Все это Влад оценивал на ходу,  двигаясь назад. На его счастье дорога к берегу была сравнительно открытой – за невысокими кустами, которые время от времени подрезал Дед, любивший хороший вид за окном, вряд ли могло укрыться то страшное, что, судя по всему, завелось на острове.

Или приплыло на последней яхте, горделиво застывшей на отшибе.

Она выдвинулась из темноты – стальная торпеда, летящая к поверхности воды так же неотвратимо, как снаряд, пущенный из орудия подводной лодки. Огромная, серо-голубая смерть с удлиненной мордой, на которой двумя черными углями тлели глаза. Углы бесконечной длинной щели, поднятые вверх, создавали подобие улыбки.

Человек, давно переставший считать себя таковым, поплавком качался у самой поверхности, ожидая нападения. Он знал, как вести себя с дьяволицами, чтобы избежать схватки. Самки агрессивней самцов – только безвольная поза зародыша, дрейфующего в спокойной воде, способна была их обмануть. Более того, если подпустить грозу океана  близко – на расстояние вытянутой руки, можно без последствий коснуться шероховатой как наждак шкуры. Двигаться рядом со смертью, нарезающей круги – ничто так остро не измеряло цену жизни.

Так было всегда. Но не сейчас. К той, что замедлила скорость и повернула левее, осознав, что ее заметили, у человека имелись старинные счеты. Он отдался на волю течения, поворачиваясь как кобра, следящая за добычей. Четырехметровая торпеда плыла кругами, чуть поводя огромным хвостом. Она помнила, чем закончилась их последняя встреча: на свирепой морде, возле глаза красовался длинный шрам  и еще один – вспоровший ноздрю, практически лишил ее способности воспринимать информацию слева.

Солнечные лучи плели на воде узоры. Они мерцали, скользя по серо-голубой шкуре. В постоянном мелькании светотени плыли четыре с лишним метра плоти, увенчанные пастью с тремя рядами острых треугольных зубов.

Человек помнил то чувство, с которым следил за летящей навстречу смертью – давно.

Или недавно. К страху оно отношения не имело. С холодной расчетливостью он понимал, что ему не успеть: молниеносная реакция, спасавшая не раз, не поможет. Как бы он ни старался, пасть сомкнется, в лучшем случае отхватив ему предплечье. В худшем…

Везде сквозила смерть, в каждой секунде будущего. Как бы он ни извивался, пытаясь уйти, разойтись, хоть в миллиметре от режущего частокола, все пустое. И тогда, в последний момент извернувшись немыслимой дугой, он ухитрился несколько раз вонзить когти в грязно серую морду, почти задев глаз. От неожиданности акула захлопнула пасть. Секунда – и ее не стало. Только вздохнула глубина, поглотив раненое чудовище.

Если бы! Если бы тогда человеку удалось попасть твари в глаза, и еще лучше – порвать ноздри, все было бы кончено. Лишенная полного представления о мире, она вряд ли осталась бы в живых.

Акула нарезала круги, то увеличивая, то сокращая расстояние. Треугольный плавник резал воду. Что мог ей противопоставить человек? Пусть удлинились кости после возрождения, и его реакцию вряд ли можно было назвать человеческой. Пусть обрели стальную крепость когти – этого мало.

Дьяволица парила в толще воды, подставляя спину солнечным стрелам. Не голод заставлял ее двигаться по кругу. В ее желании сквозила вековая жажда охотника, преследующего жертву.

Словно потеряв интерес к игре, акула шевельнула хвостом, уходя вниз. Человек не поддался на обман: он ожидал нападения твари, и не ошибся.

Темнота вытолкнула мощное тело акулы. Торпедой она понеслась на добычу и лишь в последнюю секунду распахнула пасть. Человек развернулся, мерцающей тенью уходя влево. Мгновенье, и он вынырнул на поверхность, принимая в лицо и ветер, и ослепительный свет.

Дьяволица, продолжая преследовать ускользающую добычу, метнулась следом, вскинув огромную тушу над водой. Вздулась волна, фонтан выстрелил в небо. Акула еще поднималась в воздухе, ловя пропитанный солью ветер открытой пастью, в которой человек поместился бы без труда, когда стало понятно, что смерть промахнулась.

