— Полагаю, ты и близко не догадываешься, как мне грустно смотреть на твои жалкие кривляющиеся попытки… — красивое белое лицо исказила презрительная гримаса. — Я смел надеяться, что за срок, минувший со дня нашей первой встречи, ты научишься чему-нибудь более… Более. Знаешь, что я умел делать в твоё время? — Холодные пальцы, поддев под подбородок, несильно, но стиснули тощее горло, не позволяя тому выдавить ни единого звука. Холодные губы, опустившись уголками вниз, приблизились к губам чужим, изрезанным полосочками неприкрытой сочащейся крови. — Варить зелье, отнимающее у любого, кто его вдохнёт, всякую волю. Добывать восхитительный в своём ужасе экстракт печени только-только родившегося на свет младенца. Изготавливать сыворотку из змеиного вымени. Молоть муку, процеженную сквозь лунное сито… А ты не можешь справиться даже с куском железа, не истратив на это всех своих сил? — последние слова влились в Витов рот вместе с накрывшим удушливым поцелуем, терзающим не столько телесной болью, сколько надломом заметавшейся в безвыходной коробке души.

Усыпляющее, незнакомое, заживо сжигающее кошмарное ощущение, казалось, уничтожало все кости: выворачивало наизнанку позвонки, разделяло хрящи, расщемляло волокна; останься при нём голос и воздух — Вит бы орал в два воющих белых горла, рыдая захлёбывающимися слезами, но даже это ему было более неподвластно.

Подвластно было только таращиться на вырисовываемую спятившим воображением оленерогую смерть с оскаленным серым черепом, что, склоняясь, пыталась притронуться костяной ладонью к его лбу, и слушать, не веря в истинность того, о чём кричали уши, как под ломким скрёбом, воем и рыком тонкая деревянная дверца ветхого колдуньего домишки покачнулась и мёртвым выбитым пластом повалилась на пол, подняв тучу трухи, листвы, сена да пыли.

Магия, сплетающая погребальное прощание, оборвалась; стрельнувший почерневшими глазами чернокнижник отпустил мальчишечий подбородок и нехотя отстранился, не доведя начатого до конца, и Вит, жадно ухватившись за заструившийся обратно через рот кислород, повалился навзничь, задыхаясь сдавившим глотку кашлем, в то время как в открывшемся дверном проёме, окропившись предупреждающим сиплым бешенством, выросли две чёрные как смоль собаки.

Напрасно Вит, отдающий последние силы, чтобы продолжать дышать, пытался прогнать их — собаки, такие же упрямые, как и их хозяин, слушаться не собирались, оставаясь стоять и с настороженным предупреждением смотреть, как возвысившийся мрачный колдун, не проронивший вслух ни единого слова, беззвучно и грозно поднялся на ноги; возле пальцев его, потемневших в костяшках, заиграли огоньки бесоватой червонной силы, клокочущей едва удерживаемой злостью.

От запущенного в них огненного копья, пронзившего воздух на мириады краплёных осколков, звери увернулись ловко; пока одна собака потрусила вдоль правой стены, отвлекая внимание колдуна, вторая, припадая на передние лапы, замыкала кольцо со стены левой, целясь мужчине в накрытую длинной гривой шею.

— Несчастные вы твари… Неужели вам не хватило того, что случилось с вашими предками в прошлом?! — исказившись в стеклянном уродстве, прохрипел волхв.

Второе копьё, блеснув вечереющим светом отловленных небесных зарниц, насквозь пробило стену, едва не задев круп чудом увернувшегося пса. К задымленному потолку взметнулись обломки камней, ворохи жжёного сена, ядовитые пары разбившихся колдовских склянок, растекающихся по полу пёстрыми зельеварными лужицами…

Когда один из псов, преследуемых очередной вспышкой беспощадной магии, успел очутиться с ним рядом — Вит не знал. Тот просто был здесь, просто смотрел мерцающими лунами слишком умных глаз, тщетно пытающихся сказать то, что глупый человек, вопреки всем своим умениям, так нелепо не мог расслышать. Не реагируя на слабые немые протесты, чёрный пёс ухватился зубами юноше за воротник и, одним взглядом заставив того прекратить препятствовать, мешать да сопротивляться, медленными шажками потащил прочь от удерживающей безрешетной клетки.

