– Маруська, ты там плачешь, что ли? – растерянно выдохнул он. – Что случилось? Ты где?

Я услышала, как где-то там, далеко, возле Стёпки, завизжали тормоза, хлопнула дверь, остервенело и неожиданно громко, и заголосил сумасшедший ветер, и уже сквозь этот безумный вой до меня долетел Стёпкин голос:

– Не надо, я уже вижу. Стой, где стоишь. Буду через пятнадцать минут. Нет, через одиннадцать. Машка, не уходи никуда, слышишь?

– Да.

– И не реви.

– Я не реву. Я, Стёп…

– И я тебя, – односложно заверил он и отключился, а я повесила трубку и, закрыв глаза, прижалась лбом к шершавой стене.

Буся всегда говорила, что две вещи я, к великому её сожалению, не научусь делать никогда: признавать свои ошибки и просить прощения. И у меня не было ни одной причины, чтобы ей не верить, потому что Василиса Лиходеева, по её же словам, была совершенно такой же. Обидчивой, в чём-то мстительной и злопамятной. С другой стороны, видели ли вы незлопамятную ведьму? Лично я – нет.

Когда мне было четыре года, отец решил, что не сможет дать мне должного воспитания, что будет лучше, если я стану жить без него.

В тот день мне исполнилось десять. Был праздник с друзьями, обязательным тортом и подарками.

Он приехал с букетом поздних астр, декорированных ветками кроваво-красной рябины, и игровой приставкой. Я вцепилась в него руками и ногами и, захлёбываясь от нечеловеческой любви, просила забрать меня с собой. Не потому, что у Буси было плохо – очень! Очень хорошо! – а потому что она не была им.

Он отказался.

Я рыдала до икоты, пока солнце не взошло над Луками. С тех пор я ненавижу рябину. С тех пор я не сказала отцу ни слова.

Спустя неделю после моего восемнадцатилетия я позвонила Стёпке и заявила:

– Всё! Теперь я совершеннолетняя и ты не можешь больше мне приказывать. И в гробу я видела этот ваш филфак. Я хочу в Империю. И в долю хочу, в твою контору. Хочу быть твоей штатной ведьмой.

– Жди, – сказал он. – Буду через девятнадцать минут.

Хорошо, что я не успела начать собирать чемоданы, потому что вместо договора о сотрудничестве я получила три позорных шлепка по заднице и один подзатыльник:

– Чтоб мозжечок на место встал, – так прокомментировал тогда свои действия мой старший брат.

Это было три года назад. Полагаю, не стоит уточнять, что за это время я закончила универ, научилась любить свою работу и… Да. Со Стёпкой я больше не разговаривала.

Поэтому сейчас, стоя за углом техникума, прижимаясь мокрой щекой к кирпичной стене, я дрожала от стыда и страха. Я знала, что виновата. Знала, что он тогда поступил грубовато – чего ещё ждать от солдафона?! – но верно. Сто раз я набирала его номер. На домашнем телефоне, не снимая трубки. Тысячу раз шептала слова извинений в своих мыслях. Миллион упущенных возможностей…

– Я же велел не реветь, – раздалось за моей спиной на три минуты раньше обещанного.

– Я не реву-у-у, – таки проревела я и кинулась брату на шею. – Не реву я, мне просто страшно.

Он обнял меня, немного приподняв над землёй, а затем водрузил на место и строго предупредил:

– Если это из-за мужика, то я сначала оторву ему яйца, а потом так тебе всыплю, что неделю сидеть не сможешь, потому что я не поехал на чертовски важные переговоры, и это…

– Это не из-за мужика, – вспыхнула я. – Это другое.

Внимательный взгляд синих глаз и быстрый кивок.

– Хорошо. Поехали, по дороге расскажешь.

Лет восемь назад Стёпка обосновался на Тринадцатом. Сказал, что работы здесь для наёмника непочатый край, да и вообще, перспективная территория. Открыл своё охранное агентство и за истёкшие годы очень плотно занял эту нишу: демонов-телохранителей в те времена у нашего правительства ещё не было.

– Стёп, а ты как тут так быстро очутился? – вдруг встревожилась я. – У тебя всё в порядке? Ты не прогорел?

– Не прогорел, – рассмеялся он и взял меня за руку, как когда-то в детстве, надёжно и крепко утопив мою ладошку в своей. – Но мне приятно твоё волнение. Идём?

– Идём, – я бросила опасливый взгляд на окна кабинета директора и торопливо посеменила рядом с братом.

