Мужчина, что вырос перед ним, одним движением руки остановив заластившихся к ногам собак, и впрямь оказался Кристианом — тем самым прошлоночным человеком, которого чудодей тревожил своими фокусами да пространной порожней болтовнёй. Единственным человеком, с которым за минувшие полтора десятка лет юноша по имени Вит заговорил.

— Откуда ты здесь взялся-то…? — севшим голосом прохрипел тот, тоже выглядящий удивлённым и не сильно доверяющим, но каким-то, наверное… совсем чуть-чуть… обрадованным, да…?

Ловко спрыгнул с камней, в сопровождении держащихся рядом собак последовав к раскинувшемуся среди валунов, мха и воды, опрокинутому навзничь бедокурному мальчишке…

И вконец поддался отразившемуся в зрачках смятению, когда на синих склянных глазах, блеснув в лучах прощающегося солнцеворота, разгорелись нацеженной пустотелой смолой капли просочившейся прозрачной влаги.

========== Баюльный час ==========

Паря над башнями и пустошами,

Я выпивал туманы, росы.

У меня были душистые волосы,

Безумные глаза, прохладные руки и

Босые ноги.

Но мир всё равно кружился —

Стоило только остановиться!

Через мост, налево, вдоль церкви…

Я встретил…

Встретил…

Его.

— Уютная у тебя норь, Кристидруг, — промурлыкал, смущённо оглядываясь по сторонам, Вит.

Бледный и как будто едва живой, он сидел на широкой тёплой постели, аккуратно забранной мохнатой медвежьей шкурой. Поджимал под себя длинные худые ноги, с любопытством осматривался на то и на это, попутно наблюдая, как Кристиан разжигает в чугунном фонарике отгоняющий сумрак огонёк. Такой же горел и в очаге — оцинкованный пеплом и лесным камнем, костёр трещал золой да сухими поленьями, размазывая по стенам повенчанную с сурьмою медь.

Огромные поджарые собаки, склонив головы, придавались безмятежным сновидениям, развалившись в плюше распластанной на полах бурой линялой шкурки. Вита, после согласия Кристиана, они приняли спокойно, даже радостно, попытавшись поделиться с тем замечательной пахучей слюной по вычесавшим ладоням, а после, насытив желудки брошенной хозяином кабаньей ногой, убрели в обогретый уголок, побрыкивая во сне лапами да шевеля гладкими хвостами.

— Они даже там куда-то бегут, да…? — тихо, так и не дождавшись ответа на предыдущую реплику, шепнул Вит, ни к кому особенно и не обращаясь — за последний десяток лет он привык разговаривать вслух, даже если поблизости не оказывалось способных внять да услышать душ.

Псы снова и снова мерещились волхву знакомыми, встречаемыми где-то прежде, хоть и непонятно, когда, почему да именно где…

— О чём ты там всё бормочешь? — хмуро спросил Кристиан.

Вит издрогнул, как будто напрочь позабыв, что был здесь не один, оробел, поднял глаза. Запоздало уяснил, что хозяин дома успел разобраться со своими делами и теперь возвышался над ним, очерчивая да изучая неторопливым и глубинным мрачным взглядом.

— Да так, ни о чём таком, о чём стоило бы переспрашивать, — с улыбкой выдавил из заволновавшегося горла юноша. — Всё чудится, будто я собачек твоих где-то уже видал, Кристидруг. Но такого же не может быть, верно?

Кристиан, задумавшись, уселся на кровать рядом с гостем, из-за чего матрасы скрипло прогнулись, а одеяло зашелестело сплетённой в узор шерстью.

— Может, и видал, — наконец, выговорил тот, потирая кончиками пальцев покатую переносицу. — Дурни эти шастают, где им вздумается, и домой возвращаются только когда хотят жрать или поспать в тепле. Глядишь, и в твои степи занеслись однажды…

Колдун отрицательно качнул головой.

— Не могло их занести, — сказал уверенно, твёрдо. — Туда никто не может попасть. Не обладая при этом хоть какими-то умениями, по крайней мере…

Кристиан какое-то время берёг не самую уютную, зато изрядно пахнущую смолой да хвоей тишину; трещало в очаге дубьё, бились в окна дикие ветки. Собаки, повиливая хвостами или щеря зубы, неспокойно поскуливали.

— Что это была за птица? Из-за которой ты сбежал ночью. Тот самый твой учитель, о котором ты говорил?

