Вит, нарисовав настоящую неловкую улыбку, бывающую на его губах слишком-слишком редко, ласково потрепал зверюг по загривкам, после чего снова вернулся к своим письменам.
Буквы — ровные и витиеватые — ложились на жжёно-сахарную белоснежность плавными строками, будто дождь на талую апрельскую лужу. Впитывались, наливались глубоким карминовым цветом. Когда же Вит поставил последнюю летучую точку — красный вдруг вспыхнул, обернулся декабристо-синим, заклубился пазимковым туманом, пополз, шипя и извиваясь, по комнате.
Собаки, заворчав, отпрянули, внимательно уставились на незнакомые полупрозрачные пары, наливающиеся изнутренним сиреневатым свечением. Кристиан, позабыв обо всём, о чём собирался сказать мальчишке в этот неожиданный вечер, переводил потерянный, но настороженный взгляд то на волхва, то на творимое тем заклятие, то на покалывающие руку жаром лепёшки.
— Это всего лишь милая домашняя магия, Кристигосподин, — шепнул, поняв всё без лишних слов, Вит, а затем, прикрыв глаза, подул на высохшие буквы, и цветастое волшебство, слетев с бумаги вместе с письменной вязью, взметнулось к потолку разнокрасными картонными птицами.
Зашуршали сложенные из папируса крылья, закричали наперебой голоса невесть откуда взявшихся соек, горлиц, диких лесных голубей. Шипели озёрные лебеди, кричал охотящийся полевой сокол, чирикали скачущие по древесным брусьям синицы. Бились птичьи руки и пернатые рукава, светила окольцованным сиянием взошедшая под древесный купол луна; по стенам, перемежаясь с огнём и сине-фиолетовыми сумерками, метались тени травянистых звёзд, мерцающих огнями соцветных зверей из тех, которых никогда не улыбнётся встретить ни в глубоких безлюдных дебрях, ни на ранней весенней запруде.
Отдельная стайка, овеянная сладостным запахом забытого всеми богами папоротникового цветка, оторвалась от остальных мелких пичужек, сложила объявшие спину крылья. Мягким мельтешащим танцем упала к чудодею и замершему рядом с тем мужчине, обласкала нежным шёлком пальцы, ладони, плечи, волосы и щёки, и Вит, благодарно улыбнувшись, ловко да споро сложил пополам свой непостижимый пергаментный свиток, отчего птицы, луна, звёзды и загадочное щемящее свечение разом загорелись ярким колдовским фонариком, взметнулись к распахнувшемуся самим собой окну и, кликнув напоследок гвалтом бойких голосов, растворились в опустившихся с небес потёмках.
Вит нарочито долго возился с сумкой, убирал ингредиенты заклинания обратно, не решаясь поднять на Кристиана глаз. Мурлыкал что-то неуверенное под нос, чесал возвратившихся собак, искоса поглядывал за окно, наполняющееся опасной выдиченной ночью. Лишь только сильно потом, когда изображать иллюзию занятости стало попросту смешным и с концами неуместным, боязливо повернулся к мужчине…
Чтобы увидеть, как тот, хмуро глядя строго себе под ноги, старательно жуёт горячие осыпающиеся лепёшки, тоже не осмеливаясь заглянуть волхву в тронутое изумлённой улыбкой лицо.
🜹🜋🜹
Мальчишку что-то беспокоило — Кристиан видел это по живописным синим глазам, по необычайно бледному лицу, по кривляющимся угловатым теням, залёгшим под каждой осунувшейся ресницей. Вит дёргался и вздрагивал от любого шороха, будто ожидал увидеть на пороге самого Беспятого. Тревожливо косился за окно, умудряясь пугливо наклонять да вжимать в плечи голову, если вдруг проходил с тем рядом.
Когда дело зашло за полночь и дошло до абсурдного — знахарь-наговорник то и дело спускал с пальцев цветочные искринки сорвавшегося с цепи кудесничества, обложившие уже все стены и посветлевшую собачью шерсть, — терпение Кристиана, треснув да надорвавшись, познакомилось со своим хвостом.
Мужчина подобрался к юнцу, ухватил того за плечи и, как следует встряхнув, мрачно спросил, глядя прямо и точно в глаза:
— Что с тобой происходит?
Вит, казалось, выглядел удивлённым. Покусал губы, поводил в воздухе бесцельно болтающейся пятернёй, отчего зёрна магии вспорхнули молоденькой пятицветной радугой, и, отсчитав три или четыре вдоха, неуверенно поглядел на Кристиана, будто не в силах решить — стоит тому настолько довериться или же нет.
