— Ты решил меня за это отчитать?

— Я просто не понимаю, как ты можешь сам делать такие вещи со своим телом, когда… — Ричи недоговаривает, но теперь мне и не нужно, — поэтому я решил тебя похитить. Для себя. Не для отца. Ему ты не нужен.

Голова у меня закружилась.

— Но ты ведь меня здесь не наказываешь.

— Я тебя контролирую. Ты не можешь даже кончить сам, пока я тебе не разрешу, — Ричи оборачивается ко мне, — что, теперь нравится, когда так распоряжаются твоим телом? И все эти твои фантазии… О которых ты думал, гуглил видео. Мне несложно догадаться, о чем они были. Думаешь, это прикольно? Думаешь, это классно представлять изнасилования и групповой секс?!

Конечно, я всегда понимал, что это ненормально. Но это просто фантазии… Никогда в жизни я бы не захотел на самом деле оказаться зажатым в углу спортивной раздевалки с десятью спортсменами. Это просто была фантазия, способ возбудиться, потому что в голове они играли по моим правилам. Они все были красивыми и не делали ничего, чего бы я не захотел в своих мыслях сам. Это просто игра… Но не для Ричи.

— Ричи, это же просто фантазии… Я же даже ни разу не занимался сексом по-настоящему. И ты это знаешь, — произношу я, стараясь избавиться от комка в горле, который царапал мня изнутри, и ворсом затыкал глотку. Мне показалось, что я проглотил комок кошачьей шерсти, который мне никак не удавалось проглотить. И я хотел уйти из этой комнаты. Если Ричи решит размозжить себе голову об эту решетку, я не успею его остановить.

— А вот для меня это были не фантазии.

— Прости, — говорю я, — я ведь… Я ведь не специально. Черт, это были просто мои фантазии, чтобы подрочить. Ничего большего.

— Тебе повезло, — Ричи оглядывается на меня через плечо. На лбу у него уже покраснело пятно от соприкосновения с решеткой, — и то, что родители так за тобой следили. Так тебя опекали и переживали за твое тело, за твое здоровье. Это нормально. Тебе повезло. А то, что ты в себя всякие штуки запихивал в тайне от них, это твоя проблема. А не твоих родителей.

— Хватит, — говорю я каменным языком, — я имел полное право запихивать в себя все, что я захочу.

— Это потому что ты этого хотел сам, — Ричи снова проводит рукой по лицу, пытается выровнять дыхание, — поэтому меня это так в тебе и бесило. Что ты не понимаешь, что твои фантазии могут быть чьим-то страшным кошмаром.

Я молчу. Мне нечего сказать на это. Ричи снова прижимается лбом к решетке, и я боюсь, что он сейчас откинет голову и со всего размаху ударится о железный прут. Я начинаю делать маленькие шажки по направлению к нему.

— Ричи, давай уйдем отсюда, пожалуйста. Мне здесь очень не по себе. И мы можем сбежать отсюда, правда, я помогу тебе, — я сам не верю в то, что говорю, но сейчас не это главное. Я просто хочу выбраться отсюда.

— Я же тебе сказал, они найдут меня. Куда я пойду? У меня даже нет документов.

— Паспорт? — спрашиваю я, и Ричи качает головой, — документ об образовании?

Ричи замирает, сильнее вцепляется пальцами в прутья решетки, так, что кожа на запястьях белеет и натягивается.

— Ричи?

— Я не учился в школе.

У меня воздух выбивает из груди.

— Что значит — ты не учился в школе?!

— Ну, я умею читать и писать. Считаю тоже неплохо. Знаю столицы стран, и разные всякие интересные факты, но я не учился в школе. Никогда.

— Но… Как так вышло? Как… Где… Где твои родители?

— Отца не было никогда, я понятия не имею, кто он и где. А мама умерла, когда мне было двенадцать.

— И с тех пор, ты…

— И с тех пор я работал в борделе.

Я смотрю на Ричи, но он больше не поворачивается ко мне. Смотрит тупым взглядом на наручники, болтающиеся на стене, и молчит. Только спина напрягается от тяжелого дыхания.

— Это же… Невозможно.

— Мне пришлось, — чеканит Ричи таким голосом, что я не могу подобрать никаких других слов, — думаешь, я хотел этого? Или у меня был выбор? Давай, блять, скажи, что это противозаконно, так же, как и похищать людей. Я не такой тупица, как ты успел решить.

