И, задев того неловким тёплым дыханием с привкусом сладкого малинового хлеба, прижался губами к губам Кристиана сам, касаясь тех ни разу не умелым поцелуем.
🜹🜋🜹
По комнате, обогретой заоконной ночью и внутренним чихающим огнём, лениво расползался густой чесночный запах. Следом за тем — привкус поджаривающейся лесной дичи да дурманная смесь диких подсушенных трав. Чёрные псы, тоже учуявшие аромат почти-почти готового съестного, подползли поближе к ногам Вита, бросая на того выпрашивающие робкие взгляды.
Кристиан, всякий раз корча в их сторону недовольную мину, фыркал, в шутку грозил сжатым кулаком:
— Знают же, гады такие, у кого можно выклянчить.
Вит на это виновато улыбался. Смущённо хохотал в поднятый воротник или в пустоту, когда мужчина с чернью волос отворачивался, чтобы проследить за сочащимся над полыменем мясом. Прихватывал пару кусочков тушёной оленины из той порции, которая успела приготовиться первой, воровато и сноровисто бросал тут же подхватывающим голодным псам.
Собаки раз за разом слизывали угощение быстро, даже не жуя. Пачкали слюной пол, подползали к ногам колдуна вплотную, принимаясь нежно касаться тех мокрыми носами и шершавыми языками.
Вит, отбрыкиваясь, уже совсем откровенно смеялся. Псы виляли хвостами и довольно, но тихо лаяли — новая игра явно пришлась им по вкусу; хозяин уделял внимание редко, игр не любил, прозябал день изо дня в одиноком трясинном безумии, за которым псам не всегда хотелось возвращаться домой.
Сейчас же хозяин, пусть и всеми силами пытался это скрыть, улыбался. Жил, как и весь проснувшийся дом со старыми жерновами, тронутый лёгкой танцующей рукой весёлого чудодея.
— Сам есть не забывай, дурило! — предупреждающе бросал Кристиан, вновь показывая зверюгам кулак. — А то эти всё сожрут, за ними не станется, не сомневайся.
Вит примирительно поднимал руки, послушно жевал сочащуюся кровью и пряностями еду, а когда мужчина отворачивался, чертыхаясь на шкодящий костёр — с безмятежной усмешкой бросал собакам ещё по кусочку, натягивая на губы самую непричастную из всех своих улыбок, и пусть Кристиан всё это видел, знал же, чувствовал и ловил в выдающем с головой воздухе, он всё равно…
Не ругался.
Кристиан впервые за долгое-долгое время просто был счастлив тому, что дышал здесь больше не один.
Когда с ужином было покончено, Вит вдруг спохватился, торопливо полез в свою сумку. Пошебуршал, позвякал, попыхтел под самый нос и, наконец, выудил на свет аккуратную стопочку неизвестного содержимого, завёрнутого в широкие зелёные листья, заботливо перевязанные верёвочкой из жил поймавшейся да пойманной куницы.
— Вот, — заявил с самым сияющим видом, протягивая мужчине странно пахнущий свёрток. — У меня тоже есть кое-какой лабаз, чтобы тебе предложить, а я и забыл совсем! Хочешь?
Кристиан, припоминая неудачный опыт с заколдованными ягодами, качнул было головой, отчего Вит, посерев на глазах, уныло опустил плечи.
— Почему…? — спросил раскисшим упавшим голосом. — Они хорошие, не отравленные, честно. Я их сам испёк. В дорогу брал, а дорога занесла к тебе, вот я и решил, что хорошо было бы в таком случае поделиться, тем более что ты меня своей пищей накормил…
Кристиану от этих его слов сделалось стыдно, даже в каком-то смысле гадко. Мучительно тошно. В груди засвербело, горло предательски подсохло.
— Ладно, давай сюда… — обречённо выдохнул он, пытаясь довериться, да справляясь с этим не то чтобы хорошо. — Попробую, что ты там наготовил…
Вит, ещё только что всецело и охотливо предающийся серому унынию, невозможным, ненормальным и откровенно настораживающим разом оживился. Воссиял, будто новенькая ярмарочная монета, растёкся в счастливейшей улыбке, сверкнул хитрецой голубых крокусов по проталой певучей весне.
— Они вкусные! На что хочешь поспорить готов, что ты не разочаруешься! — заверил с тонкой-тонкой чирикающей радостью. Поспешно развязал ниточку, развернул листья и протянул парочку мягких лепёшек, чудесным образом сохранивших былое тепло.
