— Мальчик, милый мой пугливый мальчик… Я слишком давно ожидал этого вечера и слишком давно мечтал сыграть в эту игру, чтобы позволь твоей прелестной истерии всё сейчас испортить. Поэтому, свет мой, тебе придется немножко подождать, пока я завершу наш небольшой ритуал, дабы мы оба смогли насладиться впечатляющим зрелищем древнего колдовства, возможного лишь сегодня, в ночь, когда мертвецы воскрешаются в забытых своих могилах…

Юа попытался вырваться, попытался прошипеть сквозь снова прокушенные губы, чтобы не смел, придурок. Что все эти блядские игры с призраками плохо на него — с какого-то хрена оказавшегося чересчур впечатлительным или восприимчивым — влияют, и что нужно как можно скорее из этого одержимого сумасшедшего дома выбираться, пока еще не стало слишком поздно и проклятый хаукарль не натворил чего-нибудь непоправимого своими же собственными руками, но…

Но в итоге всё, чего мальчишка добился, это повторного удара лбом о пол, смягченный разбросанной тряпкой, и пока он купался в убивающем наркоманском безумстве, пока гонялся за кровавыми бабочками по стенам и драл когтями дерево, рыча желчные проклятия, всё глубже и глубже ныряя в трубу старинного алого граммофона, запустившего по кругу заунывную меланхолию слышанных когдато Coil с их «Tattooed Man’ом», откуда-то оттуда, из чертового далёка, перезвоном ритуальных колоколов ударился о виски возросший шепот сбрендившего Рейнхарта, вышептывающего страшным триптихом насмешливое и сказочное — пожалуйста, пусть оно окажется сказочным…!:

— Пиковая Дама, моя госпожа, приди, когда я тебя зову…

Голос повторился с десятки помноженных троек, голос свернулся в трёх желудках скулящего от ужаса Уэльса в такие же три рвотных позыва, и…

Целую секунду ничего не происходило.

Целых три секунды в старом брошенном одержимом доме стояла плесневелая тишина.

Целых десять секунд скрывающиеся в тенях Кричащий и Булькающий хлюпали перепончатыми утопленническими лапами в топи разлившегося под прогнившей крышей, вытошненного кем-то болота…

А затем пол и воздух сотрясли тоненькие-тоненькие перезвоны раздвоенных копытец да луговых колокольчиков черных рогатых коз, проскакавших по палой древесине в призрачной упряжке.

Где-то захрюкали и зарыдали волосатые пегие свиньи с человеческими лицами и длинными червивыми хвостами.

Надорвалось стонами крикливое искривленное горло, запахло винной пробкой, жженым сеном, взмыленным рябиновым потом с боков запряженных в Карету Смерти кобылиц.

Потолок закружился, голова Юа вместе с ним, и перед началом Большой Темноты, перед умопомрачительным погружением в безмятежно-белый кошмар с черными провалами смеющихся глазниц, мальчик вдруг услышал, как, трескаясь, бьется мутное зеркало, и чертов доигравшийся Микель, повязший в опасной черноморной ворожбе, с проклятиями на дрожащих, наверное, губах, кричит поднимающимся голосом его стирающееся из мира имя…

В секунду следующую Пиковая Королева, клацая стальными пряжками с отполированных до бесцветья подъемов ступней, тряхнула длинными тугими манжетами черно-костяного платья, истекаясь пронзающим остывающую плоть грубым хохочущим визгом.

⊹⊹⊹

— Что ты натворил…?! — взрываясь взрезанными срывающимися криками, угасающими поначалу в топоте оглушенного дерева, а потом и в накаленных железных гулах, в отчаянии выл Юа, едва поспевающий за проклятым, проклятым, трижды проклятым Рейнхартом, что, намертво впившись в его запястье, заставлял мальчишку выбиваться из последних сил и подыхать, но нестись за ним следом, время от времени ударяясь раскалывающейся головой о свисающие над той трубы, балки, перегородки, решетки или попросту чересчур низкие обглоданные потолки. — Зачем… зачем ты её… идиот… Какой же ты идиот!

Уэльсу было муторно, Уэльсу было кружительно, больно и до трупного страшно, и хреновы лабиринты новых подвалов, исполосовавших собой и старый одержимый дом, и переходы между ним да церковью, и целые почти-бомбоубежища, построенные кем-то неизвестным еще в старые довоенные времена, воспринимались злой насмешкой судьбы, когда, проползая сквозь заселенный металлом лаз, они с Микелем выпрыгнули в еще одну низину, больше всего напоминающую утихомирившую неспокойный свой бег бойлерную.

