Растерянно и недоуменно поглядел на собственные блеклые руки. Прикусил покрытые синяками губы. Вновь ощутив под касанием пульсацию убиваемого мяса, севшими гландами пробормотал:
— Я… не знаю я, Рейн. Я просто… не хотел сдыхать, наверное, и надеялся, что ты еще вернешься, и думал, что я должен тебя дождаться, и…
— Попробуй рассказать мне поподробнее, мальчик. Я знаю, что это сложно, я знаю, что трудно подобрать слова — особенно для тебя, — но я прошу тебя. Прошу так, как не просил никогда. Это важно. Ты даже не представляешь, насколько. Я ведь… я ведь едва не сошел с ума при мысли, что тебя больше никогда не будет и мне больше не к кому будет вернуться…
Юа, помешкав, неуверенно кивнул, лишь со скрипящим заржавевшим трудом пробиваясь рассудком сквозь окутавший воспоминания налет тумана. На пробу шевельнул языком. Облизнул губы и, стиснув в пальцах манжет лисьей потрепанной рубашки, хрипло выговорил:
— Я ехал крышей, пока ты не отвечал… Два чертовых дня, Рейн. С какого хера за два чертовых дня ты не нашел времени со мной связаться? Ни одной сраной минуты! Написал бы хоть одно паршивое смс, хоть одно слово, что ты жив, что в порядке, что пусть и хуево, но ты еще собираешься вернуться! Почему ты не мог сделать чего-то настолько банального?! Или ты ебать хотел на то, что я чувствую, когда о собственных истериях распинываешься в два орущих горла?!
— Я не мог, мальчик. Создатель свидетель, я не мог этого сделать. Я был вынужден таиться, я был вынужден швыряться в глаза пылью и постоянно заметать следы, чтобы выбраться из их адового города, и я не мог включить свой чертовый сотовый, не будучи уверенным, что никто по нему меня в тот же миг не выследит — Боже правый, юноша, в наше с тобой время нельзя доверять уже никому, и твои собственные игрушки могут выступить против тебя самого, если ты предоставишь им такой шанс. Поэтому, если я хотел оставить для нас с тобой возможность, мне пришлось пойти на… это. Проклятую пытку для нас обоих. Я тоже сходил без тебя с ума и не мог отыскать себе места, но если умрет один — умрет и другой, и только из-за этого я изо всех сил старался цепляться за жизнь, чтобы сохранить её для нас двоих. Я не мог так рисковать, я не мог высунуться даже на названную тобой минуту, котенок, и мне приходилось рассчитывать лишь на то, что ты меня дождешься, свет мой… — По лицу его пробежал нервный, раскрашенный тенями и сумрачными придыхами, тик — тревожный верный симптом, что сейчас переломится минута и дурной Зверь вот-вот перестанет слушать и слышать, и Юа, поспешно накрыв его губы пальцами, чуть сведя вместе брови, уткнулся лбом в мгновенно расслабившееся плечо, вышептывая неумелое продолжение своего сумасшедшего признания:
— Ладно… Черт с ним, Рейн. Черт с ним. Ты-то теперь здесь, рядом, и всё остальное — одна большая хуета, понял? — судя по последовавшему поспешно кивку, всё мужчина понял, всё с желанием и благодарностью принял, и Юа, успокоенно выдохнув, осторожно заговорил дальше: — Я не мог найти себе места и поплелся выламывать дверь в твой сраный подвал, надеясь, что пойму после этого хоть что-нибудь и узнаю, где ты находишься, чего ждать и что вообще происходит. Долго не мог зажечь свет — и с какого хрена надо было вешать именно красную гребаную лампу…? Походил. Увидел болтающийся в петле труп. Со сраным… катетером, твою же гребаную мать. С двумя сраными катетерами. И все твои яды и прочие радости — тоже. Как будто бы узнал, что так узнать хотел… Как будто бы узнал, Микель.
— Ты… ты жалеешь об этом, мальчик мой…? — голос Рейнхарта сбился, сорвался, продрался сквозь сузившиеся горловые стенки моторным гулом и кровавой слезой. — Что увидел то, что увидел, и что вообще… имел несчастье связаться с таким ублюдком, как я, Юа? Я ведь хорошо понимаю, что вовсе не тот, о ком станешь грезить в ключе старого, но всё так же желанного всеми «долго и счастливо»…
— А ты что, оставил бы мне выбор? Даже если бы я захотел пожалеть? — невесело хмыкнул Уэльс, на что тут же получил уверенный и смурый качок головой.