Кристиан сладкое не любил, но лепёшки эти, одурманившие безумными запахами диких ягод, яблока и намешанной с корицей сахарной сладости, повертев немного в пальцах, всё же надкусил и тут же, не веря тому, что у еды вообще может быть подобный вкус, выдохнул:
— И впрямь… вкусные…!
Вит, подтянув под себя ноги на мурлычущий кошачий манер, довольно прищурил глаза, из-под ресниц наблюдая, как мужчина уплетает нежную сыпучую сдобу.
— Я же тебе говорил! И колдовства я в них почти никакого не добавлял, Кристидруг. Совсем чуть-чуть разве что, чтобы они оставались тёплыми и…
Кристиан, поперхнувшись, резко прекратил жевать.
— И свежими… — с лёгким разнервничавшимся испугом стушёванно закончил Вит. — Кристигосподин…?
Мужчина, обдавший похолодевшим и почерневшим взглядом, с трудом проглотил застрявший в глотке кусок. С неприязнью покосился на лепёшки, зажатые в руке. Наверняка хотел было отбросить те куда подальше — Вит наглядно это по нему прочитал, — но отчего-то не решился, сдержался, передумал, не смог: то ли его обидеть побоялся, то ли что-то ещё. Зато, потемнев лицом, обвиняюще прорычал, глядя без прежней растворившейся мягкости:
— Ты же сказал, что никаких приворотов в них нет, лжец.
Вит, прикусив язык, расстроенно и несколько недоумённо качнул головой.
— Их и нет там, приворотов-то. Ничего такого нет — только толика простенькой безобидной магии, чтобы они подольше не портились. Я не лгал тебе, Кристи, поэтому совсем необязательно называть меня лжецом…
Тщетно. Кристиан ему однозначно не верил.
Прикусив губы, Вит помешкал, поглядел искоса на свою сумку. Затем, переборов скрытое сомнение, повторно полез в её пасть, доставая на свет чистый свиток свёрнутого в трубку пергамента. Развязав алую шерстяную верёвочку, бережно разложил тот на кровати, приглаживая ладонями топорщащиеся смятые края.
Кристиан, сумрачно наблюдающий за его вознёй с нехорошим прищуром, предупредительно спросил:
— Что ты собрался делать?
— Сейчас увидишь. Я докажу тебе, что волшебство может быть и безвредным, и приятным занятием, Кристигосподин.
— Эй… Не делай здесь ничего! Не смей! Я тебе не разрешал, а ты дал мне слово, помнишь?
Вит, неброско оглянувшись через плечо, обдал мужчину впервые самую капельку похрустывающим инеем взглядом, в котором явственно проглядывал горличный укор из тех, с которым глядели застреленные на охоте умирающие звери.
— Я отдал всю свою жизнь за право обучиться колдовству и стать однажды одним из тех, кого с трепетом назовут громким словом «колдун», пусть и колдун тот был бы светлым да добрым, — с горькой проскулившей смешинкой шепнул он. — Жизнь моя состояла из пяти лет, которых я не могу вспомнить, и пятнадцати последующих весён в хижине господина, и каждый день я старался чему-нибудь научиться, что-нибудь запомнить, чем-нибудь кого-нибудь удивить… Понимаешь, я больше совсем ничего кроме этого не знаю, ничего не умею, не понимаю, как могу прожить свою жизнь ещё… Магия — самая большая, самая важная часть меня. Поэтому, Кристигосподин, просто позволь мне кое-что тебе показать, ладно…?
Кристиан, впервые услышавший от прежде юлящего юнца такое вот откровение, болезненно саданувшее по сжавшемуся в грудине сердцу, не смог вымолвить ни единого слова против. Сдавшись, замолк, мрачно глядя, как волхвун вынимает из сумки баночку с чем-то красным, вязким. Окунает туда три пальца, начинает выводить по бумажной поверхности непонятные ему буквицы…
Запоздало он вспомнил, что юнец действительно упоминал вчерашней ночью о редком и ценном умении читать, в то время как сам Кристиан знал один только устный цифирь и во всех этих причудливых закорючках не разбирался.
Собаки, тоже по-своему заинтересованные происходящим, подтекли теснее, облепили ноги Вита тёплыми мохнатыми боками; одна положила на костистые колени тяжёлую голову, другая принялась покусывать подол выпростанной из штанов рубашки.
