Отец посовещался с Шахне Хряком и согласился. Едва закончились семь траурных дней, как за нами приехали три подводы. На них уместились все наши пожитки: кровати и сундуки, стулья и столы, корзины и узлы. Сами мы сидели кто на кроватях, кто на стульях, а кто на соломе.

Евреи и остальные жители села пришли нас проводить, а в нашем доме остался жить только Шахне. Нам, детям, наш переезд казался ужасно интересным, а кроме того, мы впервые испытывали что-то вроде гордости, потому что теперь все мы отправлялись в большую жизнь.

Мы ехали через поля и города, леса и села, а потом наступила ночь, и мы заснули.

Когда мы проснулись, мы уже были посреди новой большой жизни, но не верили своим глазам: здесь было так же темно, как у нас, а на следующий день точно так же рассвело. В полях так же рос хлеб, а на огородах – картошка. Все как у нас – у земли было то же лицо, что и у нас в селе, и это очень радовало: выходит, мы были не такими уж чужими в этом новом мире.

Сколье – маленький городок, населенный евреями, поляками и украинцами. Отец и все дети старше восьми лет пошли работать на фабрику. На фабрике делали спички, и там всегда пахло серой и фосфором. Кто-то работал в столярном цеху, где древесина обрабатывалась на нескольких разных станках, кто-то – в помещении, где стояли ящики с зубчатыми рейками, и в каждой зазубрине лежала спичка. Одни поднимали эти ящики и опускали их в жбан с желтой жидкостью, другие перетаскивали их в следующий цех, где их еще раз опускали в жбан уже с зеленой жидкостью. Потом эти ящики перекочевывали в сушильню, а оттуда – в упаковочный цех, куда брали на работу детей с восьми лет: своими маленькими ловкими ручками они собирали с рейки пригоршню готовых спичек и укладывали в коробки.

Через несколько дней в нашем доме все пропахло серой. Еда, хлеб, одежда, белье: от всего исходил этот скверный, спертый, горьковато-сладкий запах. Мы познакомились с соседями и семьями, которые, так же как и мы, вместе с детьми приехали в город из деревни, и они рассказали нам, что этот запах серы и фосфора проникает в кости и со временем у всех, кто здесь работает, кривятся ноги. Отца это не смущало.

Я и мой брат Шабсе ходили в хедер. Ему было шесть, мне пять. Оба мы говорили на идише с крестьянским акцентом, и дети нас дразнили «гойчиками». Учитель тоже нас невзлюбил и больно щипал исподтишка. Я его ненавидел и каждый день закатывал родителям сцены, так что в хедер меня приходилось тащить силком.

Зато после школы мы с радостью бежали в соседний лес, где обнаружили заросли земляники и черники. Хлеб с ягодами был таким вкусным! Сколье хоть и относился к Восточной Галиции, но был уже по другую сторону от Львова, у самой русской границы. По тем временам это было очень далеко от нашего села.

Однажды утром на рыночной площади нашли веретеницу, и эта находка взбудоражила весь город. На площади поднялся невообразимый переполох, бедную змейку изрубили на куски лопатами и топорами, а потом по городу поползли самые нелепые слухи. Рассказывали, будто однажды на кошку напала крыса, и это тоже послужило поводом для всеобщих волнений. А однажды в субботу из леса явился босой волосатый человек и направился прямиком в синагогу. Пришел городской раввин, все ждали на улице, что же будет дальше. Раввин остался с человеком один на один, потом вышел к людям и велел им повернуть головы в другую сторону. В этот момент волосатый человек покинул синагогу и исчез. Люди набросились на раввина с расспросами, а он сказал только, что истинное благочестие не любопытствует, и отправил всех по домам читать псалмы. Так и жил город Сколье – от одной сенсации до другой.

Был у нас сосед-поляк по прозвищу Добуш (так звали легендарного разбойника из этих мест).

У соседа Добуша тоже была куча детей, немного постарше нас. С первого же дня, едва увидев нас, они стали дразниться и кричать: «Жидки приехали!» – а потом еще и песенку спели:

Соседи предостерегали нас от Добуша. Он был сильным, вспыльчивым, а когда напивался, то всегда искал ссоры с евреями и орал: «Когда я пью водку, то мне, кроме еврея, никакой закуски не надо!»