— Нет. Не оставил бы. Никогда и ни за что, хороший мой. Это, к сожалению, даже не обсуждается. Если бы ты не согласился остаться со мной по доброй воле, мне пришлось бы похищать тебя и увозить силой. Я бы кормил тебя силой, имел бы тоже силой, любил силой и вытаскивал на прогулки только и исключительно на привязи, чтобы ты ничего не устроил и никуда не ускользнул. Я бы построил для нас с тобой крепость где-нибудь в глухом нелюдимом лесу, оградил бы её тремя заборами, посадил бы на цепь натасканных на травлю собак и никто бы никогда не вошел к нам, а ты бы никогда не смог выйти. Признаю, подобная жизнь была бы тосклива и малоприятна — для меня, если ты сомневаешься, тоже, — но всё лучше прожить её так, чем провести в тоске и без тебя. Поэтому, душа моя, однажды выбрав тебя в качестве моего вечно прекрасного спутника, я бы уже никогда не отпустил тебя обратно на волю. Знакомый сюжет, тебе не кажется…? Либо смерть, либо жизнь, но только рядом со мной, мой мальчик. Думаю, ты и без моих слов понимаешь эту расстановку слишком хорошо.
Юа, нисколько не кривя душой, кивнул — он понимал.
— Тогда и не задавай мне таких идиотских вопросов, — беззлобно огрызнулся он. — Ни о чём я не жалею и жалеть не собирался. Жалел бы — давно бы уже попытался или сбежать, или зарезать тебя ночью — даже ты в это время чертовски беззащитен, идиотский хаукарль. Я с тобой по собственной прихоти, пора бы уже это увидеть и понять, тупая ты башка. Ни о каком гребаном «долго и счастливо» я никогда к тому же не думал. Появился ты, пролез с этой своей ехидной рожей ко мне в сердце, затащил меня в свой паршивый дом и научил извращенным вещам… Теперь вот мы с какого-то хрена вместе и деваться уже никогда и никуда не захочется — что тут непонятного, дурище ты такое…? И с подвалом я тоже ни о чём не жалею — срать я хотел, чем ты там развлекаешься: ну и вешай, ну и топи, ну и срезай эти поганые патлы — только слишком не увлекайся и домой их тащить не вздумай. Главное…
— Главное…?
— Главное, чтобы никого не вздумал трахать, понял меня? Вот этого я не пойму и уж точно не прощу. Отрежу твой сраный член и вот тогда — хер ты меня хоть когда-нибудь еще увидишь, Рейн.
Рейнхарта, кажется, аж передернуло, и лицо стремительно покрылось мутной бледностью подлинного, обильно смасленного испуганного отвращения.
— Создатель меня упаси, милый мальчик! Конечно же я не собираюсь — и никогда не собирался — никого из них трахать. Из всех чертовых людей — и не людей тоже — вообще. Теперь у меня есть ты, ты божественен и в буднях, и в постели, и поверь, что кроме тебя меня больше никто и никак не привлекает. Совсем. Это тоже не обсуждается. А в прошлом… боюсь, именно в таких вещах я всё еще недостаточно развращен и достаточно брезглив, чтобы иметь хоть одну заднюю мысль, котенок. Так что нет. Подобное — было и есть — строжайше исключено.
Юа, похмурившись, поверил. Удовлетворенно кивнул. Подумав, заговорил дальше:
— Тогда проблема решена и мне срать. Просто больше не ври мне ни в чём. Сказал бы сразу — и проблем было бы в разы меньше… Я и без того изначально понял, что ты чокнутый на всю дурью башку. А что до твоего сраного подвала… Я рад, что попал в него до того, как всё это началось: там нашлось оружие, а без него я бы…
Микель понимающе и полностью согласно кивнул, притиснул ближе, с нежностью поцеловал за ухом. Неуверенно спросил:
— Но как ты вообще решился…? Как ты попал туда, Юа?
— Просто выбил дверь и вошел, я же сказал, — пожал плечами юнец. — Неужели ты думал, будто оставшись один на один с этим проклятым местом, я не попытаюсь туда влезть?
Рейнхарт, тяжело выдохнув, но кое-как улыбнувшись, качнул головой.
— Боюсь, я не настолько наивен и в этом, Белла. Но, правда, надеялся, что ты послушаешься моего наказа и не пойдешь по стопам супруг Синей Бороды.
— Тогда смею тебя огорчить, но ты обломался, — вскинув подбородок, фыркнул Уэльс. А потом, припомнив, добавил: — И вообще скажи спасибо Карпу — это ему до резаного вопля хотелось, чтобы я непременно побывал в твоём поганом тайнике. Может, без него бы я еще и передумал — не слишком-то хотелось тащиться в гребаном одиночестве в пропахшую такими же гребаными трупами темноту…