— Кристи… Кристи…! Кристи!
Вит, надрывающий разорванную глотку, отказывающуюся кричать так, чтобы голос поднялся над давящимся рыдающим шёпотом, тщетно бился, тщетно пытался подчинить отказывающее бесполезное тело. Хватаясь пальцами и ломающимися ногтями за трещины в дощатом полу, кое-как подтаскивая ноющие ноги, пополз, беспомощно распластанный на брюхе, навстречу, в замыкающей панике шаря взглядом по порушенным стенам, потолку, расколотым мензуркам и пробиркам…
Пока на глаза, наконец, не попались налипшие на стены соты слабо-слабо помигивающих зачарованных клеток, за хрустальными прутьями которых, трепеща, всплывая да погружаясь обратно на железное дно, сгорали волшебные болотные…
Огоньки.
Хрипящий ненавистью чернокнижник, сбросив с руки истекающую последними жизненными каплями собаку, развернулся к опрокинутому на колени Кристиану всем своим телом, с остервенелым рыком как можно глубже засаживая в раненную грудину входящий по рукоятку нож, мгновенно впрыснувший в заискрившийся воздух чадящие запахи погорелого костра, сушёной волчьей ягоды, сока вскрытой ночующей лягушки — так пахла магия, облизывающая заговорённый клинок, и простой, пусть и физически да духовно сильный человек, каким бы стремлением ни обладал, магии этой противостоять…
Не мог.
— Пожалуйста… я прошу тебя… прошу… Неужели ты не видишь, неужели не понимаешь, что сейчас… произойдёт…? — рваным хрипом закашлял Вит, из оставляющих сил хватаясь за жилистые ноги скулящей над ним собаки. — Ну же…! Сделай… это! Защити его, а не меня! Спаси… спаси… его…! Освободи… их… освободи… Огоньки… огонь… ки…
Воля покидала выпитое тело быстроногими разбегающимися рывками, отнимая способность мыслить, дышать и связно говорить, оставляя одни черношкурые страхи, скручивающую боль в тихо-тихо выстукивающем сердце, клубящуюся в разуме неназванную темноту. Покидающим его сознанием Вит ещё смутно видел, как собака, всё-таки подчинившись и кинув его, бросилась к подвешенным над потолком взволнованным клетям. Перемахнула через голову завывающего колдуна, попытавшегося перекрыть ей путь, оттолкнулась когтистыми лапами от покачнувшейся балки, взвилась вверх, врезаясь массивным боком в рядок плотно сбитых выстекленных клеток…
Вит, пусто и блёкло отмахивающийся от приближающегося пола трясущимися ладонями, не знал, сработает его гиблая, отчаянная затея или нет, потому как слишком хорошо помнил, что заклятие с заточенных духов мог снять лишь тот, кто сам обладал волшебными силами, независимо от того, был он человеком или же любым иным существом, но…
Где-то там, почти уже в самом усыпляющем конце, он всё-таки услышал — услышал, а не приснил… — встрепенувший, напитавший, наполнивший всё засмеявшееся тело кристально-звёздный звон опадающего железа и то, как, потрескивая бурным озлобленным нетерпением, на волю высыпались головешки верещащих огненных созданий, наливающихся поползшим над полом дымом отсвечивающей аспидной шкуры.
Чёрный колдун, непозволительно поздно понявший, что произошло, отпустил чужое надорванное тело, попытался переключиться на освобождённых клокочущих пленников, но…
Сейчас, именно сейчас, когда он был ослаблен, всклокочен, ранен и зол, было слишком поздно.
Огромные василисковые змеи, извивающиеся длинными и толстыми сложившимися телами, проламывали головой летящую вниз загорающуюся крышу, раскрывали пасти с иглами смертельных тонких зубов. Шевелили выброшенными синими языками, наливались про́клятым пламенем полыхающих глаз, хлестали хвостами, чинили вокруг набирающий обороты стрекочущий пожар.
