Я перестал ощущать пальцы. Спустя какое-то время они стали входить так свободно, что это перестало приносить хоть какое-то удовольствие. Я стал экспериментировать.

Мне хотелось чувствовать это. Испытывать такие грани удовольствия, от которого немели руки и кружилась голова, а дыхание сбивалось, будто бы я пробегал сто километров. Я был очень осторожен. Забирал из комнаты родителей мамино зеркало на подставке, перед которым она красилась, ставил его перед собой, между разведенными ногами, чтобы было видно, и осторожно прокладывал путь к удовольствиям. Я понимал, что делаю что-то неправильное, но ведь я не занимаюсь грязными делами с кем-то, а мастурбирую, а это абсолютно нормально, нам это говорили даже в школе на уроках биологии, и я успокоился.

Мне хотелось почувствовать что-то настоящее внутри себя.

Первый раз это был продолговатый тюбик крема для рук. Я взял его с маминого стола, когда никого не было дома. Вымыл его с мылом, потом долго держал под горячей водой, чтобы он нагрелся. Когда я трогал свой член, он всегда был горячим, соответственно, мне хотелось засунуть в себя что-то теплое, что-то большое, что-то, что заполнило бы меня…

В креме было всего 50 миллилитров, и спустя пару тренировок он так легко стал входить, что я перестал его чувствовать. Плюс он быстро остывал, но по жирному детскому крему очень хорошо скользил. Я смотрел в зеркало, как тюбик крема исчезает в моем теле, а другой рукой трогал член. Крем я этот у мамы украл. Спрятал у себя в ящике с нижним бельем, потому что очень не хотел, чтобы мама потом им пользовалась. Она решила, что он упал за тумбочку, но отцу было лень отодвигать ее и искать дешевый крем.

Так я и оставил его себе.

Я загонял в себя тюбик с кремом осторожно и аккуратно, боясь потревожить покрасневшие стенки (я рассматривал это в зеркало), видя, как жирный крем вытекает и пачкает покрывало. Но он легко отстирывался, если просто потереть одеяло ватным диском, смоченным в горячей воде. Тюбик был мягким, гладким, продолговатым. Я вставлял его в себя, находя нужные нервные окончания, от которых в глазах плясали звезды. Потом я с шумным выдохом кончал себе на живот, густой, горячей струей, сперма выходила долго липкими сгустками, потому что иногда мне приходилось терпеть по две недели без самоудовлетворения, и я порой ощущал какое-то мазохистское удовольствие, пока терпел. Сперма продолжала вытекать, опаляя мне живот, густая, прозрачная, вязкая, и пока последняя капля не оставалась на головке, я продолжал медленными толчками вставлять в себя тюбик крема жирными, масляными руками, доводя себя до такого пика, что во рту пересыхало, а голова кружилась.

Я подошел к кровати и оперся в нее руками. От этих мыслей возбуждение было таким сильным, что я сложился пополам от боли. Нужно было с этим что-то сделать. Я не мастурбировал три дня, потому что боялся, что Ричи опять будет подсматривать за мной, а потом начнет пугать странными разговорами. Но сейчас его не было дома.

Не было дома…

Я застонал в голос. Совсем тихо, но от вибрации, прошедшей по губам, я завелся еще сильнее. Я оглядел комнату в поисках чего-нибудь. Пальцы меня уже не радовали, я бы их не почувствовал. Флакон со смазкой должен был быть под рукой, его неудобно было бы использовать в двух целях одновременно. Я сел на кровать, прислонившись спиной к стенке. Я был бы рад, если бы пришел Ричи

(и трахнул меня)

и я бы попросил его принести мне что-нибудь. В этом чемодане было все, но не было нужного.

Мысли путались. Мне бы сейчас думать, как сбежать из дома психопата, но вместо этого я пытаюсь придумать, чем себя трахнуть, потому что желание было невыносимо.

Если я сейчас не кончу — я умру.

Я еложу по кровати, пытаясь найти взглядом хоть что-то, но только сейчас мне резко бросается в глаза, что эта комната почти полностью пустая. Никаких безделушек, лишних вещей, каких-то мелочей. Ничего и никого.

Пустота, которую необходимо заполнить, господи боже мой.