От такого соседа и от его детей добра не жди.

Наступила зима, мы брали санки и шли в лес. Там мы катались по замерзшему пруду и собирали хворост. Однажды, когда мы уже возвращались из леса домой, нас догнали сыновья Добуша. Они перевернули наши санки, побили нас и с хохотом убежали прочь. Мы были напуганы и решили дома ни о чем не рассказывать, так как знали, что наши старшие братья только и ждали повода для драки. Но добушевские сыновья уже обо всем растрезвонили, старый Добуш стоял у своего дома и смотрел на нас сверху вниз, а его герои-сыновья насмехались над нами.

Случилось все это вечером в пятницу. Отец вернулся из бани и, как всегда перед встречей субботы, принес прямоугольную бутыль с крепчайшей сивухой. По пути соседи успели рассказать ему, как на нас напали. Наш отец был для нас патриархом. Мы были послушными детьми, и бил он нас крайне редко. Мы слушались его, потому что любили. Точно так же слушались мы и своих старших братьев. Это было едва ли не частью нашей религии, а мы были очень благочестивы. Когда отец нас все же наказывал, плакали мы не от боли. Мы молча сносили побои, шли в свой угол и чувствовали себя несчастными только потому, что нас побил человек, которого мы так сильно любим. Однажды я был пойман на воровстве яблок из чужого сада. Сторож поколотил меня так, что я приполз домой на четвереньках, как собака. Отец взял меня за руку, мы вместе пошли к тому сторожу, и прямо при мне отец обрушил на него такую же порцию побоев. И разве имело значение, что дома он еще раз меня отдубасил? Ведь только он и должен был меня наказывать, а не какие-то чужие люди. Отец обладал удивительным чувством справедливости, и нас он научил тысяче неписаных законов.

И вот теперь, как всегда по пятницам, отец вернулся из бани, купив по пути прямоугольную бутыль сивухи. Он спросил нас, что случилось. Мы были похожи на побитых щенят: врать ему мы не могли, но, помня о характере Добуша, старались не сгущать краски. Все это происходило во дворе, и тут отец, к нашему ужасу, направился к дому Добуша, стукнул кулаком в окно и крикнул: «Эй, Добуш, выходи, здесь тебе и водка, и еврей на закуску!» В дверях появился Добуш с топором в руке, но, даже не успев пошевелиться, получил прямоугольной бутылью по морде и удар кулаком в живот, и вот уже Добуш вместе со своей славой непобедимого героя лежал в грязи…

Отец взял топор и вернулся в дом, а весельчак Янкл сказал: «Отец, может, ему фаршированную рыбу послать, без сивухи-то она все равно невкусная!» Тогда отец дал Янклу денег и сказал: «Прости, Янкл, но доброму соседу нужно хоть раз в жизни поставить выпивку». И Янкл пошел за новой бутылкой.

Нет, что ни говори, а в Сколье нам было не очень уютно.

Прошло какое-то время, и почти у всех в нашей семье появилась болезненная бледность, боли в суставах и особенно в коленных чашечках, а у Аврома и Янкла уже начали кривиться ноги.

И вот однажды в пятницу к нам приехал дядя Лейзер с еще одним возничим на двух крытых подводах. В субботу вечером весь наш скарб был собран, мы погрузились на подводы и выехали из города.

На следующее утро у городка под названием Долина нас догнал «улыбчивый» агент, но теперь на его лице не было никакой улыбки. Зато с ним были два жандарма, которые потребовали, чтобы мы поворачивали обратно. Отец возвращаться отказался и вместе с жандармами пошел к губернатору Долины. Тот сказал, что пока «улыбчивый» не докажет, что мы обокрали господина Лифшица или прикончили кого-нибудь, он не имеет права нас задерживать. Ибо в чем можно обвинить человека, который всего-навсего не хочет, чтобы его дети превратились в калек? И мы вернулись в Вербивицы, где нас ждал старший брат – в этот день они с отцом долго-долго разговоривали.