— Я не хотел! Не хотел я так, юноша, клянусь тебе! — заходясь пеной возле ухоженных смуглых губ, ноткой истеричной паники и в голосе, и на дне глаз, и в морщинках перекошенного лица, вскричал ответом мужчина, лишь еще крепче перехватывая руку своего мальчишки и прибавляя да прибавляя скорости, тугими мышцами гарцующей в длинных жилистых ногах. — Я был уверен, что она не появится! Не должна была она появиться, когда мы… когда я… я же просто дурачился! Да я даже ритуал этот чертов до конца не соблюдал и слова назвал те, которые на месте и придумал!

— Тогда почему?! — задыхаясь шумящей возле основания горла кровью, вымученно прохрипел Уэльс.

Им бы сейчас помолчать, им бы забиться куда-нибудь и, возможно, переждать, но оба, глотнув адреналина и попросту не привыкнув прятаться, не могли пробыть в угасающем состоянии ни секунды, продолжая и продолжая нестись дальше, поднимая в воздух всклоченные брызги разлившейся по всему полу и потихоньку тот затопляющей ледяной дождливо-сточной воды.

Над головой тянулись рыжие балки, заставляющие высокого Рейнхарта склоняться в горбе, пошатывались обесточенные проводки сорванными перекушенными проводами. Стены щерились серой краской, отпечатками неизвестных рук и лап, и старые-старые железные котлы, помеченные марками немецких канцлеров, натяжно шипели беззубыми ртами, мечтая вновь закипеть и рвануть, сжигая по камню да сосульке ненавистный вражеский остров.

Катастрофически не хватало света: все, что у них осталось, это Уэльсов подхваченный фонарик, зажатый во второй руке Микеля, и оба прекрасно понимали, что свечка, болтающаяся на последнем издыхании, вот-вот перегорит, погружая их в вековечную Литургию Вечной Темноты — исполосованное копытами да когтями пальто вместе со всеми сигаретами, зажигалкой да сваянным в трубочки воском навсегда уже осталось наверху, возле возведенного в честь Черной Королевы алтаря.

Из-за слепящих сумерек, из-за спешки и из-за грохота, визгов да шорохов, нагоняющих скачками из-за спины, разглядеть попадающиеся под ноги островки сплетенного сена, коварной строительной проволоки, гнилых тряпок, острых плит и камней было попросту невозможно, и Юа с Микелем спотыкались, заплетались, теряли равновесие и, лишь благодаря друг другу, лишь благодаря погружению в трясущиеся подхватывающие объятия, не падали прямиком в то поднимающуюся, то снова опускающуюся воду, служа чертовой закуской той кошмарнейшей голодной твари, что голой побежкой бесснежья вилась за ними по следу.

Тварь никогда не показывалась на глаза полностью, тварь рисовала то конский череп с просверленной во лбу впадиной, то накрытое черным саваном тело в развевающихся прозрачных мантиях-простынях. Тварь меняла свои цвета и гремела костьми, щелкала зубастой челюстью, выла или ржала осатанелой лошадью, стучала копытами или сотрясалась самими стенами, сливаясь вместе с ними в едином монолитном выдохе, и плыла так легко, проходя сквозь все физические препятствия, как одни только белоглазые трупы плавают в истоках Мертвого моря.

— Я не знаю, мой мальчик! Это… этот… со мной что-то дурное творится в этом… проклятом доме! — задыхаясь, кричал Рейнхарт, пытаясь обернуться и обдать отстающего детеныша, дергаемого навстречу подрагивающей, но каменно-твердой рукой, извиняющимся молящим взглядом. Обернуться еще выходило, но всякий раз, как глаза натыкались на текущие по следу плавки саванов да скроенных из фая буйных тряпок, взгляд из виноватого тут же делался еще более безумно-ужасающим, и мужчина, прикусывая губы, поспешно отворачивался, в панике мечась между котлами, стенами и сокрытыми от глаз черными проходами да придвинутыми к тем отвлекающими перегородками. — Клянусь, клянусь же тебе, Юа! Я ведь даже вовсе не планировал никого вызывать — не знаю, как так получилось, что здесь отыскалось всё подходящее для этого дерьмо, а мне вдруг вспомнился поганый детский ритуал! И обижать тебя… Я ни за что не хотел обижать тебя, сокровище! Создатель, прости меня за это, милый! Здесь всё кругом как будто само вопило и просилось, чтобы я… чтобы… распустил руки и…