— Как будто сам никогда сигарету в руках не держал, — выдыхает тонкую струйку дыма и облизывает пересохшие губы.

У Дениса на кухне тепло и уютно, но Васнецова чувствует себя здесь чужой. Ей бы сбежать: из этой съемной квартиры в одной из панельных новостроек, из этого города, который не радует вот уже второй год, от такого возмужавшего Воронцова, от самой себя…

— Я не узнаю тебя, Жень, — растерянно качает головой, не понимая, куда исчезла эта заводная девочка, которая в любую непогоду зажигала в нем жизнерадостные огонечки, которые грели и сияли, освещая даже самую кромешную тьму.

Васнецова усмехается и поворачивается к нему вполоборота. Льдинки в девичьих глазах сверкают недобрым блеском.

— Да? А что такое, Денис? Не нравлюсь тебе такой?

Сердце болезненно сжимается, туго сдавливая грудь. Яркий огонёк тлеющей сигареты подрагивает в изящных девичьих пальцах, подавая парню сигнал о том, что Женька нервничает. Он тоже нервничает, но не курит. После дембеля ни разу сигарету в руки не брал. Повода не было, да и желания, честно говоря, тоже.

— Не нравишься, — в голосе ледяное спокойствие, но отнюдь не равнодушие. Облокачивается на тумбу, опираясь о нее ладонями.

Ненадолго воцарившуюся тишину нарушает нарастающий свист закипающего чайника. И это, кажется, служит спусковым рычагом для накипевших, но доселе сдерживаемых эмоций. Потому что натянутые до предела нервы очень уж болезненно реагируют на взгляды из почти забытого прошлого.

— А что ты хотел, Воронцов? — медленно поднялась со стула. — Думал, я тебя увижу и с распростертыми объятиями навстречу побегу?

Недокуренная сигарета по-прежнему тлела ярким огоньком в ее пальцах. Осанка была прямой, будто в позвоночник вплавили свинец.

— Неужели ты считаешь, что спустя полтора года можешь запросто пригласить меня к себе на чай, и мы будем сидеть и мило беседовать? Мол, у меня все отлично, я совсем не подыхала от одиночества в этой гребаной Америке. И мне совсем не хотелось слышать тебя чаще одного раза в неделю по каких-то жалких пять-десять минут. Я же в Москву хотела вернуться только для того, чтобы от тебя вообще вести перестать получать. Незадолго до того момента, когда по телевизору сказали, что ребят из вашей части направили в горячую точку… А сейчас ты говоришь, что я не нравлюсь тебе такой.

Васнецова подхватывает со стола пепельницу и ставит ее на подоконник. Забирается на него с ногами и пытается докурить сигарету. Только пальцы не слушаются, сердце болезненно бьется о ребра, а дыхание становится необычайно тяжелым, как после длительного забега. Она чувствует на себе взгляд Дениса и это вдвойне усложняет контроль над собой. Он подходит к ней не спеша и очень осторожно. Дает сделать последнюю затяжку и забирает сигарету, соприкасаясь с холодом ее пальцев.

Женька быстро прячет ладони в карманы широкой белой толстовки и прижимается лбом к холодному стеклу. Окно сразу же покрывается пленкой бледного тумана от горячего дыхания. После пламенной речи у нее горят щеки, и жар расходится по телу болезненными волнами, ощутимо заполняя организм бессилием и усталостью.

— Знаешь, Васнецова, я тоже не на курорте был… — отправляет окурок в хрустальную пепельницу. По-мазохистски прокручивает в голове ее слова снова и снова. К горлу подступает неприятная горечь. Он же не знал… Она не говорила ничего, даже злилась, когда он пытался ее расспросить об ее зарубежной жизни.

А ты сам, дурак, будто не догадывался, что ей плохо в чужой стране.

— Тебе чай или кофе сделать?

Она неопределенно пожимает плечами. Ей ничего не хочется. Вот уже полтора года она не может понять, что же такое важное надломилось в ней, какая ниточка оборвалась, вычеркнув напрочь всю жизненную определенность. Будто когда-то был целостный кубик, но, по нелепой случайности, он разлетелся на множество маленьких частиц. Конечно, его попытались склеить обратно, но вышло так себе. От первоначального варианта, по удивительному стечению обстоятельств, осталась красивая оболочка, но внутри все было разбито.