— Послушай, — мужчине это всё начинало надоедать. — Ты не обязан возвращаться назад, если не хочешь этого делать. Более того… — он замялся, свёл на переносице тёмные косматые брови. Посерьезнев ещё больше обычного, сказал: — Я не хочу, чтобы ты возвращался туда. Понятно?
Вит, моргнув, недоверчиво и испуганно отшатнулся, вжался затылком в бревенчатый стенной вал, попутно как следует о тот приложившись.
— Как по мне, то не похоже, чтобы этот твой порчельник заботился о тебе.
— Нет… нет, он… — Вит, будто пытаясь от чего-то своего откреститься, тряхнул туда и сюда головой, опустил веки, натягивая на губы неудачливую да тоскливую улыбку. — Ты не прав. Он заботится обо мне. Он вырастил меня, он научил всему, что я знаю. Он…
— Держит тебя в неволе. Так?
Вит, сглотнув, промолчал, попросту не отыскав достаточно сил, чтобы встретиться с Кристианом взглядом и облечь в слова самую большую, самую болезненно-страшную лживую тайну. Особенно тогда, когда красноглазый мужчина смотрел на него так, будто всё-всё-всё на этом свете безо всяких объяснений понимал.
Время между тем уходило: собиралось стаями чернокрылых нетопырей, выходящих на первую за ночь охоту, ложилось палой листвой на исхоженную лесную подстилку, тикало в огне накалённого очага, ползало кусающими блохами в шкурах почёсывающихся сквозь дрёму собак.
Где-то там, в совершенно ином мире, крапчатый ястреб с зоркими жёлтыми радужками огибал пустующий небесный склон, выискивая маленького заблудившегося ягнёнка, острым клёкотом обещая, что тому не поздоровится, если он не отыщется к предрассветному часу. Не поздоровится и новому его владельцу, когда ястреб узнает, в чей загон забежал глупый да бунтарский раскольничий барашек…
— Я… сам пошёл к нему в услужение когда-то… — закусив уголок меловых губ, измученно выдохнул Вит и, ощутив, как его слова отскочили от стен, коснулись сердца Кристиана да вылетели ворохом испуганных ласточек в оконную щель, сник, наполовину убито уставившись на мужчину; он даже близко не ведал, какая нечисть потянула его за язык, какая нечисть принудила открыться этому вот, по сути, полнейшему незнакомцу.
Кристиан, всецело обратившись во слух, замер, выжидающе глядя на потерянно мнущегося юнца; немая просьба и желание его были столь искренни и велики, что Вит, вопреки всем доводам сопротивляющегося рассудка, снова не сумел сдержать рвущихся на волю запретных слов.
— Однажды в детстве я увидел фею… — прошептал он с набегающей тенью грустной полуулыбки. — Маленькую такую, хрупкую, безумно прелестную и хорошенькую… Она порхала над лесными цветниками, а следом за ней тянулась чистейшая солнечная пыль. То была настоящая, действительно настоящая фея, Кристи, и видел бы ты, как прекрасна она была…! — Глаза юнца занялись, посветлели. — Но приблизиться к ней я не смог. Едва попытался — фея тут же взяла и испарилась. Все ведь знают, что старый Добрый Народец не водит дружбы с теми, кто всё равно не способен их по-настоящему разглядеть и понять… А потом в деревню как-то заглянул, проезжая мимо и остановившись на ночлег, господин.
— Этот твой ерестливый чернокнижник? — намеренно злобно уточнил Кристиан.
Вит, поморщившись, согласно кивнул.
— Я сам, хочешь верить или нет, увязался за ним. В коленях у него просил, чтобы он взял меня с собой и обучил магии, чтобы рассказал о языке фей и показал, как мне их найти, где найти, как уговорить не бояться и не убегать. Мне было нечего терять, толкового дома, как я помню, у меня не было, а господин… Господин в ту пору виделся мне очень хорошим, едва ли не восхитительным непостижимым божеством, спустившимся на грешную землю.
Погружённый в льющийся и льющийся рассказ, Вит не заметил, как исказились оскалом губы Кристиана. Как, наравне с вырвавшимся с клыков сиплым дыханием, выползло из горла низкое приглушённое рычание.
— В любом случае спустя несколько часов долгих уговоров он согласился и взял меня к себе под крыло. Только…
