке. Она была в ремиссии уже почти два года. С тех пор мы старались жить на всю катушку и даже открыли цветочный магазин.

Мы быстро приняли душ и вышли на улицу, где нас тут же ослепило жаркое летнее солнце.

– Какого черта мы решили приехать на велосипедах? – застонала Мари. – И как мы вообще оказались на горячей йоге в шесть часов утра?

– Потому что мы заботимся о своем здоровье и хотим быть в самой лучшей форме, – усмехнулась я. – К тому же наша машина в мастерской.

Она закатила глаза.

– Значит, теперь мы живем той жизнью, где перед работой едут в кафе на велосипеде и заказывают круассаны?

– Ага! – отозвалась я, отстегивая велосипед от шеста и запрыгивая на него.

– И под круассанами ты подразумеваешь?..

– Смузи из зеленой капусты? Да, так и есть.

Она снова застонала, но на этот раз еще громче.

– Ты нравилась мне куда больше, когда не заботилась о своем здоровье и вся твоя диета состояла из тако и конфет.

Я улыбнулась и начала крутить педали.

– Давай наперегонки!

Само собой, я первая оказалась у входа в «Зеленые мечты». Мари зашла в кафе через несколько минут и всем телом навалилась на прилавок.