Вита перекосило. Невольно задохнувшись чужими словами, обладающими почему-то силой не меньшей, нежели знакомое ему колдовство, он вскинулся, не успев стереть с лица отпечатка примявшего отчаяния. Хватнул ртом воздуха, попытался хоть как-нибудь отдышаться, но, не справившись с собой и просто отведя в итоге взгляд, заговорил улыбчивым, насмешливым, но в корень жалким фальцетом:

— С чего ты это взял, Кристигосподин? С виду-то и не скажешь, будто у тебя такое хорошее вообра…

— Хорош уже прикидываться! — злостно рыкнул мужчина, оборвав поток очередной надуманной околесицы.

Вит от его рыка снова дрогнул, поёжился, сжал между коленями взмокшие ладони…

А потом вдруг, сам не заметив как, отлетел к бревенчатой стене по ту сторону кровати, болезненно ушибившись затылком, лопатками, плечами да хребтом. В следующее мгновение крепкие руки, похожие на крючья проснувшегося в середине зимы медведя, схватили его за предплечья, подмяли вниз и повалили плашмя на постель.

Кристиан, поблёскивая опасным багрянцем заузившихся глаз, склонился ниже, вжимаясь почти что лбом в лоб.

— Т-ты… что… чего это… ты…? — губы Вита слушались плохо. Глаза разбережённо бегали. Грудь вздымалась паникующим обескрыленным стрижом.

От Кристиана дохнуло жаром, непривычной человечьей силой, непоколебимой решительностью. Схватив чудодея за тонкие безвольные запястья, мужчина вжал в кровать чужие руки, налёг всем весом на впечатанные в одеяла-подстилки ноги, и Вит под этим его действом оказался полностью обездвижен. Обездвижен, пойман, лишён возможности высвободиться и хоть что-либо за себя решить.

— Заткнись, — злостно бросил Кристиан. — Не открывай рта и молчи до тех пор, пока не прекратишь мне лгать. Я не знаю, что за секреты ты хранишь и почему продолжаешь этим заниматься, но вижу, что тебе самому от них паршиво. Что возвращаться ты к ним не хочешь. Что смотришь на небо как псина, посаженная на короткую цепь. Никакой ты не ученик, а самый что ни на есть невольник у своего колдуна.

Он не спрашивал это всё, нет. Он утверждал. Так точно, так уверенно и так настойчиво, будто мог видеть душу Вита, привыкшего скрываться в вечных обманывающих сумерках, насквозь, под ярким лучом прямого и правдивого солнца.

— Я… я же… я не… — юноша попытался выдавить из горла хотя бы одно оправдывающее слово, хотя бы один-единственный жалкий звук; мысли, взявшие верх над всем остальным существом, хаотично носились по жилам, кусались маленькими острыми клещами, но вырваться наружу не смогли, потому что на губы, обдав солью засушенного песка, опустилась мозолистая ладонь и как следует надавила, оставляя на коже алеющие следы потревоженной крови.

— Я же тебе только что сказал: молчи, пока не будешь готов сказать правду.

Глаза Кристиана вспыхнули, ударились пеной страшного кровавого моря. В волооких омутах Вита, заискрившись примятой дождём травой, промелькнула странная, позабытая, несвойственная им проснувшаяся малахитинка.

Вдохнув терпкого нагретого воздуха, колдун приопустил ресничный олений пух, попытался успокоиться и хоть что-нибудь, в чём он признаться без последствий мог, сообразить…

И в тот же миг, потерявшись на грани между страхом, бессилием, изумлением и самовольно явившейся надеждой, ощутил, как ладонь на его губах мягко соскользнула на подбородок да сменилась губами другими — на удивление осторожными, в чём-то грубоватыми и ощутимо ничего подобного делать не наученными, но тем не менее старающимися дарить не боль, а такую редкую и такую не укладывающуюся в голове…

Ласку.

Не добившись реакции сгорающего на вешнем солнцепёке юнца через три пролёта утекающих сквозь пальцы секунд, губы эти, чуть отстранившиеся, попытались того было нехотя отпустить, обжечь нахохлившим шерсть холодком, да не преуспели: Вит, распахнувший ошалевшие лазурные глаза, разрумяненный и лохматый, неловко хохотнувший и почти-почти сгоревший со стыда, ощутив, что только-только сковывающая мужская хватка ослабла, высвободил извилистой гусеницей руку, ухватился за чужое плечо, вновь притягивая нависающего красноглазого человека ближе…