Змеи крушили стены, сворачивались рычащими угрожающими кольцами возле забранного в тупик колдуна, ещё пытающегося, так глупо и безнадёжно тоскливо пытающегося рубить им головы кровавым своим мечом…
Более не понимая, снился ему незаметно настигший сон или то была всё ещё правда, Вит сумел отрешённо заметить, как, сотрясшись всем извергнувшимся телом, вернулся к выбравшейся из теневой завесы жизни Кристиан, схватившись непослушными почерневшими пальцами за рукоять оставшегося торчать из груди ножа. Как обернула в его сторону голову чёрная окровавленная собака со слабо тлеющими лунными глазами — один из последних потомков далёких кристиановых псов, несущих в своих венах след канувшей в прошлое необузданной магии. Одна из мечущихся в агонии змей, покинув сцепившееся гнездо, бережно вытащила из-под обломков собаку раненую, обхватила ту в кольцо хвоста, раскрыла клыкастую пасть, заглядывая в лицо уже ничего больше не соображающего Вита — единственного ученика злословного жадного колдуна, своего глупого маленького пленителя и чудаковатого мечтателя двух перекрещенных баюльных лун…
А дальше не стало уже ничего: краски, картинки, чувства, звуки — всё это покинуло уткнувшегося лбом и губами в красное загорающееся дерево юношу, в охолодевшую душу вполз густой, едкий, вороний туман, земля покачнулась, поменявшись местами с вершинами заглядывающих в прорези гор…
Согретый единственно уцелевшей мыслью, что мужчина с алыми глазами всё-таки оставался жив, Вит, прекратив сопротивляться обрывающему ниточки белому морозу, провалился в пучину пожирающего бессильного Ничего.
Во сне, сморившем юного чародея, наблюдающего всё это с далёкой отстранённой стороны, горел, полыхая угольями и поленьями, много-много лет ютивший его колдовской дом. Болота, на которых тот стоял, поднимались вскипевшей огненной волной, когда громадные блестящие аспиды погружались, уходя с головой, в пучины, унося с собой тело неподвижного порчельника. По опустевшему блёклому свету неслись палёные облака золы, толчёного чёрного камня, сажи, копоти, пыли, трухи…
Живой, дышащий, никуда от него не ушедший Кристиан, прихрамывая на обе ноги, тащил на себе и его, и черношкурую собаку в покрывающихся грубой коркой красных лепестках, и собака другая, с мольбой заглядывающая молчащему хозяину в глаза, трусила рядом, поджимая под брюхо опавший хвост, на что мужчина, всякий раз отводя угрюмый зрак, говорил, что не в силах больше никому из них помочь.
Вит, никем не замеченный и безгласый, витал там же, гладил ласковыми ладонями пёсьи бока и щёки, нашёптывал, что всё обязательно будет хорошо. Целовал горячий пересушенный нос, вдыхал в приоткрытую пасть свой собственный будущий воздух, вощёные частицы добровольно разделённой жизни. Целовал страшные рваные раны, наговаривая над теми слова всех заклинаний, какие только успел узнать, какие получалось вспомнить, какие прямо здесь и сейчас, в этом пространном мире без мира, создавал сам, пошивая вместе с осенью и вечной весною.
— Тебе ещё рано в твой добрый собачий рай, слышишь? — просил, шептал, говорил он, искорка за искоркой посылая в бездвижное, но продолжающее дышать тело, наполняя то новой кровяной росой. — Тебе ещё рано в твой рай, тебе пока нельзя, потому что ты нужен здесь, славный, дивный, красивый, умный, хороший мальчик…
Вит нашёптывал, напевал, колыбелил и баюкал, безвозвратно и безвозмездно отдавая этим троим всё своё сердце, плакал без слёз и без слов же прощался с догорающим огнём рушащегося под пальцами прошлого…
…и, покачиваясь в надёжных удерживающих руках, просто и прозрачно спал, бессильно досматривая свой заканчивающийся утихомиренный сон.
🜹🜋🜹
Спустя четверо с половинкой суток Вит наконец-то открыл глаза.
Горячий, истощённый, взлохмаченный и мокрый, он лежал в глубокой тёплой постели, заботливо накрытый несколькими слоями из накинутых сверху одеял, пледов, шерстяных шалей, даже грубого половичка на самом верху тяжёлого и пробивающего на смущённый смех сооружения, будто тот, кто соображал это всё, каждой своей каплей боялся, что тщедушное тело непременно сдастся, не поддержи в том насильно вскормленного огня.
В очаге, потрескивая свежим дубьём, горел жаркий костёр, по столам и полкам разместились зажжённые свечи, перемигивающиеся звёздами одинокого небосвода.
Вит, простонав от пробежавшей по пробудившимся жилам тягучей боли, с трудом повернул голову, кое-как приподнялся на локтях…