Человек летел, подброшенный волной, пробитый как шрапнелью тысячами брызг, хлестнувшими по телу. Он пытался извернуться в полете, чтобы вонзить когти в ненавистную шкуру, но она была ловкой  – самая пластичная гора мышц. Акула рухнула в воду, задев человека по голове хвостом.

Оглушенный, не способный оценить происходящее, человек пришел в себя далеко от поверхности. Открытый, сосредоточенный, впитывающий вибрацию принявшего его в объятия Океана, он ждал не нападения – последней, смертельной схватки.

Вокруг пеной бурлила вода.  Мутное облако белили солнечные лучи.

Чудовище исчезло. Дышала покоем глубина. Серебряная метель кружилась по поверхности, деля грань Океана на мерцающие пятна.

Задержавшись на несколько минут, человек поплыл к солнцу, постепенно набирая скорость.

***

Сколько времени она просидела, облокотившись на борт и глядя на поверхность воды, Николь не знала. Дул ровный ветер, остужая лицо. Вуаль, наброшенная на голову, мало защищала от палящих лучей застывшего в зените солнца.

Лодка качалась на волнах, создавая иллюзию движения. Застрявшая во времени, она баюкала девушку, жадно впитывающую воздух потрескавшимися губами. Солнцу оставалось пробежаться по небосводу еще несколько раз и за бортами жалкого суденышка останется лежать постепенно истлевающий труп.

Жуткая мысль не давала Николь покоя. Она терзала ее, вместе с ветром врываясь в голову. Так же, как жажда донимала ее тело. Обожженная кожа горела, из трещин на губах сочилась сукровица. Казалось, внутри все сжалось, ссохлось в один ком, уже не требующий воды – обреченно внимающий близкому дыханию смерти. А вокруг, насмешкой ада над страданиями несчастной девушки, колыхалось, сверкало на солнце вздувающимися боками, безбрежное водное пространство.

Метрах в пяти от лодки, уже вторые сутки, не приближаясь и не отдаляясь, плавало напоминающее человека существо. Николь поначалу со страхом следила за ним, ожидая нападения. День сменила ночь, а ночь день, но голова, лишенная волос, по-прежнему торчала над водой. Девушка смотрела на него горячечным, ослепшим от света взглядом, временами срываясь в небытие.

Но и там, из темноты, на нее продолжали таращиться два угольно черных глаза.

Очнувшись в очередной раз, девушка не обнаружила на поверхности ставший привычным диковинный «поплавок». Она опустила руку, дотянулась до воды и пошевелила пальцами, словно постучалась в закрытую дверь.

– Эй, чудик, – скрипучим голосом позвала Николь. – Ты где?

Ветер, не ослабляя напора, дул ей в лицо.

– И ты меня бросил, – тихо посетовала она. – Все меня подставили… Папка, как ты переживешь все это, я не знаю, – девушка вздохнула. К горлу подступил ком, но слезы кончились. – Тебя постараются обмануть, но ведь ты не поверишь ему, правда? Я так тебя люблю. Знаешь, я думала, что Сережку люблю больше чем тебя. Представляешь, какая я была дурочка? Он говорил мне… Я слушала… А на самом деле…

Николь прервалась, тяжело дыша, не замечая, как за ней неотрывно следят снова возникшие над поверхностью воды черные глаза.

– Я умираю, пап. Разве ты мог подумать, что твоя единственная дочь… Ты никогда не узнаешь, как я умерла. Прошу тебя, не верь ему! Он лжец. Он постарается тебя обмануть. Так, как обманул меня. Но… ты же умнее меня, папка, ты разберешься! Я верю…

За бортом плеснуло. Николь повернула голову – над поверхностью воды, совсем близко, снова возникла человеческая голова – белая, густо покрытая шрамами. Вместо ушей темнели два закрытых пленками отверстия. Плоский нос почти слился с лицом, только две крохотные щели открывались и закрывались, словно существо дышало.

– Вернулся, чудик, – прохрипела Николь. Невыплаканные слезы царапали горло. – Хоть ты вернулся. Хочешь посмотреть, как я умру? Все любят наблюдать за смертью. И ты, верно? Или думаешь, я достанусь тебе в качестве добычи, когда совсем ослабею? – Она попыталась улыбнуться, но простое действие причинило ей такую боль, что она застонала. Из подсохших трещин на губах снова потекла сукровица.