— Я не говорил этого, — вот сейчас мне совсем не хочется злить Ричи, и я выставляю вперед руки как бы в примирительном жесте и начинаю снова двигаться к нему маленькими шажками, — но до двенадцати лет, Ричи? Ты же где-то жил. Почему все эти годы ты не посещал школу? И служба опеки? Как… Я не понимаю.

— Не всегда и не все в жизни решает гребанная служба опеки, если в городе существует заведение, где можно продаваться в двенадцать лет.

Слова Ричи бьют меня как оплеухами по лицу. Я подлетаю к нему, хватаю за руку. Хочу, чтобы этот жест был мягким, но эмоции во мне кипят, и я резко хватаю его за локоть, разворачиваю к себе. Во мне все горит, бурлит как огненная лава, готовая прорваться сквозь поры кожи и затопить всю эту комнату к чертям.

— Ричи, — я встряхиваю его за плечи, хотя для этого мне приходится встать на цыпочки, — посмотри на меня. Мне жаль, слышишь? Мне жаль, что с тобой такое произошло. Но нам надо выбираться. Обоим, пока с тобой не сделали еще каких-то страшных вещей, только уже здесь, твои «родственнички». Я не злюсь на тебя, слышишь? — я повторяю почти каждую фразу дважды, потому что Ричи даже не кивает и не моргает в знак того, что он хотя бы слышит меня, — ты не сделал мне ничего плохого, пальцем даже не тронул, и я буду говорить это в полиции, и тебе помогут. Сделают документы. Все будет хорошо. Но здесь нельзя больше оставаться. Я не боюсь тебя. Я боюсь их. Твоих… Ну, ты понял.

Язык отказывается произносить слово «родители» по отношению к этим людям. Так себе спасение для человека, у которого психика надломилась как сухая ветка. Ричи слегка качает головой.

— И только попробуй сказать мне, что тебя найдут и ты им обязан. Да, они вытащили тебя из борделя, но здесь…

— Выкупили, — поправляет меня Ричи, и это слово повисает между нами, и у меня появляется такое ощущение, будто бы оно просочилось сквозь кожу Ричи и опалило мне пальцы.

— Что?

— Они меня выкупили, — Ричи снова смотрит куда-то поверх моей головы, — я понравился Маме, и она меня выкупила. А отцу было все равно.

— Как она вообще оказалась в таком месте?

— Не знаю, — Ричи равнодушно пожимает плечами, словно разговор идет не о его жизни и цене за нее, — совпадение. Но она любит посещать такие заведения, просто обычно она их посещала для женщин.

— А это?.. — голос у меня перехватывается холодными пальцами страха.

— А это было заведение для мужчин. Там работали только женщины, и… — Ричи переводит взгляд на меня.

— И ты.

— Ага.

Мы молчим. Меня начинает мутить, разные жуткие картинки крутятся в голове, вспыхивают, становятся еще ярче, а потом гаснут, и им на смену приходят еще более жуткие картинки, от которых я не могу отделаться. Тошнота подбирается к самому горлу. Я сжимаю пальцы на плече Ричи.

— И сколько лет ты там пробыл?

— Шесть, — Ричи смотрит на свою руку, вытягивает пальцы, будто бы считает по ним, — до прошлого года.

— Господи Иисусе, — я подношу кулак ко рту, будто бы он сможет удержать меня от порыва рвоты, если я решу заблевать здесь все. Желудок бунтует, сжимается. Я кашляю, чувствуя, как рвотные позывы уже начинают рваться из меня. Прижимаю ладонь ко рту, — скажи мне, что это правда, и ты не врешь мне.

— Тебе еще раз показать шрам?

— Не надо, — слова вылетают изо рта кое-как, я всеми силами стараюсь сдержаться. Зажимаю рот рукой, надеясь, что так мне хоть немного полегчает. Тошнота уже у самого рта. Ричи смотрит на меня, склонив голову. В его глаз страх.

— Тебе плохо?

— Да, немного, — булькаю я, и Ричи кладет руку мне на щеку, так нежно и осторожно, что сам пугается этого жеста и тут же отводит руку назад. Странно, но этот жест меня успокаивает и тошнота проходит.

— Извини, я не должен был этого рассказывать.

— Ты не должен был это скрывать и терпеть все.

— У меня не было другого выбора, — Ричи пожимает худыми плечами; куртка сползла, оголив кожу, и мне хочется прикоснуться к выступающим косточкам, — я был готов жить с кем угодно, лишь бы не возвращаться туда, — Ричи вздыхает, а потом снова, едва-едва, вытягивает руку вперед и касается моей щеки. Я вздрагиваю, но не уворачиваюсь от этого прикосновения.