Стону сквозь зубы, потому что это уже невозможно. Я ненавижу эту свою особенность. Просто ненавижу. Это ненормально, мне нужно было сходить к врачу, мне нужно было…

Я пытаюсь сесть на кровати поудобнее, перевести мысли на что-то другое, когда понимаю, что мне в спину что-то упирается.

Я резко оборачиваюсь, как герои фильмов ужасов, когда чувствуют позади себя призрака или клоуна-убийцу.

Но ничего такого позади меня, конечно, нет, но…

Я чувствую, как рот наполняется вязкой слюной. Она становится такой тяжелой, что я еле сглатываю ее, проведя параллель со спермой (нет, не думай, прекрати), когда я смотрю на ножку кровати.

Обычная такая, с лакированным, слегка вытянутым, набалдашником.

Нет.

Странное трепещущее чувство зарождается внизу живота, поднимается выше, выше, заставляя член наливаться кровью еще больше, так, что я ощущаю, как бледнеет лицо, шея, руки. Я кладу ладонь на круглую поверхность, трогаю дерево. В диаметре совсем небольшая, сантиметра четыре, потом сужается. Я нервно сглатываю, смотрю на нее, как будто пытаясь просверлить взглядом. Эта чертова штука смотрит на меня, я не могу сопротивляться. Это сильнее меня. Мышцы внутри живота сжимаются, в заднице — тоже, когда я представляю, что я смогу запихнуть в себя это. Эта хреновина даже больше, чем пластиковая бутылка воды, на которую я потом променял тюбик крема. Во рту пересыхает, я шевелю языком, что-то глотаю, а потом встаю на кровати сначала на колени, а потом и в полный рост.

Ты с ума сошел, говорит мне мой внутренний голос, но если бы я хоть раз его послушал в своей жизни, уверен, меня бы здесь вообще не было.

Не сводя глаз с этой лакированной головки (какое интересное название), я наощупь шарю по постели в поисках тюбика смазки. Я не верю, что я делаю это, но в такие моменты мной командует тело, а не разум.

Впрочем, как и всегда.

Я спускаю шорты и смотрю на свой член. Я бы соврал, если бы сказал, что никогда его не измерял, и результат меня в принципе радовал. К тому же он был ровный и в данную минуту так требовал внимания, что в голове плыло, как будто был туман. Я смотрю, как красная ткань шорт сначала спускается по бедрам, потом слегка застревает на уровне колен, и я трясу сначала одной ногой, потом другой, чтобы их скинуть. Переступаю мягко, как кошка, с лапы на лапу, и остаюсь в одной футболке, стоять на кровати, выпрямившись в полный рост, как солдат, который несет службу.

Дрочильную службу.

Я думаю о том, что это моя психика играет со мной такие штуки; мне не должно быть за это стыдно, я просто хочу выжить, не сойти окончательно с ума, и мое тело борется против этого заточения, делая вид, что все нормально, успокаивая тем самым мой разум. Такую нехитрую логическую цепочку я вывел, пока выдавливал смазку на пальцы. Много, почти на всю ладонь. Она так вкусно пахнет, что я подношу руку к носу и вдыхаю свежий аромат.

Так пахнет от Ричи.

В животе скручивается узел, я делаю шаг ко кровати к изножью, опускаюсь на колени перед набалдашником. Кладу на него руку со смазкой, начинаю гладить его, как головку члена, будто бы деревянная штука могла отозваться на мои прикосновения

(мама я схожу с ума)

Потом беру смазку и жму на флакон, он издает предсмертные звуки и хрипы, изливаясь на лакированную поверхность. Потом, не сводя с нее взгляда, развожу ноги, опускаюсь на колени и завожу руку назад.

Охренеть.

Смазка переливается через ладонь, ее так много, что можно утонуть. Она пачкает покрывало, носки, руки и ноги. Я вставляю в себя сходу три пальца, и они так легко входят, что только еще больше разжигают во мне желание. Я двигаю ими, смазка липко хлюпает на пальцах, вытекает, пачкает бедра.

То, что я собираюсь сделать, ненормально, но мне плевать. Я хочу этого.

Я встаю, поворачиваюсь к спинке кровати. Кровать подо мной проминается, даже слегка скрипит. Я расслабляюсь, придерживая сухой рукой член, который оставляет от себя влажные капли естественной смазки, пачкая мне футболку