И, тщетно прождав да успев отчаяться, уже почти зашвырнул тем в глухую скальную стену, когда вдруг заметил, что камень этот засветился, наконец, мягким мышьяковым свечением.
В то же самое мгновение расщелина в горе зашевелилась, затолкалась наружу, будто детёныш в материнской утробе, пошла пузырями и оплавами сгорающего стекла. Расширилась, растрескалась, разверзлась, явив взору виденную мгновениями прежде пещерку. Правда, с малозначимым исключением — теперь отверстие разило не холодной липкой темнотой, а свежими запахами тревожливого рассвета, пением соловьёвых птиц да шелестом иномирной мокрой травы.
Кристиан, глядя туда и глядя, различил беглым мутным мазком крепкоствольные свечи смотрящих в небо без неба дубов, узловатую тропку сквозь чавкающие торфняком и брусникой болота…
— Пошли! Пошли этого болвана спасать… — тихо рыкнул он, угловато оборачиваясь к своим псам.
Те, заострившись глазами, переглянулись, проскулили, оскалили обнажившиеся в зубах пасти…
И, дождавшись, пока согнувшийся хозяин скроется в узком лазе колдовского перехода первым, верными неотступными тенями нырнули за тем следом, оглашая сдавливающую каменелую округу морозной песней заблудившихся в прошлых зимах волков.
🜹🜋🜹
— Мне думалось, что я был очень добр с тобой, Вит.
Вит, едва разобравший коснувшиеся слуха слова, но смысла их не понявший, устало поморщился — тело болело полученными кровавыми порезами, голова кипела протекающим парным молоком, во рту ползал да крошился иссушенный гиблый песок. С трудом отворив глаза, перед которыми мир начинал дрейфовать освободившимся ото льда речным лоном, обнаружил, что вовсе не сидит, как ему думалось, а почему-то лежит на боку. Господин, время от времени с ним говорящий, нашёлся неподалёку: чародей сидел за столом, убранным чистой скатертью, и, безотрывно глядя на юношу, отламывал кусочки от хрустящей краюхи, обмакивал те в красное вино, слизывал с пальцев капли, неторопливо пережёвывал пшеничную плоть.
Вит, так пока и не осознавший сущности всего произошедшего, со стонущей тяжестью сел и тут же оглянулся, заслышав настойчивый железный звон. Повернув голову, с недоумением обнаружил, что руки, ноги и шея его были стянуты вервистыми цепями, прикованными к стене.
В прежние времена учитель удерживал здесь пойманных диких зверей, занимаясь воистину чернокнижной магией, а сейчас, по прошествии нескольких лет, на место рысей и медведей угодил его глупый наивный ученик, столь отчаянно желающий обрести обещанную за роковую цену силу.
— Не удивляйся. И не пугайся, мальчик мой, — мягко проговорил господин. — Я всего лишь хотел убедиться, что больше ты не ослушаешься меня.
Вит, еле сдержав быстро прикушенные губы, нахмурился, кое-как подавляя продирающийся удушливый кашель, просачивающийся сквозь щель рта короткими рваными хрипами.
В глазах пристально наблюдающего за ним порчельника колыхнулось задумчивое поверхностное сочувствие.
— Ты, должно быть, хочешь пить? — вкрадчиво спросил он.
Протянув руку и сняв со стола выпотрошенную засушенную тыкву, наполненную пахучей аловатой жидкостью, бросил ту Виту; половина содержимого в полёте пролилась на пол, оросив тот похожими на кровь лужами, половина же осталась внутри, плещась вспененной пьяной волной в чреве погибшего овоща.
Вит, не находящий в себе сил ни на что решиться, растерянно поглядел на тыкву, на колдуна…
— Выпей, — велел тот. — Всё лучше, чем терзаться жаждой. Рук твоих я у тебя не отнимал. Или ты предпочёл бы, чтобы я напоил тебя сам?
Вита, испугавшегося мысли, что этот человек вот-вот приблизится к нему, непонятно что собираясь сделать в итоге, передёрнуло; пахнущее олениной и розмарином содержимое живота стремительно прильнуло к сократившемуся горлу, ошпарив то тошнотворно-горячим выжелченным касанием.
Вновь покорный чужим неминучим условиям, юноша, вяло качнув головой, потянулся за тыквенным бочонком.