Денис подходит к кухонным полкам и достает запечатанную пачку черного чая с бергамотом. Однажды, совершенно случайно, закинул его в корзину с продуктами, не подумав, что без Женьки его пить никогда не будет. Лишь потом сообразил и теперь держал упаковку на кухне «на всякий случай». Даже не думал, что когда-нибудь пригодится. Положил по пакетику в две одинаково пузатые кружки и залил кипятком. Оставалось только ждать.

Васнецова по-прежнему глядела в окно, выходящее во двор. Снег сошел лишь местами, показывая то тут, то там кусочки асфальтированных дорожек, но в целом — все было печально. Серое небо, голые деревья, одинокая детская площадка перед домом. Март был унылым, и настроение соответствующим.

Единственное, что радовало Женьку, это увеличение светового дня. С некоторых пор, бесстрашная спортсменка перестала любить ночь. Она всегда ассоциировалась с темнотой, которая так не нравилась Васнецовой и угнетала ее. Чем дольше длилась ночь, тем сильнее девушка ждала рассвета.

Из приоткрытой форточки потянуло сквозняком. Низкое небо обрушилось на землю чем-то средним между снегом и дождем. Женя проводила пальцем по запотевшему стеклу первую каплю, неровной дорожкой сползшую к оконной раме.

Она все это время отчаянно скучала по Воронцову. Ждала от него каких-то решительных действий. Наверное, даже где-то далеко в глубине души до сих пор ждет. Только вероятность того, что им это надо, так чертовски мала.

Женя невольно вздрагивает, когда голос Дениса выводит ее из размышлений:

— Закрывай форточку и иди чай пить.

Васнецова прикрывает створку окна, спускает ноги с подоконника и наблюдает за кудрявым брюнетом. Он достает пакетики из кружек и выуживает из недр кухонных шкафчиков сладости. В груди слабо жжет такое давно забытое чувство-воспоминание, от которого невольно сжимается горло и завязывается узел в груди.

Однажды она точно так же сидела на кухне в квартире бабушки, свесив ноги с подоконника, и смотрела, как Воронцов безуспешно пытался сообразить ужин. Тихо напевал какую-то зарубежную песню. Женька всегда замирала при звуке его голоса, но, чтобы этого не выдать, привычно бросала едкие комментарии по поводу его музыкальных и кулинарных способностей. Вторые, в отличие от первых, действительно, были так себе.

— Почему ты так легко отказался от общения со мной? — шепчет, упираясь взглядом в колени. Так было легче не растерять свою решимость, чтобы выяснить то, что не давало ей покоя почти год.

Краем глаза она замечает, как Денис замирает. Несколько секунд мучительной тишины тянутся, как отвратительная на вкус жвачка.

— Потому что понял, что наш с тобой этап пройден. Мы не стали кем-то большим, чем просто друзья, а в дружбу между мужчиной и женщиной я верю с сомнительной натяжкой.

Она поднимает на него обескураженный взгляд и шепчет:

— Ты совсем дурак, Воронцов?

— Да, наверное, — усмехается уголком губ. А что ему еще остается? Не говорить же, что дружить не может только с ней, потому что как-то совсем не по-дружески отзываются в нем его чувства.

Васнецову впервые злит его добродушная усмешка. А еще сильнее она сердится на его ответ. Который прозвучал так просто из его уст, как, если бы, они говорили о чем-то недостаточно важном.

Неужели он, действительно, не понимает, как ей было плохо без него все это время? Что она с ума сходила, ожидая, что когда-нибудь он обязательно ей позвонит или неожиданно предстанет перед ней на пороге родительского дома. Такой родной, такой любимый, такой…

— Если я тебе даже не друг, Воронцов… Зачем ты меня пригласил?

Денис смотрит на нее и ничего не говорит. Даже ни один мускул на его лице не дрожит.

— Не молчи же. Говори со мной… — в её голосе мелькают надрывные, почти требовательные нотки.

— Говорить о чем? — голос его хрипит, царапая девичье сердце и заставляя внутренне задыхаться от непонимания и какой-то совершенно детской обиды.