Он довёл меня до своего внедорожника, рядом с которым я почувствовала себя песчинкой, маленьким одиноким парашютиком одуванчика в бесконечной пустыне вселенной, каплей воды в мировом океане…

– Ну, что ты смотришь на него, как крыса на «Титаник»? – проворчал Стёпка, разбивая все построенные мною метафоры, распахнул дверцу и подтолкнул меня под попу. – Забирайся, черепашка, поедем тебя кормить и слушать.

– И жалеть ещё, – проворчала я, пристёгиваясь.

– И не ругаться, – добавила шёпотом, когда брат захлопнул дверь и, поигрывая ключами, направился к месту водителя. В том, что он будет ругаться, когда я расскажу ему о кошмарах и о том, почему я ото всех их скрывала, сомневаться не приходилось.

Стёпка шумно устроился на своём месте, заблокировал двери, повернул какой-то рычажок на приборной панели, и машина заурчала, словно большой зверь, а затем мягко двинулась со стоянки. Я незаметно покосилась на стоявший рядом с Чапаевским бульбовозом мотоцикл и поёжилась, неосознанно вжимаясь глубже в кресло.

– Я должен о чём-то знать ещё до того, как мы доберёмся до моего дома? – спросил Стёпка, заметив мои действия, и я пожала плечами. В такие моменты брат включал Стэфана – человека, которого я совсем не знала: жёсткого, подозрительного, убийственного демона.

– Если ты намекаешь на возможный хвост, то пока, думаю, бояться нечего.

– Пока? – он приподнял светлую бровь, изогнув её вопросительным знаком, и бросил на меня короткий, но весьма внимательный взгляд.

– Ага, – покаялась я и суетливо погладила по голове собачку – мой подарок – стоявшую на приборной панели. – Наверное.

Стэфан не выключался и подозрительно следил за мной через зеркало.

– Даже так? – наконец, пробормотал он. Помолчал с пару минут, обдумывая мои слова, а потом кивнул:

– Ладно, тогда заедем купить пожрать. Дома хоть шаром покати, я там неделю не был. На работе аврал. Нового консула назначили, слышала?

«И даже видела», – тоскливо подумала я, но решила пока эту информацию попридержать.

– Так как ты ко мне так быстро приехал? – я неуклюже попыталась переключить разговор в другое русло и даже удивилась, когда мне это удалось.

– Сейчас увидишь, – довольным голосом заявил Стёпка. – Последние разработки вашего правительства. Мне голову оторвут, если узнают, что я их в личных целях использую… Хотя кто им скажет-то…

Он достал из бардачка медную штуковину, то ли окуляр безумного часовщика, то ли линзу зажиточного ювелира, пошарпанную какую-то, на тонком чёрном ремешке.

– Это что? – полюбопытствовала я, но Стёпка на меня цыкнул и немедленно нацепил этот странный монокль на правый глаз, покрутил справа от руля какую-то круглую штучку и бросил в мою сторону:

– Ничего не бойся. А лучше сразу глаза закрой.

Понятное дело, что после этой фразы я, как говаривал мой товарищ по детским играм, распахнула все четыре глаза, вцепившись рукам в собственные коленки. Наверное, кто-то посчитает меня мазохисткой. В том смысле, что нельзя любить кинематографические хорроры так, как люблю их я. До остановки сердца, до холодного пота вдоль позвоночника, до дрожи в коленках, до боязни ночью спустить ноги с кровати. Не при моих кошмарах. Нельзя, наверное, но я люблю.

Как-то лет десять назад Буся укатила на свой очередной научно-экспериментальный шабаш, оставив меня полновластной хозяйкой нашего особнячка. И я решила устроить «Ночь ужаса» – ретроспективу лучших ужастиков за последние сто лет. Без ложной скромности скажу, пикантненько получилось: пять самых страшных фильмов столетия, которые выбирались по результатам опросов, в самом центре ведьминой берлоги. Пришли все приглашённые. Никто не нашёл в себе сил отказаться.

Нас было тринадцать человек – символичненько, но увы, не моя заслуга, потому что один из зрителей приволок с собой младшую сестру – восемь литров горячего шоколада, два килограмма зефира и целый мешок «Морских камушков», нежно любимого мною изюма в разноцветной глазури. К пяти утра я осталась одна. И в тот момент, когда на экране появился ужасный японский мальчик с разодранным в немом крике ртом и чёрными провалами вместо глаз, где-то на кухне раздался чудовищный грохот.