Цепи от этого набрякли, болезненно впились в запястья и лодыжки холодным грубым железом, разрисовали шею двумя дужками отпечатавшихся красных полос. Пальцы кое-как ухватились за покатые рыжие бока, подтащили овощную флягу к тулову, несмело ту приподняли, скорчившись, когда оттуда пахнуло шальными парами, особой травой, терпковато-сладким ореховым мускусом…
— Там вино, — услужливо подсказал господин. — Не совсем такое, к которому ты привык, но отнюдь не дурное. Попробуй.
Вит, слишком отчаянно желающий утолить насланную на кости сумасшедшую жажду, подчинился.
Припал, отдышавшись, губами к покатому краю и, добела ухватившись за посудину ладонями, принялся жадно глушить слезящий глаза напиток, ощущая, как с каждым глотком в лёгкие возвращается новым потоком украденный воздух, а тело заполняет летучая свежесть затеплившейся жизни.
Отпив ещё с немного, чудодей через силу прервался, осторожно отодвинул тыкву, утёр тыльной стороной ладони губы и, несвязно теми шевеля, в ожидании неизбежного приговора воззрился на тёмного волхва, когда тот вдруг, не оставляя шанса собраться с духом, неожиданно озимо, меркло, молитвенно-нехорошо спросил:
— Так что же… Ты, стало быть, хотел убежать от меня, неразумный мой мальчик?
Теневые брови тучами опустились книзу, мелькнула молния не собирающихся мириться или прощать глаз.
— Нет, господин… вовсе… нет…
Вит не знал, говорил ли сейчас правду или нет. В конце концов, он же сам не согласился остаться в лишённом магии человеческом мире и пытался отыскать обратный путь в мир магический, разве не так?
Колдун на это промолчал.
Поднялся из-за стола, натянул на правую руку левую перчатку, поиграв в воздухе длинными привораживающими пальцами, точно придворный скоморох на струнах невидимой лютни. Медленным жестоким котом, загнавшим дикую полёвку в отрезанный от лугов да подземных нор каменный дом, приблизился к своему ученику, припал перед тем на колено. Обхватил кистью за острый изнурённый подбородок, вынуждая приподнять разбитое лицо и встретиться потерявшими в цвете радужками.
— Мне казалось, мой дорогой Вит, что ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что лгать нехорошо, — ласково проговорил чернокнижник.
Сердце Вита забилось возле самой бессильной кромки — быстрой-быстрой оттепелой капелью по сомкнувшимся тюльпановым чашечкам.
— Но я… я не лгу вам, я же… — лёгкие заговаривающие уловки и недомолвки, до этих самых пор пропитывающие каждое второе слово Вита, почти впервые отказались подчиняться, заползая в глубокую тесную яму и шипя оттуда разбуженной лесной коброй. — Я искал проход, который по глупости потерял! Вы же сами это видели! Слышали! Не могли не слышать! Я хотел, я пытался вернуться сюда, к вам…
— Быть может, так оно и было, — брезгливо и отрешённо пожал плечами мужчина, — но, как бы там ни было, делал ты это только из-за страха. Из-за своих собственных амбиций и не оставляющей тебя в покое ненасытности до всего, к чему тебе позволили под моим присмотром прикоснуться. Ты хотел вернуться к ним, к своим маленьким крылатым друзьям и неизученным пустышковым тайнам, но не ко мне. Я ведь прав, мой разбивающий сердце ученик?
Вит, слишком хорошо наперёд знающий всю бесплодность своих смехотворных попыток, тем не менее, заведомо принимая провал, попытался вывернуться. Напряг все подвластные магические силы, что успел накопить за долгие пятнадцать лет, и с удивлением уставился на сковывающие цепи, неуверенно, но окрасившиеся разгорающимся малиновым свечением, покрывающиеся мелкими рубцующими трещинками, приподнимающиеся в невесомости над отпустившим полом…
Первая глубокая скважина, прошившая и разломившая напополам случайное звено, сполохом Болотных Огоньков пробежалась вверх, разрывая следом и все остальные звенья; неожидаемо освободившийся от сдерживающих кандалов, почти полностью выпитый и едва живой, юноша ощутил вскруживший ликующий восторг, азарт самой первой давшейся победы…
И тут же, выкатив полопавшиеся в капиллярах глаза, зашёлся беззвучным удушающим криком — несравнимая по мощи магия учителя, вонзившаяся в ответ в его кровь, заструилась, разрывая и подчиняя, по венам, окутывая каждый внутренний орган невыносимой пронизывающей болью: сердце, лёгкие, почки, желудок. Воздух скоротечно закончился, взорвался, оставил за собой одну страшную и жгучую пустую сухоту; Вит, успевший усесться, пошатнулся, привалился спиной к стене, потёк по той вниз обездушенной соломенной куклой.