В тот же самый миг пёс второй, взвыв вышедшим на искомый след январым волком, прекратив петлять и загонять, бросился на колдуна. Мощные челюсти сомкнулись на перехваченной руке, прогрызли плоть до самых хрустнувших костей, пустили поток бурлящей горячей крови…

И не разжались даже тогда, когда сотворённый из чистого страха кровавый меч, выросший в уцелевшей кисти шипящего ледяной змеёй чернокнижника, настиг ненавистного рычащего зверя, прошив тому навылет шкуру, брюхо и кишки, добравшись до хребта, проламывая отдающую желтизной кость и выходя мерцающим остриём из брызнувшей багровыми лужами спины.

Пёс, разрываясь жалобным горловым визгом, взвыл, разнёсся по комнатам терзаемым ветреным криком…

Но, несмотря на ужасную добивающую рану, стремительными рывками выпивающую жизнь, челюстей не разомкнул.

Вит, трясущийся в подгибающихся локтях и коленях, видел, как костенели и каменели лапы второго пса, что продолжал упрямо тащить его отсюдова вон, как влажнели и выгорали его глаза…

— Дьявол… Дьявол, дьявол, дьявол! Умри уже, никчёмная ты тварь! Умри наконец, слышишь?! — Меч в руке мага колол, пропарывал, резал обращающиеся в жуткое месиво собачьи внутренности, кровь хлестала красным шквалом, на пол падали ошмётки освежёванной убитой плоти. — Умри, ты…!

— Это ты сейчас умрёшь!

Вит — обессиленный, проигрышно сражающийся с подступающим тёмным сном, хватающим под хрупкий кадык — непонимающе смотрел, как из проёма выломанной двери выскочил знакомый до боли чёрный человек. Почти до неузнаваемости изменённый яростью и злобой, он, помедлив лишь с долю не успевшего отсчитаться мгновения, набросился на сбрасывающего вцепившуюся собаку чернокнижного волхва со спины, перехватил тому горло, крепко стиснул, намереваясь, кажется, сломать ему шею. Бросил беглый кровавый взгляд в сторону продолжающего сжимать челюсти пса, пересёкся с протёкшими глазами остекленевшего на грани видимости Вита…

— За всё то, что ты причинил им обоим — жизни твоей будет мало, чтобы расплатиться, поганая ересь… — злостным шёпотом прорычал он, удерживая эфемерный призрак колеблющейся победы на кончиках надрывающихся пальцев.

Глаза колдуна подёргивались, светлели, покрывались бледной размазанной мутью, рот конвульсивно хватал воздух, кожа отдавалась проступающим из ниоткуда пепельным морщинам, волосы укорачивались, выпадали целыми комьями, безобразно седели. Колдун кривлялся, бился, колотил по пустоте конечностями до тех пор, пока свободная его рука не прошлась по рукам Кристиана, не оцарапала те длинными жёлтыми ногтями, а затем, на один короткий миг, не скрылась в складках провисшего бело-синего одеяния…

Сердце наблюдающего за этим Вита, наполнившись кошмаром подступающей тревоги, содрогнулось, конвульсивно сжалось, истово заколотилось о кости.

— Кристи… Кристи… — он попытался пошевелиться и податься вишнеглазому человеку на помощь, но тело наотрез отказывалось подчиняться; магия, влитая старшим волхвом в кровь, ещё долго обещала пожирать плоть, мучая ту ломкими бесконтрольными судорогами. — Пожалуйста, услышь меня, Кристи… Кристи!

Одинокая чёрная собака, остающаяся рядом придирчиво берегущим охранником, нехотя выпустила из пасти натянувшийся воротник, подняла уши. Чернокнижный колдун между тем вновь выпростал на свет накрытую длинным рукавом руку, в тонких испепелившихся пальцах блеснул матовый лоск полированного агата.

— Почему же ты ни в какую не слышишь меня… Ты! Ты, послушай! Хороший, славный, умный мой пёсик! — воззрившись с мольбой на обхваченного за морду ладонями зверя, Вит зашептал, закашлял, запросил с ещё большей поддушивающей паникой: — Прошу тебя, иди! Не стой здесь! Не пытайся ни от кого меня защитить! Иди, главное, иди к нему на помощь!

Чёрная собака, слабо, но ощерившись, показала волшебнику измазанные пеной зубы, поджала хвост, чайно-холодными глазами говоря: хозяин приказал сторожить тебя. Приказа хозяина я не нарушу.

В то же самое время колдун, танцующий в страшном смертельном танце, ловко извернулся гибкой оборотничающей спиной, подался назад, выиграл для себя половину локтя необходимого свободного пространства. Взвились кверху длинные журавлиные подолы, хвосты и юбки закружились снежными хлопьями да цветками опасной зимней калины, и нож со шлифованной рукоятью, выпростанный из рукава, вонзился в грудь загнанного врасплох оступившегося Кристиана, сплюнувшего по-детски удивлённой рудой кровью.